Подполковник медицинской службы
Шрифт:
Я поселяюсь у студенческой бабушки Шмидтгоф. Через месяц она знает расписание всех моих лекций, знает, какое у меня было детство, знает, что я люблю жидкий кофе и побольше сливок, знает, что мне не приходится ждать ассигнований на новый костюм, а когда я заболеваю, она ходит за мной лучше, чем моя родная мама. Слушайте внимательно, Бобров. Эта женщина нe дает мне никогда проспать ни одной лекции, а на прощание, когда я плачу и даю клятвы, что я все-таки еще приеду в Йену повидать ее, она заявляет: "Нет, вы не приедете, герр доктор". Почему же я не приеду? "Вы не приедете, потому что профессора, у которых вы учились,
– И вы не поехали? – спросил Бобров.
– Конечно.
– А старухе вы написали?
– И старухе я не написал.
– Почему?
– Не написал, и баста. Почему? Веселое письмо я не мог ей написать, а грустное – не хотелось. У меня тоже была своя гордость. При царе доктору Левину не так-то просто было устроиться на службу, чтобы иметь хотя бы жидкий кофе и крышу над головой… Вы же этого не понимаете – вы, Бобров, для которого все равны: и казах, и еврей, и узбек, и вы сами, русский. Так я говорю?
– Оно, конечно, так, – согласился Бобров.
Потом Левин показал Боброву полученный давеча орден.
– Вообще, орден Красной Звезды самый красивый – сказал Александр Маркович, – скромно и сильно высказанная идея. Вы согласны? Хотя "Красное Знамя" тоже очень красивый орден. У вас уже два "Красных Знамени" и "Красная Звезда", а еще что?
– "Трудяга" и "Знак почета", за арктические перелеты…
– Тоже неплохо! – сказал Левин. – "Правительство высоко оценило его заслуги" – как пишут в некрологах.
Но будем надеяться, что я не доживу до такого некролога. А теперь мы вымоем руки и займемся вами. Товарищ командующий мне звонил насчет вас. Что вы думаете насчет нашей идеи?
Бобров ответил не сразу. Он вообще не отличался болтливостью.
– Ну? – поторопил его Левин. – Или вы не поняли моего вопроса? А может быть, бабушка Шмидтгоф произвела на вас слишком сильное впечатление? Не надо, дорогой товарищ Бобров. Война есть война, и если они позволили себе фашизм, то мы позволим себе этот фашизм уничтожить. Правильно? Теперь что же насчет идей?
– Придумано толково, возражать не приходится, – ответил наконец летчик, – но многое будет зависеть от качества пилота. Надежный пилот – будетет работать нормально; несортный пилот – накроетесь в два счета. Учтите – посадка и взлет в районе действий истребителей противника.
– Э, – воскликнул Левин, – в районе действий истребителей противника! А наши истребители? Разве они не будут нас прикрывать? Смотрите вперед и выше, старик, больше оптимизма!
Умывая руки, он пел "Все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц".
Потом пришел сонный и небритый военврач Баркан. Он был очень недоволен тем, что Левин приказал его разбудить, и нарочно показывал, как он хочет спать, как переутомлен и измучен.
– Та-та-та-тра-та-та-та-та-та, – напевал Левин, обходя кругом голого Боброва и тыкая пальцем то в ключицу, то в лопатку, то в живот, – тра-та-та…
Отрывистым голосом он что-то сказал небритому по-латыни, но Баркан не согласился, и с этого мгновения стал прекословить, но не прямо, а как-то вбок. Например, если Александр Маркович что-нибудь утверждал, Баркан не оспаривал, но отвечал вопросом:
– Допустим. И что же?
Для того чтобы что-то доказать военврачу Баркану, Левин приказал Боброву ходить взад и вперед по ординаторской. Летчик ходил нахмурившись, сжав зубы, злился.
– Ну? – спросил Александр Маркович.
– Могу ответить таким же вопросительным «ну», – сказал Баркан. – Вы, как всегда, алогичны, Александр Маркович.
– Я алогичен? Я? – спросил Левин. – Нет, в вас нынче засел бес противоречия. В конце концов я не отвечаю за то, что вы не в духе.
– Зато у вас сегодня необычайно приподнятое настроение, – ответил Баркан. – Разрешите идти?
Левин кивнул и велел Боброву одеваться.
– Видали? – спросил он, когда Баркан ушел. – Недурной человек, и врач, на которого вполне можно положиться. Но что-то у меня с ним не выходит. Не у него со мной, а у меня с ним. И виноват мой характер, моя болтливость, вечный шум, который я устраиваю, пустяки, которые выводят меня из себя. Даю вам слово, что были случаи, когда я его обижал совершенно зря. И теперь не получается контакт. Я ему неприятен, нам трудно вместе. свинство, когда идет война. Вы меня осуждаете?
Бобров пробурчал нечто среднее между "все бывает" и "постороннему тут не разобраться". Впрочем, он невнимательно слушал Левина. Допустит к полетам или нет – вот ради чего он тут сидел. И в конце концов это произошло.
– Смотрите вперед и выше, старина, – сказал Александр Маркович. – Ваше дело в шляпе. Я считаю, что вас можно допустить к исполнению служебных обязанностей.
Летчик еще сильнее сжал зубы: вот оно, наступает его день.
– Вы в хорошей форме, – продолжал военврач, – вы в форме почти идеальной для вашей специальности. Теперь второй вопрос – наша идея. Вы бы пошли пилотом на такую машину?
– На какую? – спросил Бобров, чтобы оттянуть время и не сразу огорчить Левина.
–; Я же вам говорил о нашей идее. Речь идет о спасательной машине. Или мне рассказать все с самого начала?
– Я хочу воевать! – сказал Бобров. – Я должен воевать, товарищ военврач…
– Ну и воюйте! – вдруг грустно и негромко ответил Левин. – Воюйте на здоровье. Конечно, вы воюете, а я нам предлагаю эвакуацию в Ташкент. Разумеется, вы солдат и храбрец, а мы тут бьем баклуши и отсиживаемся от всяких непредвиденных случайностей. Вытащить из ледяной воды двух-трех обреченных парней – это дли товарища Боброва штатская работа. Вернуть к жизнии, спасти своих товарищей – это несерьезно. Нет, нет, лучше теперь молчите. В данном вопросе интересно то, что некто Бобов сам сказал, будто несортный пилот погубит все начинание, а когда дошло до дела, то этот же Бобров предпочел отказаться. Я больше ничего не имею сказать. Привет, товарищ Бобров…