Подросток Ашим
Шрифт:
Всё это было близко к нему, всё было здесь, на площадке. Мишка помотал головой, огляделся. По краю площадки, кругом, стояли столы, за столами женщины торговали вяленой рыбой — всё так, как и в прошлый раз, девять лет назад. И какой рыбы здесь только нет! И длинные, полешками, щучки, и плоскобокие золотистые карпы. Должно быть, река близко.
Пассажиры торопятся, бегут через площадку к станции, к двери в полуподвал, в очередь выстраиваются к буквам М и Ж, а кто-то за площадь, к деревьям бежит, в овраг. И потом ещё можно успеть купить шоколадку и бутылку воды. И скорей назад — к своему автобусу. Они здесь тесно стоят, один только с площадки вырулит, и уже другой заезжает. Один даже, вон — двухэтажный. Здесь
Он подошёл к мужчинам, курившим возле автобуса, и остановился, стал глядеть в лица, выбирая, к кому обратиться. Не выбрав, сказал одному наугад:
— Дайте, пожалуйста, ваш телефон позвонить. У меня батарейка разрядилась.
Мужчина повенулся и оглядел Мишку нарочно внимательно, так, чтобы тот подумал: «Чего он так смотрит?»
— Дуй отсюда, — сказал мужчина. — Я тебе сейчас…
Он двинулся вперёд, и Мишка отпрянул.
И тогда второй сказал то ли своему товарищу, то ли никому, в воздух:
— Из целая группа здесь промышляет. Один подходит: «Дай телефон…»
Мишка не понял, чем промышляет неизвестная ему группа. Он поглядел на людей, вокруг — все вдруг обратили на него внимание.
— Я еду в этом автобусе, — обиженно сказал он.
Тут водитель автобуса засигналил, и мужчины потянулсь вовнутрь. Мишка стал подниматься за ними.
— А ты куда? — окликнул его водитель.
Он был чужой. И сидения были обиты жёлтым, а не салатовым. Мишка перепутал автобусы.
Он поспешно спрыгнул на землю, сопровождаемый чьим-то ворчанием. И тут же понял, что его автобус — вон он стоит, на нём красная надпись «Турист», а не синяя «Путник», он тоже готовится отъезжать и уже сигналит вовсю.
Мишка поспешно вскочил в автобус, и сразу его приняли голоса справа и слева, близко и в самом хвосте:
— Вот он…
— Ждите его…
— Набегался…
— Вот так отсылают одних, без присмотра…
Автобус тронулся и стал выруливать на шоссе.
«Сейчас мы уедем, и всё», — испугался Мишка.
Автобус увезёт его ещё дальше от дома. А он так и не позвонил маме. И кто знает, когда будет следующая станция, и позволит ли кто-нибудь позвонить оттуда. Мишка и сам знал, что свой мобильник давать незнакомым нельзя — разве что у тебя будут отнимать силой. Например, группа, которая как-нибудь промышляет — и ты не хочешь, например, опять сотрясение мозга… Как тогда, когда они ехали с мамой… Сколько она ещё будет ждать, пока он ей позвонит?
— Стойте, пожалуйста! — закричал Мишка водителю. — Я сейчас, только рюкзак возьму…
Он кинулся по проходу к своему сидению. Автобус проехал ещё и остановился.
— Так тебе здесь, что ли? Прибыл на место назначения? — спрашивали у Мишки.
И сами же отвечали за него:
— Прибыл, пошёл из автобуса, да за вещами вернулся… Рюкзак, говорит, забыл…
Люди привставали, оглядывались по сторонам, искали глазами друг друга — им не хотелось так быстро заканчивать неожиданно завязавшийся общий разговор.
— Вот так отправляют одних, без присмотра, — снова тянул кто-то.
А ему возражали:
— Большой парень, лет двенадцать уже, не меньше… Видать, сам по себе такой, дурачок…
И кто-то заступался за Мишку:
— Они все такие сейчас, вот у меня соседи…
Мишка уже выпрыгнул с рюкзаком в сугроб на обочине. И автобус двинулся дальше без него, унося разговор о нём куда-то вперёд по дороге, где по мобильнику скоро нельзя будет позвонить, связи среди леса не будет…
Мишка опять пошёл на площадку, к станции. Новый автобус заруливал сюда, громко сигналя, а ещё один только что встал у самых торговых рядов и пассажиры бежали занимать очередь к двери в полуподвал. В вехнем этаже над туалетом горел свет, и над крыльцом можно было прочитать вывеску «Пристанище пилигрима». Мишка подумал мельком, что это могло бы означать и как они здесь выговаривают такое название. И тут же перестал думать об этом, поднялся наверх и открыл дверь. Внутри всё было заполнено толкавшимися, переступавшими на месте людьми. Все говорили между собой — ни слова разобрать было нельзя. Стоявшие впереди напирали на стеклянную витрину, а за ней суетилась женщина по имени Люся — так окликнули её несколько раз те, кто знал, как её зовут. Она перешучивалась с покупателями и похохатывала, а сама быстро-быстро накладывала в тарелки салат и сосиски и макароны и хлопала об прилавок стаканчики, из которых торчали нитки чайных пакетиков.
Мишку толкали, он оправдывался, объяснял направо и налево:
— Мне только телефон зарядить.
И ввинчивался всё глубже в толпу.
А рядом спрашивали:
— Какой телефон? При чём здесь телефон?
И только он пробился к прилавку и начал: «А можно…», как его сзади взяли за плечи и с силой развернули к прилавку спиной и сказали: «Очередь, пацан».
Мишка выбрался снова к дверям. Очередь выглядела совсем безнадёжной. Он топтался на месте, закрыв глаза, а когда открыл их, увидел, что толпа стала гораздо реже. Она прибывала сюда волнами с каждым автобусом и быстро схлынывала назад, и наступало затишье, когда в кафе можно было увидеть только двоих-троих местных, а то и вообще никого.
Мишка опять кинулся к прилавку, вытягивая из рюкзака, точно змею, зарядник, и стараясь, чтоб запасная майка следом не выползла. Женщина за прилавком, огромная, на голову выше его, в белом халате и в коротких белёсых кудрях, рассматривала его с любопытством. И, наконец, поинтересовалась:
— Ты бегунок, что ли? Или не бегунок?
Мишка не понимал, о чём она спрашивает. А она, не дождавшись ответа, опять спросила:
— А кому звонить будешь? Номер-то помнишь наизусть?
Она втянула его за прилавок и достала из халата тёплый, разогревшийся то ли от старого аккумулятора, то ли от её тела мобильник. И только Мишка набрал номер, как раздался неопределённый, непонятный полустон-полувскрик. Мама всегда отвечала на звонки испуганно, а теперь, когда у неё пропал сын, ей звонили с незнакомого номера.
Мишка поспешно сказал:
— Мам, мам, это я!
И почти сразу расплакался:
— Мама, прости меня!
— Где ты! — кричала мама так, что уху больно было, — где ты скажи, скажи, Миша!
Он назвал станцию.
— Бегунок всё-таки, — сказали над другим его ухом, и Люся взяла из его рук телефон.
— Слушай меня! — командовала она Мишиной мамой. — Я отправлю к тебе его! Где вы живёте? В самом городе? Скоро автобус будет к вам, и я посажу его. Да. Возьмут его в автобус. Встречай… Где там у вас встречают? Найдёшь. Номер автобуса я тебе скажу. Позвоню. Вот с этого номера, да. Люся я. Люся… Да зашёл вот он — твой бегунок, не реви. Скоро автобус будет, в другой раз гляди за парнем… Ну, не реви ты, слышишь меня?
Люся работала в кафетерии уже тридцать лет, и по возрасту её давно надо было звать по имени-отчеству, но её не звали, да и сама она казалась себе вечной и ничуть не поменявшейся. Иногда ей казалось, что она только вчера пришла в этот кафетерий с мудрёным названием, а иногда — что она здесь уже много-много лет, не тридцать, а, например, сто или тысячу.
Мишка видел перед собой человека, который совершенно иначе жил, чем он сам, и по-другому смотрел на мир. Этот человек сильнее отличался от него, чем все мажоры в классе, приезжавшие с зимних каникул загорелыми дочерна. И дело было не в том, что Люся взрослая. Он чувствовал, что она была другой, чем мама или, например, тётя Маша.