Подлодка [Лодка]
Шрифт:
— Двести пятьдесят градусов!
Старик не раздумывает ни секунды:
— Держать двести тридцать градусов!
— Есть курс двести тридцать градусов!
— Обе машины — средний ход вперед!
Он оборачивается к штурману, который приклеился к окулярам своего бинокля:
— Похоже, штурман, они двигаются к югу?
— Мне кажется, что так, — отвечает Крихбаум, не отрываясь от бинокля.
— Нам надо забежать им вперед и выяснить наверняка, куда они направляются, — говорит командир и отдает приказание рулевому. — Десять градусов — лево руля!
Никакого возбуждения.
Лишь Вихманн проявляет волнение: это он первый заметил дымные облачка.
— Я же говорил: третья вахта. Третья вахта сделает это! — удовлетворенно бормочет он себе под нос, точнее говоря, под бинокль. Но заметив краем глаза, что командир услышал его, он краснеет и замолкает.
Крошечные сосенки по-прежнему ничего не могут сообщить нам о курсе судов. То, что они держат на юг — всего лишь предположение. Конвой вполне может идти по направлению к лодке. С такой же вероятностью он может удаляться от нее. Корабли по ту сторону горизонта со своими предательскими клубами дыма могут двигаться в любом направлении, которое только может показывать стрелка компаса.
Мой бинокль неотрывно наведен на нашу цель, в то время как лодка плавно поворачивает подо мной.
— Руль — в нейтральное положение!
Рулевой внутри боевой рубки выравнивает руль по осевой линии корабля.
Лодка продолжает поворачиваться.
— На сколько она развернулась? — спрашивает командир.
— Сто семьдесят градусов! — доносится снизу ответ.
— Курс — сто шестьдесят пять!
Поворот лодки замедляется, пока маленькие сосны не оказываются прямо по нашему курсу. Подозрительно прищурясь, командир разглядывает небо, плотно затянутое серыми тучами. Запрокинув голову, он поворачивает ее, описывая почти полный круг вокруг своей оси. Ради бога, только бы не было самолетов.
Снизу докладывают:
— Обед на столе!
— Времени нет! Принесите его сюда, — отрывисто приказывает командир.
Тарелки ставят на небольшие откидные сиденья, приделанные к бульверку мостика. Еда сидит смирно, как ее посадили. Никто не притрагивается к ней.
Командир спрашивает у штурмана, когда взойдет луна. Значит, он собирается дождаться ночи для атаки. Пока что нам нечего делать, кроме как оставаться начеку и, пусть хоть небо упадет на землю, не упускать конвой, чтобы к нему могли стянуться другие подлодки.
Клубы дыма постепенно встают над горизонтом все выше и выше и слегка смещаются к правому борту.
— Мне кажется, они счисляются вправо! — замечает штурман.
— Они возвращаются домой, — соглашается командир. — Скорее всего, порожние. По правде говоря, плохо. Было бы намного лучше, если бы они шли на восток.
— Видны уже двенадцать мачт, — докладывает Вихманн.
— Пока хватит, — шутит командир и кричит вниз. — Рулевой, какой у нас курс?
— Сто шестьдесят пять градусов!
Командир начинает высчитывать вслух:
— Конвой движется на двадцать градусов по правому борту — значит, его настоящий курс — сто восемьдесят пять градусов. Дистанция? Вероятнее всего, это среднетоннажные пароходы — стало быть, около шестнадцати миль.
Наша кильватерная струя пенится, как лимонад. По небу бесцельно плывут маленькие белые облачка, похожие на разрывы шрапнели. Лодка несется по серому морю, как гончая в наморднике, с которого капает слюна.
— Наверно, уже достаточно близко — не улизнут от нас! — говорит командир. И тут же оговаривается. — Если нам ничто не помешает, — и, обращаясь к рулевому:
— Круто право руля! Курс — двести пятьдесят пять градусов!
Дымы начинают медленно двигаться в другую сторону, пока не оказываются у нас по левому борту. Лодка, по нашему мнению, теперь идет параллельно конвою тем же курсом, что и он.
Командир опускает свой бинокль не более, чем на несколько секунд. Время от времени он что-то бормочет. Я улавливаю обрывки:
— Никогда… не бывает так… как надо… Они идут неправильным курсом.
Итак, загруженный под завязку конвой, направляющийся в Англию, намного предпочтительнее. И не только потому, что будет уничтожен и его груз, но также потому, что преследуя идущие на восток корабли, мы приближаемся к дому. Старика беспокоит чрезмерный расход топлива при полном ходе. Если бы погоня сокращала расстояние между нами и родной базой, наше положение намного улучшилось бы.
— Топливо? — слышу я вопрос штурмана.
Можно подумать, он старается не выпалить бранное слово. Командир, начавший шептаться с ним — точь-в-точь инспектор полиции. Наконец на мостик для допроса вызывают шефа. Тот бледен.
— Проверьте все по два раза, — приказывает Старик, и шеф живо исчезает внизу.
Проходит не меньше получаса, прежде чем командир отдает приказ обеим машинам полный вперед. Он хочет зайти конвою далеко вперед до наступления сумерек.
Стук двигателей нарастает, пока раздающиеся поочередно выстрелы отдельных цилиндров не сливаются в слитный рокот. Из щелей обрешетки вырываются брызги, летящие на нас мыльной пеной. От носа лодки в сторону отходит неожиданно большая волна.
Из нутра лодки, как джинн из бутылки, появляется шеф. Он обеспокоен расходом топлива.
— Его осталось не так уж много, господин каплей! — скорбным тоном извещает он. — Такими темпом мы сможем идти не дольше трех часов в лучшем случае!
— Как вы считаете, сколько топлива нам потребуется, чтобы доползти до дома? — спокойно спрашивает командир.
Шеф наклоняется к нему, прикрыв ладонями рот, как человек, прикуривающий сигарету на ветру, так что я не могу расслышать его ответ. В любом случае, он был заранее готов ответить на подобный вопрос.
На ширине пальца над горизонтом рваные коричневатые клубы дыма постепенно сливаются с маслянистой охряно-коричневатой полосой тумана. Верхушки мачт внизу похожи на медленно отрастающую щетину бороды.
Старик опускает бинокль, надевает на линзы кожаный защитный чехол и оборачивается к первому вахтенному офицеру, который успел заступить на свое дежурство:
— Ни в коем случае не дайте клотикам этих мачт подняться выше, чем теперь!
Сказав это, он исчезает в люке боевой рубки. Я вижу, что у него это получается не так ловко, как у шефа. Я спускаюсь следом за ним.