Подонок. Я тебе объявляю войну!

Я мчусь изо всех сил через двор, не замечая луж, промокших ног, глупой собачонки, что увязалась за мной с визгливым лаем. Мчусь в сторону автобусной остановки и отчаянно молю: «Господи, пожалуйста, пусть всё будет хорошо! Умоляю, умоляю…».

Пятнадцать минут назад я ещё стояла у плиты, напевая старенькую песенку, и готовила на ужин макароны с сыром. А потом мне позвонили из гимназии, где работает мама.

Незнакомый женский голос буднично сообщил, что маме внезапно стало плохо и её

«Что с моей мамой?» — закричала я в ужасе.

«Я больше ничего не знаю, — равнодушно ответила женщина. — Мне велели передать только это».

Позвонила маме на сотовый — абонент недоступен.

Тогда, наспех одевшись, я опрометью выскочила из дома. И вот теперь бегу, умираю от страха и неистово шепчу: «Мамочка, пожалуйста, живи! Мамочка, только не оставляй меня!».

Маршрутка приезжает забитой — уже вечер, час пик, все едут с работы. Кажется, что в салон даже мышь не протиснется. Люди, что вместе со мной стояли на остановке, и не пытаются. Одна я, не глядя, вскакиваю на ступеньку, штопором вклиниваюсь в плотную стену чужих спин и проталкиваюсь чуть вперед. Слышу чье-то шипение и ругань в свой адрес, какая-то сердитая тетка бьет локтем мне в бок, но я ни на что не реагирую.

Вообще на всё плевать. Лишь бы скорее доехать. Лишь бы успеть в больницу, пока ещё пропускают. Лишь бы ничего страшного не случилось…

До больницы опять мчусь бегом, со всех ног, не разбирая дороги. И вдруг из-за поворота вылетает красный спортивный Порше. Слышу визг тормозов. Поворачиваюсь и… чудом, в каком-то немыслимом прыжке, уворачиваюсь от, казалось бы, неминуемого столкновения с кабриолетом. А затем, не оглядываясь, несусь дальше под яростное гудение клаксона. Водитель, темноволосый парень в солнцезащитных очках — его я успела заметить мельком — кричит мне вслед: «Овца безмозглая! Жить надоело?!».

В другой раз я бы, наверное, здорово перепугалась. Хотя в другой раз я бы и не помчалась сломя голову в неположенном месте. Но сейчас этот эпизод пролетает у меня почти незамеченным.

Врываюсь в приемное отделение. В регистратуре небольшая очередь, но стоять-ждать… я же сойду с ума.

Выбираю бабушку на вид подобрее и, тяжело дыша после пробежки, молю ее пропустить меня вперед.

— Пожалуйста… можно я перед вами… мне не ложиться… я к маме… только узнать, где она…

В итоге — меня пропускает вся очередь.

— Гордеева… Валентина Павловна… мама моя, — выдаю я порциями между вдохами в окошко регистратуры. — Ее привезли сюда с работы… сегодня…

Суетливо подаю ей мамин паспорт и полис.

— Вот.

— Минуту… — отвечает женщина и так медленно, так неспешно скролит страницу у себя на мониторе. При этом отвлекается на разговоры медсестер, стоящих рядом, хихикает с ними над какой-то ерундой. А я от нервов выбиваю пальцами чечетку по столешнице стойки и еле сдерживаюсь, чтобы не прикрикнуть на неё. В мыслях же ору как бешеная: «Давай уже скорее, каракатица!».

— Отделение неврологии, третий этаж, триста пятая палата, — наконец сообщает мне она. — Прямо по коридору и…

— Я знаю, — не дослушав, срываюсь я с места.

Потому что действительно знаю. Два года назад я здесь почти жила…

Пулей взлетаю по лестнице на третий этаж. На миг останавливаюсь перед дверями из матового стекла. Перевожу дыхание. И затем вхожу.

Длинный коридор с бежевыми стенами. Справа сестринская, процедурная, триста первая палата, триста третья… Дальше, помню, будет небольшой холл с огромным аквариумом, диваном и зарослями монстеры. Потом — сестринский пост. Как всё знакомо. Знакомо до боли, до тошноты, до омерзения…

Неужели опять всё это придется пережить…

Пусть. Переживу. Лишь бы не случилось страшного, повторяю я про себя и иду вперед.

Тихо стучу в триста пятую палату. Захожу и останавливаюсь на пороге. Озадаченно осматриваюсь. Две пожилые незнакомые женщины, одна лежачая, вторая — сидит на кровати и ест печенье с тумбочки. Третья кровать — пустая. Мамы здесь нет.

Внутри тотчас всё леденеет.

Господи… Мамочка, нет… Только не это!

— А-а… — сиплю я, не в силах нормально задать вопрос. Горло перехватывает спазмом.

— Девочка, ты к кому? — спрашивает старушка с печеньем.

Судорожно сглотнув, показываю на пустую кровать.

— А-а, да, тут была женщина… Ее сегодня положили. Но уже перевели в другую палату.

— В реанимацию? — с трудом выдавливаю из себя.

— Нет, в платную. В эту… как там… ВИП.

Пару секунд я обескуражено смотрю на старушку. Какая еще ВИП? Затем понимаю — это не про мою маму. Видимо, какая-то ошибка. В регистратуре, наверное, напутали. Не ту палату назвали.

Пошатываясь, выхожу в коридор. От такого стресса и самой можно запросто сюда загреметь.

Иду к сестринскому посту. Пару минут назад тут никого не было, но сейчас медсестра уже на месте. Раскладывает таблетки по маленьким белым стаканчикам.

Я так переволновалась сейчас, что забываю об элементарной вежливости и просто спрашиваю у нее про маму.

— Кто? Гордеева? В триста пятой, — не отвлекаясь от таблеток, с ходу отвечает она.

— Там ее нет!

— Как нет? — поднимает на меня глаза девушка. — А! Точно! Ее же перевели в ВИП-палату. Иди по коридору до конца. И направо, прямо перед пожарным выходом будет небольшой закуток. Там у нас две ВИП-палаты. Она в триста двадцать восьмой.

Ничего не понимаю. Но иду, куда сказали. Перед пожарной лестницей сворачиваю в закуток. Там и правда две палаты.

Дверь в триста двадцать восьмую немного приоткрыта, и оттуда доносится мужской голос. Вроде как отдаленно знакомый.

— Валентина Павловна, милая, не волнуйтесь. Я обо всем позабочусь. Значит, мы с вами договорились, да? Вам просто стало плохо. Вы убирали спортзал и внезапно потеряли сознание, так? А всё остальное оставим строго между нами, хорошо?

Я не слышу, что ему отвечает мама. Но, видимо, соглашается. Потому что затем он сразу повеселевшим голосом продолжает: