Подозреваемые
Шрифт:
Начальник следственного управления Голдберг тяжело вошел в кабинет комиссара, на шесть шагов опередив Скэнлона.
Комиссар стоял в своем залитом солнцем кабинете и читал служебную записку. Не отрывая взгляда от страницы, он жестом пригласил их сесть.
— Скажите, что у вас нового, Лу? — спросил Гомес, бросая бумагу на стол.
Скэнлон начал:
— Я только что из научного отдела…
Закончив доклад, он добавил:
— Мне известно, что это косвенные улики, но я думаю, что их достаточно, чтобы начать процесс против Харриса.
—
— Я понимаю это, — сказал Скэнлон. — Но я все равно убежден, что существует какая-то связь между Харрисом, миссис Галлахер и убийством. И я хочу настращать их, вынудив избавляться от улик.
— А вдруг они не испугаются? — спросил Гомес. — А если предположить, что они уже уничтожили все улики? Или что таких улик на самом деле никогда не существовало? Представьте себе, что мы норовим оклеветать вдову лейтенанта, вдову полицейского, офицера-орденоносца, и все повернется против нас. На нас подадут в суд, и что тогда, лейтенант?
— Тогда мы окажемся в очень трудном положении, — сказал Скэнлон.
— Точно. — Комиссар посмотрел на начальника следственного управления. — Ваше мнение?
Голдберг уронил руки на колени и подался вперед.
— Я думаю, что надо выйти на суд с тем, что у нас есть. Косвенные доказательства могут привести к обвинению, если их достаточно.
— Если я дам зеленый свет, то как вы собираетесь продолжать расследование? — спросил Скэнлона Гомес.
Скэнлон изложил свои соображения и добавил:
— Я бы хотел, чтобы сержанта Харриса завтра назначили на дежурство около трех часов дня куда-нибудь, где миссис Галлахер не сможет найти его по прямому телефону.
— Орчард-Бич, — предложил Голдберг.
Глава 22
В среду утром моросило и было не по сезону прохладно. Скэнлон вошел в 93-й участок и повернулся к окну, наблюдая, как падают капли дождя. Отряхивая куртку, он посмотрел вверх на темные тучи. «Когда же кончится этот кошмарный дождь? — подумал Скэнлон. — Если он не прекратится, патруль на Орчард-Бич не будет работать». Было 7.47. Первый наряд дежурил до восьми. Полицейские, назначенные на дневное дежурство, сидели в зале, пили кофе, листали журналы.
На вахте полицейский из ночной смены заполнял журнал. Дежурный по связи зевнул и потянулся. Другой полицейский сортировал ночную почту. Полицейский на вахте оторвался от своего занятия и увидел Скэнлона, читающего приказы.
— Что ты тут делаешь в такую рань?
— Не спалось, — ответил Скэнлон.
— Это какая-то эпидемия бессонницы. Все твои люди сегодня пришли ни свет ни заря. Что-то случилось?
— Ничего особенного. Детективы любят свою работу. Просто не можем без нее.
Зайдя в свой кабинет, Скэнлон прикрепил к стене план города, полученный в отделе картографии. Подумав, он обвел черным фломастером кондитерскую лавку Йетты Циммерман и место, где нашли фургон. Особняк Галлахера Скэнлон выделил зеленым, дом Харриса на Стейтен-Айленде и его квартиру на Оушэн-авеню — коричневым.
Опираясь о стол, Скэнлон вглядывался в план и пытался представить себе, как было совершено преступление. Должно быть, в каком-то разговоре Галлахер сболтнул, что купит торт на день рождения Андреа Циммерман и отдаст его ее бабушке. Харрис или Мэри Энн Галлахер поняли, что могут убить Галлахера. Вероятно, жена Галлахера нанесла грим дома или в фургоне по пути к кондитерской лавке. Она не хотела рисковать быть увиденной, в гриме при выходе из собственного дома. Харрис оставил ее возле парка и пошел к кондитерской. Увидев Галлахера с тортом, он подал знак.
Чем больше Скэнлон думал об этом, тем явственнее убеждался, что все происходило именно так. Бывалые полицейские внимательно прислушиваются к своему внутреннему чутью, итогу большого опыта. Много раз интуиция подсказывала Скэнлону правильные решения, зачастую противоречившие логике. Никто не мог предположить, что Харрис до сих пор не избавился от улик, но Скэнлон чувствовал, что такой скряга, как Харрис, тушивший наполовину выкуренные сигареты и отказывавшийся давать чаевые в дешевом баре, не выбросит дорогое оружие. Кроме того, самоуверенный Харрис наверняка думал, что он слишком умен и его не поймать.
В 8.20 позвонил Герман Германец и сообщил, что Харриса послали в патруль на Орчард-Бич. Сотни и тысячи людей собираются летом на городских пляжах и в парках. Полиция Нью-Йорка назначает сотни полицейских из разных частей города дежурить в местах отдыха.
Скэнлон выглянул в окно.
— Нам повезло, что дождь кончился. Иначе патруль на Орчард-Бич был бы снят.
Потом он спросил Германа Германца, говорил ли тот с Харрисом.
— Конечно, как ты меня и просил. Я догнал его в раздевалке и сказал ему, что у меня нет выбора и я должен послать его в патруль. Я объяснил ему, что, пока он отсутствовал из-за смерти Галлахера, остальные сержанты участка занялись сложными расследованиями, поэтому я не хотел бы отвлекать их и посылать на летние патрули. Так что теперь его очередь.
— Он поверил в это?
— Похоже, что да.
— Хорошо. Мы успокоим его, а потом загоним в капкан.
— Мне навестить миссис Галлахер? Я думал, что, может быть, лучше тебе это сделать.
— Будет более естественно, если это сделаете вы, — сказал Скэнлон в трубку. — Я надеюсь, что она знает, как связаться с Харрисом.
— Она достаточно долго была замужем за полицейским. Уверен, что знает.
Скэнлон положил трубку и задумался, решая, позвонить Линде Циммерман или нет. Скэнлон хотел извиниться за вчерашний инцидент в банке. Его рука соскользнула с телефона. Лучше подождать, пока время залечит раны и боль утихнет. Потом его мысли обратились к Джейн Стомер. Интересно, получила ли она посланные им цветы, позвонит ли, чтобы поблагодарить? Скэнлон позвонил матери, чтобы узнать, все ли в порядке, сказал ей, что любит, и объяснил, почему не может прийти на воскресный ужин. Потом он позвонил Джеку Фейблу в 19-й участок, чтобы убедиться, в силе ли их вчерашняя договоренность.