Поднявший меч. Повесть о Джоне Брауне
Шрифт:
Гладко он все это написал, оно и понятно: взрослый человек, уже прославленный воин в борьбе за свободу Канзаса, объясняет ребенку. Пожалуй, не только ребенку; может, бессознательно и его родителям тоже. Но на самом деле не все так гладко было.
Ему было восемь лет, когда умерла мать. Первая могила в Гудзоне. Ему казалось, он понимал, что такое сиротство. А узнал черного паренька Питера — вот оно сиротство какое бывает, гораздо страшнее.
Они подружились. У него раньше мало друзей было. Он не умел играть с мальчишками, съеживался весь, игры их, так
Джон играл с Пегги, рассказывал ей сказки, читал книжки. Хотя сам еще не очень любил читать.
Пегги с утра кричала: «Джонни! Джонни!»
Родители его были недовольны, прямо ему не говорили, но он это чувствовал. Лучше бы он играл с мальчиками. Ему и самому не всегда хотелось идти к Пегги. Она часто надоедала ему. И не благодарила его нисколько, считала, что так и надо. Странная девочка. Вдруг задумается посреди игры — и нет ее, где-то она далеко-далеко.
Только жалко ее очень. Спросила его: «А может, у меня ноги отняли, а взамен дали крылья? Ты погляди за спину». Он поглядел — острые детские лопатки. Испугался, как бы она и вправду не вздумала летать: вдруг тогда решат, что она ведьма, и сожгут ее?
Прикрикнул на нее, а потом еще больше жалко стало.
Ему было двенадцать лет, когда отец, как обычно, выгнал вместе с ним стадо, но вдруг попрощался, сказав: «Дальше, сынок, пойдешь один. Ты гляди, чтобы овцы не отставали от барана и не отбегали в стороны. Все будет в порядке».
Крепко пожал руку.
Вначале гордость — поручили первое настоящее мужское дело — еще смешивалась со страхом. Нет, он не боялся ни темноты, ни зверей. Боялся, что вдруг не справится, не оправдает отцовской веры в него.
Тогда он впервые увидел горы вблизи. Сначала светлели вершины, а внизу еще было темно, сыро. Днем от солнца камни блестели, как битое стекло, — смотреть больно. Темнота наступала внезапно, горы становились выше. Он отгонял стадо с дороги в лощинку, разводил огонь и дремал на старой отцовской куртке.
Горы. Бредя за стадом, на редких привалах он глядел на них. Лесистые склоны будто в густой мягкой шерсти. Он уже тогда хорошо разбирался в шерсти, отец и его подмастерья научили с завязанными глазами, на ощупь узнавать, чья шкурка — заячья, лисья, волчья. И овечью шерсть различать — молодая, старая, давно ли стрижена.
За овцами надо было неотступно следить. Нога у маленького ягненка застряла между камнями, пришлось вытаскивать. Но овцы слушались, ничего, он справится.
В горах он впервые остался совсем один. Что хочешь, то делай, куда хочешь, иди. Нет над тобой хозяина. Один и свободен! Поднимайся туда, выше, выше, к самым облакам. Ты все можешь. Ты свободный человек, ты хозяин мира, вот кто ты, двенадцатилетний мальчик с посохом в руках.
Хозяин большой плантации Лэмберт встретил его необычайно приветливо. Позвал жену и дочерей, трех маленьких девочек.
— Смотрите, мальчик не выше своего посоха, а не боялся. Один, понимаете, совсем один гнал стадо через горы. Вот это настоящий американец. Счастливчик Оуэн Браун, что у него растет такой сын. Кружку пива для Джона Брауна! Сэр, окажите нам честь, будьте нашим гостем!
Слушать громогласные похвалы мистера Ламберта Джону было вроде лестно, дома его никогда не хвалили ни отец, ни мачеха. Но почему-то и неудобно.
А мистер Лэмберт находил новые и новые поводы для похвал.
— Как скромно Джон держится! Не наваливается локтями, не лезет раньше старших за хлебом, не глазеет по сторонам. Глядите, девочки, вот такого сына мы с вашей мамой хотели бы иметь. Ты сам вычистил башмаки?! Мог бы поручить и негритенку.
У Лэмберта Джон впервые спал в отдельной комнате, в отдельной кровати — дома всегда вместе с братьями — на льняной простыне. И был очень смущен, когда утром увидел: от ног на белом осталось темное пятно.
Впервые ему прислуживали, подносили блюда. У стола — старый негр в синей куртке, обшитой золотыми галунами. Негритенок Питер принес ему кувшин с водой и таз, пытался помочь раздеться. Джон сразу отстранился, оба засмеялись. И когда Питер промолвил:
— Масса Джон…
— Да не говори ты «масса», «масса», я же не говорю тебе «мистер Питер, сэр».
Тот расхохотался так, что опрокинулся навзничь, дрыгая босыми ногами.
— Ха-ха, мистер Питер, ха-ха.
Впервые он общался с негром. Он и раньше видел негров, слышал, что они рабы. Слышал, как отец кому-то возражал: «Нет, негры вовсе не созданы для того, чтобы служить белым, и черные, и белые — все мы люди, и не должен один человек быть рабом у другого».
Отец помогал индейцам. Не тогда ли в детское сознание вошло: различия между людьми вовсе не в том, что у одних кожа белая, у других — красная, у третьих — черная?
Джон не решился спросить у Питера: «Ты раб?»
Днем они вдвоем обегали владения Лэмбертов. Питер показывал ему свои заветные места, нору у ручья, где он прятал сокровища: цветные камешки, медные пуговицы, пряжку, несколько монет. Джон подарил ему мраморный шарик — в прошлом году сам получил его в подарок от индейского паренька.
Они бегали наперегонки по лугу, Питер обогнал его. И Питер не зазнавался, добрый парень и очень веселый.
Когда они вернулись, Питера ругал старый негр за то, что мальчик не убрал навоз и не сменил подстилку в коровнике.
Эти черные люди были бедно одеты, работали с утра до ночи в поле, в огородах, в овечьих загонах, коровниках, конюшнях. Но никогда раньше Джон не слышал так много смеха, такого громкого, чистосердечного.
За ужином мистер Лэмберт восхищенно восклицал:
— Ты, оказывается, и Библию уже знаешь! Ну как тебе правятся мои владения? Ты, я заметил, все на негров смотрел — ведь вам, северянам, черномазые в диковинку. Не очень противны?
— Нет, сэр, вовсе нет. Они такие же люди. И добрые, веселые.