Подноготная любви
Шрифт:
— А какой смысл этой притчи? — тихо спросила Галя.
— А ты не знаешь?
— Нет.
— Символический язык. Нанимаемые работники — символ принимающих в сердце Христа. Динарий — символ дара прощения. И не важно, когда это происходит: в молодости, в зрелом возрасте или в старости — награда всё равно одна: вечность со Христом. Или, лучше сказать, общение с Христом в вечности. Неважно с точки зрения вечности, но, естественно, важно с точки зрения жизни: есть всё-таки разница — счастье с молодости или только в старости. Но тогда, в 15, я эту притчу не понял… Да… И в таком состоянии и пребывал до 29 лет. А в 29 одна книга меня всё-таки зацепила. Причём самая неожиданная — еретика ХVI века. Эразма из Роттердама. Жил такой писатель, сам себя называл католиком, католические иерархи тоже его на словах своим признавали, но только он умер — от церкви тут же
— Нет. Чем?
— Сатана, на языке подлинника, — это противник, отражает ту его сторону, что во всём принципиальном он Богу противостоит, дьявол же — это клеветник, это его имя указывает на то, что сатана всячески стремится опорочить, очернить тех, кто стремится к горнему, дескать его они были и остаются. А ещё он — дракон, то есть может принять облик государственной системы. Древний змий — указывает на грехопадение, когда он с помощью змия обманул Еву. Да, вот такие простые задавал вопросы… Потом церковь, сразу адвентистская, проповеди, семинары, книги, подпольно размноженные на пишущих машинках. Первые четыре-пять месяцев на семинарах сидел насупившись, молчал, только слушал. Впрочем, я тебе совсем не о том хочу рассказать…
Это произошло со мной числа 8-го или 9-го февраля. Дня за два-три до дня рождения. Потому число и запомнил. К тому времени я успел побывать только на пяти богослужениях, да и то потому, что с первого посещения не упускал ни одной возможности. И хотя богослужение проходило в виде проповеди — что за это время можно успеть понять? Ничего! Во всяком случае, как-то так получилось, что не было повода задуматься, зачем, собственно, Христос приходил на землю?.. Так вот, был февраль, был снег, был ветер, но я всё равно — пешком. Центральная контора моя — а мне туда только раз в месяц нужно было наведываться — была километрах в полутора от метро. Дорога — через пустырь. Кто знает, зачем там асфальт проложили — там вообще редко кто ходит, тем более в погоду ветреную. Снег, ветер, холодно — утром, знаешь, всегда холодно — вокруг никого. Я уже полпути прошёл, достаю сигарету, только закурил и тут вдруг… вдруг слышу — а вокруг ведь никого! — вдруг слышу Голос: «Что ты делаешь?! Мне же больно!!»
Ты представляешь? Я же точно знал, что рядом никого из людей нет! Даже не оглянулся — зачем? Я знал, знал, что мне сказано, сказано мне, для меня и по поводу того, что я сейчас закурил сигарету. Странные это были мгновения — ни о чём не думал, во всяком случае, на логическом уровне, а только пытался оттолкнуть от себя сигарету, наркотик которой во мне делал Кому-то больно. И я знал, Кому.
Именно пытался, потому что время на мгновение остановилось, и, как будто в нарушение законов земного тяготения, сигарета никак не хотела падать вниз… Но уже было так: хотя она ещё не упала, курить я бросил…
Вот с того-то всё и началось… Жизнь началась. Открывал её — сразу по нескольким уровням! Прежде всего, мне удалось перевести на уровень сознания, чем же я делаю больно Ему, когда вдыхаю в себя никотин. Сейчас-то всё по другому, религиозные книги продаются, и то, что тело есть храм Святого Духа, осквернять который — грех, теперь знает, наверное, каждый элементарно интересующийся человек. И то, что это истина из Писаний, — тоже. А тогда было иначе. Тогда надо было все эти мысли восстанавливать из кусочков. Что курением я оскверняю не только храм, но и, в некотором смысле, и Самого Духа. Но больно-то я делаю прежде всего Самому Христу! А потому Ему больно делаю, что раз Он меня искупил — а мне как-то сразу, минуя логические рассуждения, стало очевидно, что раз Он ко мне обратился, а я услышал, то рано или поздно быть мне искуплену, вернее, Он меня уже искупил, от века, от начала, — то всякий мой новый грех, пусть, казалось бы, самый незначительный, такой, как курение, — это новое для Него восхождение на Голгофу, новое распятие, казнь, мука… Сигарета — вновь распятие, ещё сигарета — опять казнь, ещё одна — ещё, вновь я — я! — укладываю Его навзничь на крест и, как гвоздём, тлеющей сигаретой Ему в ладонь, чтобы молотком сквозь руку — и в дерево перекладины! А сигарета — гвоздь столь же реальный, как те, которыми тогда прибивали Его ладони!
И вот это-то моими руками мучительство, то, что я Его понапрасну — а ведь Он же спасать меня приходил — мучаю, подставляю на новое, уже ненужное распятие, уже сверх меры, напрасное, но всё равно для Него смерть. И вот это знание, что я наперёд знаю, что Он меня всё равно спасёт, — это-то меня больше всего и закручивало! Ты представляешь? Понапрасну! Сверх меры! А Он терпит — и идёт! Опять идёт за меня на Голгофу!..
Курить, сама видишь, бросил. Бросил, потому что… А что, дальше надо было — убивать? Бросил. Через полтора месяца семь лет будет. За эти семь лет я, разумеется, изменился, оброс всяческими богословскими знаниями, опытами и чудесами — да мало ли ещё чем! — и теперь с этой высоты рассуждая, даже абстрактно рассуждая, курить бросить стоило хотя бы даже из-за красоты книжного о Нём познания. Ведь знаешь, та ниточка слова, которая соединяет меня (нас!) со Христом, — она… она… как бы это сказать?… Красивая, что ли? Слаб всё-таки наш язык… Истины о заместительной жертве, о Святилище, о Его Пришествиях… Ты меня понимаешь? Но тогда я не книжных ради познаний…
И опять, это не всё. В те два-три дня после Его ко мне Обращения я много чего понял ещё. Были ещё уровни, не менее для меня важные. Понял, что первым выходит на контакт вовсе не человек. Он Сам — Первый, первым выходит и первым обращается…
А ещё очень важное, что я в те дни смог перевести на уровень логический, так это то, что Он желает беседовать с каждым, а если прежде я Его не слышал, то только по той причине, что не слушал. А незадолго до пустыря, видимо, впервые согласился.
И вот это-то моё согласие с тем, что Он — Первый, и определило всю последующую мою жизнь. И вообще восприятие многого. Среди прочего — того, что молитва не есть просьба, а слушанье, слушанье того, что Он скажет. И размышление над сказанным. И вообще — размышление… А ещё: требование от Него ответа, раз Он — Первый. Ты понимаешь, в каком смысле? Требую от Него ответа, пока не уходит мешающее мне Его слышать. Вот так…
А Библия… Библия перестала быть — да, собственно, за месяц и не успела стать — тем, чем она нынче является для многих людей: для одних — просто книгой, без знакомства с которой никто не может считаться образованным человеком, для других — сборником упражнений для законнической тренировки воли в перебарывании самого себя, — а стала пространством мысли, способом расширения разума, чтобы, подготовившись, не удивляться тому, что Он Духом мне скажет. Ты понимаешь, о чём я говорю? Да разве не Он первым вышел мне навстречу, возгласив: «Что ты делаешь?! Мне же больно!!» Понимаешь? — и Ал разве что не в первый раз за всё время рассказа решился посмотреть Гале в глаза. Но на него она не смотрела — глаза её были закрыты. И она молчала. — Понимаешь?