Подросток
Шрифт:
— Он… много должен.
— Он вам заплатит; у него наследство…
— Это — не его наследство; он деньги должен и еще другое должен. Мало наследства. Я вам дам без процентов.
— Тоже как «приятелю»? Чем же это я заслужил? — засмеялся я.
— Вы заслужите. — Он опять рванулся ко мне всем корпусом и поднял было палец.
— Стебельков! без пальцев, иначе уйду.
— Слушайте… он может жениться на Анне Андреевне! — И он адски прищурил свой левый глаз.
— Послушайте, Стебельков, разговор принимает до того скандальный характер… Как вы смеете упоминать имя Анны Андреевны?
—
— Я только скрепя сердце слушаю, потому что ясно вижу какую-то тут проделку и хочу узнать… Но я могу не выдержать, Стебельков!
— Не сердитесь, не гордитесь. Немножко не гордитесь и выслушайте; а потом опять гордитесь. Про Анну Андреевну ведь знаете? Про то, что князь может жениться… ведь знаете?
— Об этой идее я, конечно, слышал, и знаю все; но я никогда не говорил с князем об этой идее. Я знаю только, что эта идея родилась в уме старого князя Сокольского, который и теперь болен; но я никогда ничего не говорил и в том не участвовал. Объявляя вам об этом единственно для объяснения, позволю вас спросить, во-первых: для чего вы-то со мной об этом заговорили? А во-вторых, неужели князь с вами о таких вещах говорит?
— Не он со мной говорит; он не хочет со мной говорить, а я с ним говорю, а он не хочет слушать. Давеча кричал.
— Еще бы! Я одобряю его.
— Старичок, князь Сокольский, за Анной Андреевной много даст; она угодила. Тогда жених князь Сокольский мне все деньги отдаст. И неденежный долг тоже отдаст. Наверно отдаст! А теперь ему нечем отдать.
— Я-то, я-то зачем вам нужен?
— Для главного вопроса: вы знакомы; вы везде там знакомы. Вы можете все узнать.
— Ах, черт… что узнать?
— Хочет ли князь, хочет ли Анна Андреевна, хочет ли старый князь. Узнать наверно.
— И вы смеете мне предлагать быть вашим шпионом, и это — за деньги! — вскочил я в негодовании.
— Не гордитесь, не гордитесь. Еще только немножко не гордитесь, минут пять всего. — Он опять посадил меня. Он видимо не боялся моих жестов и возгласов; но я решился дослушать.
— Мне нужно скоро узнать, скоро узнать, потому… потому, может, скоро будет и поздно. Видели, как давеча он пилюлю съел, когда офицер про барона с Ахмаковой заговорил?
Я решительно унижался, что слушал долее, но любопытство мое было непобедимо завлечено.
— Слушайте, вы… негодный вы человек! — сказал я решительно. — Если я здесь сижу и слушаю и допускаю говорить о таких лицах… и даже сам отвечаю, то вовсе не потому, что допускаю вам это право. Я просто вижу какую-то подлость… И, во-первых, какие надежды может иметь князь на Катерину Николаевну?
— Никаких, но он бесится.
— Это неправда!
— Бесится. Теперь, стало быть, Ахмакова — пас. Он тут плиэ 53 проиграл. Теперь у него одна Анна Андреевна. Я вам две тысячи дам… без процентов и без векселя.
53 Плиэ — (франц. plie, букв. согнутый, сложенный). В старинных карточных играх — восклицание, обозначающее желание играть на удвоенную ставку, на гнутую карту; удвоенная ставка.
Выговорив это, он решительно и важно откинулся на спинку стула и выпучил на меня глаза. Я тоже глядел во все глаза.
— На вас платье с Большой Миллионной; надо денег, надо деньги; у меня деньги лучше, чем у него. Я больше, чем две тысячи, дам…
— Да за что? За что, черт возьми?
Я топнул ногой. Он нагнулся ко мне и проговорил выразительно:
— За то, чтоб вы не мешали.
— Да я и без того не касаюсь, — крикнул я.
— Я знаю, что вы молчите; это хорошо.
— Я не нуждаюсь в вашем одобрении. Я очень желаю этого сам с моей стороны, но считаю это не моим делом, и что мне это даже неприлично.
— Вот видите, вот видите, неприлично! — поднял он палец.
— Что вот видите?
— Неприлично… Хе! — и он вдруг засмеялся. — Я понимаю, понимаю, что вам неприлично, но… мешать не будете? — подмигнул он; но в этом подмигивании было уж что-то столь нахальное, даже насмешливое, низкое! Именно он во мне предполагал какую-то низость и на эту низость рассчитывал… Это ясно было, но я никак не понимал, в чем дело.
— Анна Андреевна — вам тоже сестра-с, — произнес он внушительно.
— Об этом вы не смеете говорить. И вообще об Анне Андреевне вы не смеете говорить.
— Не гордитесь, одну только еще минутку! Слушайте: он деньги получит и всех обеспечит, — веско сказал Стебельков, — всех, всех, вы следите?
— Так вы думаете, что я возьму у него деньги?
— Теперь берете же?
— Я беру свои!
— Какие свои?
— Это — деньги версиловские: он должен Версилову двадцать тысяч.
— Так Версилову, а не вам.
— Версилов — мой отец.
— Нет, вы — Долгорукий, а не Версилов.
— Это все равно! — Действительно, я мог тогда так рассуждать! Я знал, что не все равно, я не был так глуп, но я опять-таки из «деликатности» так тогда рассуждал.
— Довольно! — крикнул я. — Я ничего ровно не понимаю. И как вы смели призывать меня за такими пустяками?
— Неужто вправду не понимаете? Вы — нарочно иль нет? — медленно проговорил Стебельков, пронзительно и с какою-то недоверчивою улыбкой в меня вглядываясь.
— Божусь, не понимаю!
— Я говорю: он может всех обеспечить, всех, только не мешайте и не отговаривайте…
— Вы, должно быть, с ума сошли! Что вы выехали с этим «всех»? Версилова, что ли, он обеспечит?
— Не вы одни есть, и не Версилов… тут и еще есть. А Анна Андреевна вам такая же сестра, как и Лизавета Макаровна!
Я смотрел, выпуча глаза. Вдруг что-то даже меня сожалеющее мелькнуло в его гадком взгляде:
— Не понимаете, так и лучше! Это хорошо, очень хорошо, что не понимаете. Это похвально… если действительно только не понимаете.
Я совершенно взбесился:
— У-бир-райтесь вы с вашими пустяками, помешанный вы человек! — крикнул я, схватив шляпу.
— Это — не пустяки! Так идет? А знаете, вы опять придете.
— Нет, — отрезал я на пороге.
— Придете, и тогда… тогда другой разговор. Будет главный разговор. Две тысячи, помните!