Подросток Ашим
Шрифт:
И это в самом деле было так. У Люси, например, была удивительная память. Каждый день она видела множество лиц. И вечерами, когда она закрывала глаза и начинала засыпать, перед глазами вставало чьё-то случайно выхваченное из очереди лицо. И оно поворачивалось к ней, человек, о котором она ничего не знала, смотрел на неё пристально, и тогда Люся вздрагивала и открывала глаза, чтобы чужое лицо исчезло. Назавтра она видела ещё кого-нибудь из дневной толпы, и она не знала, кого её память выберет, чтобы показать ей перед сном в следующий раз. Запоминала-то её память всех подряд, и Люся всегда могла выделить в толпе тех, кого она видит не в первый раз. Бывает же, что человеку часто приходится ездить по одному и тому же маршруту, в
А уж водители автобусов и вовсе были с ней накоротке, и Люся не думала о том, возьмёт ли кто с собой бегунка без денег — денег-то у Мишки и не осталось, всё ушло на билет — а только о том, скоро ли здесь будет Андрюшка или Михалыч, или уж Николай Петрович… Она про всех помнила, кто на каком маршруте работает.
Скоро Мишка уже сидел на откидном сидении — сзади высоко над ним были места пассажиров, а слева, с ним вровень, сидел водитель. Перед Мишкой, от ботинок и до макушки и выше, до потолка, было стекло, и в нём бежали вперёд, ощупывая дорогу, жёлтые световые пятна, а навстречу летели чужие огни. Казалось, только в последнюю секунду им удавалось увильнуть в сторону, уйти от столкновения.
— Ву-у! Ву-у! — говорили они каждый раз.
Мишка вспомнил, что автобус прибудёт в Берёзки. На автовокзал. В Берёзках папа лечился в больнице, пока его не выписали домой умирать. А его, Мишку, там били однажды поселковые, много на одного, и его потом тошнило и весь мир поворачивался сперва боком, а после и вообще вверх ногами. А ещё в Берёзках живёт какая-то Киркина родня. Кирка сказала, что её к родне отправляли в ссылку, а когда он спросил, как это, она неловко перевела разговор на что-то ещё. Поэтому он и запомнил про ссылку, хотя многое из того, о чём они говорили, он забыл, а скоро, наверно, он и вовсе забудет Кирку, забудет, что она была для него какой-то особенной, ему совсем не больно будет думать про неё… Да ему теперь стало совсем не больно. Странно, что он вспомнил Кирку, когда его ждёт встреча с мамой…
Но когда он уже обнимал маму на площадке между автобусами и мама плакала в голос и то и дело отодвигала он него лицо, чтобы ещё раз на него поглядеть, прежде чем снова накрепко прижать к себе, он увидел за маминым плечом Кирку. Она вышла на крыльцо вокзала и теперь смотрела в упор на него и на маму.
Кирка показалась Мишке ненастоящей, пришедшей из того мира, где папа, живой, рассматривает выброшенную из моря рыбину. И Мишка даже не удивился. И папа, и Кирка были в его жизни, значит, они и сейчас где-то есть, рядом с ним. Он чётко помнил, что папа умер, а Кирка бросила его. Но это сейчас. А жизнь — это не только то, что сейчас. Это ещё и то, что с тобой всегда будет.
Но мама вдруг резко обернулась назад, поглядела на Кирку, точно не сразу смогла вспомнить её. А потом спросила растерянно:
— Кира? Ты как здесь?
И тогда Кирка спрыгнула с крыльца и пошла к ним, и на ходу заговорила, как запела на одной ноте:
— Здравствуйте, Валентина Петровна. Здравствуй, Миша. Вот так встретились! Я ведь сейчас в Берёзках, у тётки, живу…
— В ссылке, — машинально продолжил Мишка.
И мама тогда спросила по инерции:
— Как это — в ссылке?
Ей не было интересно сейчас, кто мог отправить Кирку в Берёзки в ссылку и для чего, но Кирка ухватилась за её вопрос, и заговорила быстро, уже без своей вежливой отчуждённости, так и посыпала словами, как только она умела:
— Папа говорит, я не знаю, как люди живут, которые ценят каждую копейку, и я сама не зарабатываю ещё. Ему же теперь за айфон платить…
— За какой айфон? — отозвался Мишка, и тут же ему представилась красная, шмыгающая носом Элька, держащая разбитый айфон.
— Так я же у Локтевой разбила всё, что там было у неё в рюкзаке, — ответила Кирка. — Папка говорит, что человек отвечает и думать надо. А я и думала — сейчас плакать начнёт по своему айфончику и не скажет ничего про тебя… И про вас… — она поглядела на Мишкину маму: — Я ведь ничего не говорила про вас… Как вы у папки деньги просили, это всё Элька. Я думала, она заплачет, у неё тушь потечёт, ей надо же будет поскорей умываться… А она потом всё равно сказала…
Мама сглотнула с трудом. Приобняла Кирку.
— Успокойся, пожалуйста. Тебе надо домой. Уже поздно. Позвони папе, чтобы забрал тебя отсюда.
И Кирка всплеснула руками:
— Да вы, не поняли, я же говорю, я в ссылке! Я как перестаю это… копейку считать и помнить, что всё достаётся трудом, так папа меня отправляет к тётке, чтоб не забывала, как простые люди живут, — и она нервно хихикнула. — У них две комнаты, и если эта дверь закрывается, тогда только эту можно открыть, а если обе сразу хочешь открыть, тогда они упираются друг в дружку и не пройдёшь…
Мишке вспомнил, что он уже слышал про двери.
— Значит, надо идти к тёте, — мягко сказала мама. — Тётя, наверно, волнуется.
— Как же — волнуется, — отмахнулась Кирка. — Папка им столько оставляет на мой прокорм, что им с дядь Ваней не снилось. Двоюродные оба теперь у родителей клянчат: а купим наушники? А коньки? А велосипед? У нас же теперь деньги есть за Кирку! — и она шмыгнула носом. — Спасибо они мне должны говорить, что меня к ним отправили. Так нет, братья всё время хихикают. И за столом под локти толкают. А тётка только и знает дёргать…
И Кирка изобразила противным голосом:
— «Кирочка, иди пыль вытирать! Кирочка, иди научу тебя, как правильно мыть посуду! У нас, Кирочка, домработницы нету!» — и снова хихикнула. — Как будто в этом я виновата! На папкины деньги запросто могли бы кого-то нанять…
Мама и Мишка слушали её молча. А она вдруг стала оправдываться:
— Я думала, начнут выяснять, почему я так сделала, чего ради вытряхнула Элькин рюкзак, классуха к нам прибежит… Я ведь не знала, что они меня сразу утащат. Я им говорю: «Мне нельзя из класса!» А им всё равно. Вот Элька всё про тебя и сказала. А потом и этот Михайлов ещё… Мне наши рассказывали, как Борька ему потом врезал! Если бы не классная доска, то летел бы Хича до самого космоса!
И она повернулась к Мишке:
— Ты не волнуйся, Михайлов с нами больше не учится…
— Как — не учится?! — вместе спросили и мама, и Мишка. Только Мишка — с оттенком радости в голосе, а мама обеспокоенно.
— Сегодня его на уроках уже не было, — успокаивающе ответила Кирка. — Я же опоздала на целые полчаса, мне отсюда теперь ездить. А утром из Берёзок маршрутки полные, не влезешь в них. Снимаю пальто в раздевалке, слышу — кто-то идёт. А это классная, а с ней и Михайлов с мамой. Подошли к самой раздевалке, классная говорит: «В общем, вы поняли меня. Лёша не тянет. Он в математике полный нуль». Так и сказала! «Даже, — говорит, — если мы закроем глаза на то, что ребята в классе его не принимают, будем смотреть на одну учёбу… Лицей, мол, это для способных детей…» Тут слышу — ещё кто-то бежит. Каблучки — цоп-цоп-цоп! А это химичка, Мария Андреевна. Он же у неё в любимчиках! И сразу начала: «Ах, зачем сразу уходить из лицея, можно попробовать в гуманитарные класс, вы лучше пойдите к директору…» Тут наша Галина Николаевна как вспылила! «В гуманитарные, — говорит, — тоже принимают по результатам экзаменов, кто же зачислит его вот так в середине года? И вы уверены, — спрашивает, — Мария Андреевна, что он там языки потянет?». И правда, они же там по два языка изучают! — перебила сама себя Кирка. — А некоторые и по три. Как мы математику, так они иностранный язык…