Поднебесная
Шрифт:
Может быть… может быть, он хочет ее тело? Трудно прогнать эту мысль. Привлекательность катайской женщины, волнующая тайна чужеземки… Это может быть таким похищением. Но, опять-таки, Ли-Мэй так не считает: он почти не смотрел на нее.
Нет, это другое: из-за волков и молчания собак, когда он пришел за ней. Здесь происходит что-то другое. Ли-Мэй всю жизнь гордилась тем (и за это ее хвалил отец, хоть и с оттенком сожаления), что была более любопытной и более вдумчивой, чем большинство женщин. И чем большинство мужчин, однажды
Она хорошо умеет схватывать новые ситуации и перемены, нюансы отношений между мужчинами и женщинами, скрытые и неуловимые. Она даже научилась чувствовать придворную жизнь и маневрирование ради власти, когда служила императрице. До того как их отправили в ссылку, и это потеряло всякое значение.
Ее отец не был таким. У нее эта черта, весьма вероятно, из того же источника, что и у старшего брата. Хотя она не хочет думать о Лю, не хочет признавать их родство и вообще хоть что-то общее между ними.
Она желает ему смерти.
И еще ей хочется… нет, ей просто необходимо отдохнуть, прямо сейчас. И согреться. Ли-Мэй окоченела от ветра, поскольку они поднялись выше, огибая самые крутые холмы, но все равно двигаясь вверх. Она одета не для ночной прогулки по степи и не взяла с собой ничего, кроме маленького кинжала.
Ли-Мэй принимает решение и мысленно пожимает плечами. Есть много способов умереть. Как гласят философские учения, столько же, сколько и жить. Она никогда не думала, что ее разорвут волки или что ей разрежут грудь во время ритуала жертвоприношения богю на равнине, но…
– Стой! – говорит она, негромко, но очень четко.
В безбрежной тишине ночи это слишком похоже на приказ. Хотя в ее голосе слышится, главным образом, страх.
Чужак не обращает на нее внимания. Ли-Мэй обдумывает это еще несколько шагов, а потом останавливается. Она никогда не позволяла себя игнорировать, с самого детства.
Они находятся на вершине гряды. Озеро лежит слева от них и ниже, луна освещает его для нее. Художник-пейзажист увидел бы здесь красоту. Но не она, и не сейчас.
Ближайший волк тоже останавливается.
Он подходит к ней. Смотрит прямо на Ли-Мэй, глаза его горят, как в сказках. Это оказалось правдой, думает она. Его челюсти приоткрываются, обнажая зубы. Он делает к ней еще два бесшумных шага. Он слишком близко. Это волк. Она одна.
Ли-Мэй не плачет. От ветра у нее слезятся глаза, но это совсем другое дело. Она не станет плакать, если ее не приведут к более глубокой пропасти, чем эта.
Она снова идет вперед, проходит мимо зверя и на мгновение все-таки закрывает глаза. Волк мог бы разорвать ее плоть одним поворотом головы. Человек идет медленнее, как она видит, чтобы дать ей и зверю догнать их. Он по-прежнему не оглядывается. Однако, кажется, он знает, что произошло.
А вот Ли-Мэй ничего не знает, и это можно
Она глубоко вздыхает и снова останавливается. Волк рядом с ней делает то же самое. Она не станет смотреть на него. Она кричит:
– Если ты намерен меня убить, сделай это сейчас!
Никакого ответа. Но на этот раз он останавливается. Он действительно останавливается. Значит ли это, что он ее понимает? Она говорит:
– Я очень замерзла, и я понятия не имею, куда ты намерен идти и как далеко. Я не пойду дальше по своей воле, если ты не скажешь мне, в чем дело. Меня похитили ради денег?
Он оборачивается.
Хоть этого я добилась, думает Ли-Мэй.
Долгое мгновение они стоят вот так в ночи, на расстоянии десяти шагов друг от друга. Она по-прежнему не может разглядеть его лица, света луны недостаточно. Какое это имеет значение, спрашивает она себя. Для богю он крупный мужчина, с длинными руками. Голый по пояс, даже на таком ветру, ветер развевает вокруг лица его распущенные волосы. Он не посочувствует заявлению, что я замерзла, думает Ли-Мэй. Он смотрит на нее. Она не видит его глаз.
– Шандай, – произносит он. Она шокирована. Уже тем, что он говорит. – Ты идти за мной. Укрытие. Конь, – он произносит все это по-катайски. С трудом, но на ее языке.
Он уже опять отвернулся, словно эта горстка слов – все, что он умеет сказать или хочет сказать. Человек, не привыкший говорить, старается объясниться. Ну, это понятно, думает она, бросая взгляд на волков.
– Шандай? – повторяет Ли-Мэй. – Мы туда идем? – она не смотрела на карты до того, как они отправились в это путешествие. И сейчас жалеет об этом.
Он снова останавливается. Поворачивается, медленно. Она видит его застывшую позу. Он нетерпеливо трясет головой.
– Шандай! – снова повторяет он, с большей настойчивостью. – Почему это. Почему ты. Идем! Богю будут преследовать. Шаман.
Ли-Мэй знает, что такое шаман. Она думала, он сам шаман.
Он снова шагает дальше, и она делает то же самое, обдумывая сказанное, стараясь разгадать загадку. Теперь, когда ей надо что-то обдумать, она уже не так ощущает холод и даже усталость. Итак, этот человек не хочет, чтобы его поймал шаман. Это кажется разумным и понятным. У ее телохранителей не было шамана, и поэтому они боялись незнакомца. А шаман… не испугается?
Через какое-то время, прямо впереди, она видит, как первый серый свет утра смягчает небо, потом появляется бледная полоса, и розовая. Утро. Ли-Мэй оглядывается вокруг. Туман поднимается. Во все стороны необозримое пространство травы, между ними и каждой стороной горизонта.
«Замуж за далекий горизонт».
Возможно, и нет. Возможно, это другая сказка?
Перед самым восходом солнца прямо перед ними, когда заблистали высокая трава и весь мир под небесами, она поняла то слово, которое он произнес.