Подлость союзников. Как Запад предавал Сталина
Шрифт:
На следующее утро, когда мелкая снежная крупа просеивалась через пробоины в крыше вокзала, громкоговорители сообщили об историческом параде на Красной площади, где отважные защитники Москвы приветствовали своего непоколебимого вождя. В это время в Ярославле несколько воинских составов с бойцами из Сибири стояло на запасных путях, станция была забита эвакуированными из Москвы, Ленинграда и западных районов России. Глядя на этих людей, напряженно прислушивавшихся к голосу Сталина, я заметил нечто такое, чего мне никогда еще не приходилось видеть, — волна надежды и радости заливала приподнятые, оживленные лица, как солнечный свет заливает поле волнующейся ржи.
Я понял тогда, что твердая, уверенная,
Пожилая медицинская сестра, которая разговаривала с нами, стоя в дверях новенького санитарного поезда, шедшего на запад; латышская семья, которая ночью бежала из пылающей деревни; хорошенькая блондинка, муж и ребенок которой были убиты; женщины из Перми на вокзале, проводившие своих сыновей на фронт и с любовью и тревогой прижимающие к груди детей беженцев; замечательно обмундированные бойцы, чьи задорные песни доносились до нас сквозь двери теплушек; рабочие, для которых было так же естественно смазывать эвакуируемые машины или поправлять съезжающие с них брезентовые чехлы, как для матери ухаживать за больным ребенком, — тысячи путников, которые для нас были только лицами, мелькнувшими на миг сквозь клубы паровозного пара на запасных путях в Челябинске или в обледеневших окнах поездов, ожидавших отправления. Все они чувствовали себя неотделимыми от армии, которая должна была победить, потому что стояла за правое дело.
Эти люди полностью доверяли своему правительству. Ничем иным нельзя объяснить того, что они так бодро переносили все лишения и опасности этого путешествия в неизвестное, что их отношения с представителями власти, в чьих руках находилась их судьба, были лишены и тени недоверия.
Вторым уроком для меня были их отношения друг к другу. Эти люди, думал я, лишились всего, что имели, они едут неизвестно куда, их единственное достояние — это их мастерство, их профессия. Наступило время испытаний, которое покажет, действительно ли социалистическое общество создало нового человека, чье отношение к ближнему отнюдь не определяется желанием обмануть и провести из-за личной выгоды. И вот я наблюдал, как группа рабочих сошла с поезда на маленькой станции, где должна была строиться их новая фабрика, в поселке среди редкого березового леса. Прежде чем выйти из вагона, они собрали оставшийся у них хлеб и отдали его пассажирам в соседнем вагоне — латышам, ехавшим в Ташкент.
Когда поезд останавливался не у станции, что случалось очень часто, все выходили из вагона и отправлялись в лес за дровами. Скоро десятки костров уже горели вокруг. Дети играли, пока их родители готовили обед. Среди этих людей немало было и таких, у которых уже давно кончились припасы, но никто не оставался без еды, будь то еврей или русский, простой рабочий или ответственный работник. Не уделить товарищу еды из своих собственных, быстро уменьшающихся припасов показалось бы советским людям так же странно, как запретить желающим петь присоединиться к хору.
Я увидел умение советских людей организовать работу масс. Вся эвакуация, по-видимому, велась в соответствии с очень немногими, простыми и ясными указаниями, устанавливавшими очередность и место назначения. Преданности и работоспособности местных органов доверяли почти безгранично.
Я видел транспортников, военных комендантов, санитарных врачей и других работников, всегда уверенно справлявшихся с теми невероятно трудными задачами, которые возникали перед ними с прибытием каждого нового состава. Они не бегали спрашивать у кого-нибудь совета или разрешения, не рылись в столе, ища письменных инструкций. Они, по-видимому, были вполне уверены в том, что вышестоящие
На меня произвела сильное впечатление не только преданность долгу, но и самый тип правительственных работников, созданных советским строем, их твердость, знание дела, соединение скромности, свойственной истинным слугам народа, с чувством достоинства людей, знающих, что на своем посту они обязаны уметь распоряжаться. Я никогда раньше не видел ничего подобного.
Мы переправились через Каму, после того как целую неделю тащились из Ярославля. За Кунгуром поезд останавливался не так часто, мы проезжали по области, где деревья были гораздо выше, а большие, разбросанные селения попадались реже. Почти на каждой станции горы лыж и саней дожидались отправки на фронт. Плакаты говорили о том, что бойцы, уходящие на фронт, будут воевать до победного конца.
За несколько дней мы успели мимоходом посмотреть на огромную уральскую мастерскую, поддерживавшую военные усилия страны Советов. От Челябинска в памяти остались солидно построенные жилые дома хороших архитектурных пропорций, железнодорожный парк с сотнями паровозов. Запомнились косогоры, усеянные призывниками, обучающимися лыжному спорту, заводы Златоуста, работающие день и ночь, и их огни, отраженные в озере под горой.
Много раз впоследствии, наблюдая, как новые орудия непрерывным потоком движутся к фронту, я вспоминал это зрелище гигантской силы, вспоминал спокойных, уверенных людей, с которыми я проделал часть их пути к уральским заводам, к копям Сибири и Казахстана.
Долгий путь и многочисленные встречи доставили мне обильную пищу для размышлений. Мне задавали много вопросов об Англии. Русские люди в то время надеялись на союзников, верили в то, что на Западе прилагают столько же сил для того, чтобы победить фашистскую Германию, как и в России. Конечно, они не обольщались мыслью, что английские дипломаты и крупные монополии в течение одной июньской ночи 1941 года вдруг сделались преданными союзниками Советской России или перестали действовать наперекор интересам своего народа. Но русские надеялись, что правительство Англии сдержит свои обещания, потому что Советская Россия спасла Англию от немецкого вторжения.
За спиной русских
Какой была «верность» союзников
В течение следующих четырех лет моя задача состояла в том, чтобы давать английскому и американскому народам ежедневные сообщения о ходе войны на Восточном фронте. На Западе люди жадно набрасывались на всякую весть о титанической борьбе Красной Армии с гитлеровскими войсками.
Во время поездок на фронт я наблюдал, как постепенно развертывалась одна из самых грандиозных в истории войн. На подступах к Москве, в Калинине, Сталинграде, Ржеве, Корсунь-Шевченковском, Севастополе, Киеве, Ленинграде, Одессе, Таллине, Минске, на берегах Вислы и, наконец, в Берлине…
Орудия грохотали на западе, и прожекторы рыскали по небу, когда я приехал в Можайск, вскоре после того как части генерала Говорова выгнали оттуда бронетанковые дивизии фон Бока. На Бородинском поле, возле памятника 1812 года, где в октябре 1941 года 32-я стрелковая дивизия генерала Полосухина задержала 300 немецких танков, дотлевала изба Марфы Кулаковой. Ее трое детей и шестидесятитрехлетняя старуха-мать сидели на корточках у пожарища. Группы женщин и детей стояли с веревками у шоссе, готовые помочь красноармейской транспортной колонне перебраться через снежные сугробы. Городские власти в Можайске, которые вместе с другими жителями партизанили, уже приняли от армии управление городом.