Подросток

Достоевский Федор Михайлович

III

У всякого человека, кто бы он ни был, наверно, сохраняется какое-нибудь воспоминание о чем-нибудь таком, с ним случившемся, на что он смотрит или наклонен смотреть, как на нечто фантастическое, необычайное, выходящее из ряда, почти чудесное, будет ли то — сон, встреча, гадание, предчувствие или что-нибудь в этом роде. Я до сих пор наклонен смотреть на эту встречу мою с Ламбертом как на нечто даже пророческое… судя по крайней мере по обстоятельствам и последствиям встречи. Все это произошло, впрочем, по крайней мере с одной стороны, в высшей степени натурально: он просто возвращался с одного ночного своего занятия (какого — объяснится потом), полупьяный, и в переулке, остановись у ворот на одну минуту, увидел меня. Был же он в Петербурге всего только еще несколько дней.

Комната, в которой я очутился, была небольшой, весьма нехитро меблированный нумер обыкновенного петербургского шамбр-гарни 81 средней руки. Сам Ламберт был, впрочем, превосходно и богато одет. На полу валялись два чемодана, наполовину лишь разобранные.

Угол комнаты был загорожен ширмами, закрывавшими кровать.

— Alphonsine! 82 — крикнул Ламберт.

— Pr'esente! 83 — откликнулся из-за ширм дребезжащий женский голос с парижским акцентом, и не более как через две минуты выскочила m-lle Alphonsine, наскоро одетая, в распашонке, только что с постели, — странное какое-то существо, высокого роста и сухощавая, как щепка, девица, брюнетка, с длинной талией, с длинным лицом, с прыгающими глазами и с ввалившимися щеками, — страшно износившееся существо!

⁸¹ Шамбр-гарни (от франц. chambre garnie) — меблированные комнаты.

⁸² Альфонсина! (франц.)

⁸³ Я здесь! (франц.)

— Скорей! (я перевожу, а он ей говорил по-французски), у них там уж должен быть самовар; живо кипятку, красного вина и сахару, стакан сюда, скорей, он замерз, это — мой приятель… проспал ночь на снегу.

— Malheureux! 84 — вскричала было она, с театральным жестом всплеснув руками.

— Но-но! — прикрикнул на нее Ламберт, словно на собачонку, и пригрозил пальцем; она тотчас оставила жесты и побежала исполнять приказание.

Он меня осмотрел и ощупал; попробовал мой пульс, пощупал лоб, виски. «Странно, — ворчал он, — как ты не замерз… впрочем, ты весь был закрыт шубой, с головой, как в меховой норе сидел…»

⁸⁴ Несчастный! (франц.)

Горячий стакан явился, я выхлебнул его с жадностью, и он оживил меня тотчас же; я опять залепетал; я полулежал в углу на диване и все говорил, — я захлебывался говоря, — но что именно и как я рассказывал, опять-таки совсем почти не помню; мгновениями и даже целыми промежутками совсем забыл. Повторю: понял ли он что тогда из моих рассказов — не знаю; но об одном я догадался потом уже ясно, а именно: он успел понять меня ровно настолько, чтоб вывести заключение, что встречей со мной ему пренебрегать не следует… Потом объясню в своем месте, какой он мог иметь тут расчет.

Я не только был оживлен ужасно, но минутами, кажется, весел. Припоминаю солнце, вдруг осветившее комнату, когда подняли шторы, и затрещавшую печку, которую кто-то затопил, — кто и как — не запомню. Памятна мне тоже черная крошечная болонка, которую держала mademoiselle Alphonsine в руках, кокетливо прижимая ее к своему сердцу. Эта болонка как-то уж очень меня развлекала, так даже, что я переставал рассказывать и раза два потянулся к ней, но Ламберт махнул рукой, и Альфонсина с своей болонкой мигом стушевалась за ширмы.

Сам он очень молчал, сидел напротив меня и, сильно наклонившись ко мне, слушал не отрываясь; порой улыбался длинной, долгой улыбкой, скалил зубы и прищуривал глаза, как бы усиленно соображая и желая угадать. Я сохранил ясное воспоминание лишь о том, что когда рассказывал ему о «документе», то никак не мог понятливо выразиться и толком связать рассказ, и по лицу его слишком видел, что он никак не может понять меня, но что ему очень бы хотелось понять, так что даже он рискнул остановить меня вопросом, что было опасно, потому что я тотчас, чуть перебивали меня, сам перебивал тему и забывал, о чем говорил. Сколько времени мы просидели и проговорили так — я не знаю и даже сообразить не могу. Он вдруг встал и позвал Альфонсину:

— Ему надо покой; может, надо будет доктора. Что спросит — все исполнять, то есть… vous comprenez, ma fille? vous avez l’argent, 85 нет? Вот! — И он вынул ей десятирублевую. Он стал с ней шептаться: Vous comprenez! vous comprenez! 86 — повторял он ей, грозя пальцем и строго хмуря брови. Я видел, что она страшно перед ним трепетала.

— Я приду; а ты всего лучше выспись, — улыбнулся он мне и взял шапку.

— Mais vous n’avez pas dormi du tout, Maurice! 87 — патетически прокричала было Альфонсина.

⁸⁵ вы понимаете, милая моя? у вас есть деньги? (франц.)

⁸⁶ Понимаете! понимаете! (франц.)

⁸⁷ Но вы же совсем не спали, Морис! (франц.)

— Taisez-vous, je dormirai apr'es, 88 — и он вышел.

— Sauv`ee! — 89 патетически прошептала она, показав мне вслед ему рукой.

— Monsieur, monsieur! — задекламировала она тотчас же, став в позу среди комнаты, — jamais homme ne fut si cruel, si Bismark, que cet ^etre, qui regarde une femme comme une salet'e de hasard. Une femme, qu’est-ce que ca dans notre 'epoque? «Tue-la!» voil`a le dernier mot de l’Academie francaise!.. 91

⁸⁸ Замолчите, потом посплю (франц.)

⁸⁹ Спасена! (франц.)

⁹¹ Сударь, сударь! никогда еще мужчина не был так жесток, не был таким Бисмарком, как это существо, которое смотрит на женщину как на что-то никчемное и грязное. Что такое женщина в наше время? «Убей ее!» — вот последнее слово Французской академии! (франц.)

Я выпучил на нее глаза; у меня в глазах двоилось, мне мерещились уже две Альфонсины… Вдруг я заметил, что она плачет, вздрогнул и сообразил, что она уже очень давно мне говорит, а я, стало быть, в это время спал или был без памяти.

— …H'elas! de quoi m’aurait servi de le d'ecouvrir plut^ot, — восклицала она, — et n’aurais-je pas autant gagn'e `a tenir ma honte cach'ee toute ma vie? Peut-^etre, n’est-il pas honn^ete `a une demoiselle de s’expliquer si librement devant monsieur, mais enfin je vous avoue que s’il m’'etait permis de vouloir quelque chose, oh, ce serait de lui plonger au coeur mon couteau, mais en detournant les yeux, de peur que son regard ex'ecrable ne f^it trembler mon bras et ne glas^at mon courage! Il a assassin'e ce pope russe, monsieur, il lui arracha sa barbe rousse pour la vendre `a un artiste en cheveux au pont des Mar'echaux, tout pr`es de la Maison de monsieur Andrieux — hautes nouveaut'es, articles de Paris, linge, chemises, vous savez, n’est-ce pas?.. Oh, monsieur, quand l’amitie rassemble `a table epouse, enfants, soeurs, amis, quand une vive all'egresse enflamme mon coeur, je vous le demande, monsieur: est-il bonheur pr'ef'erable `a celui dont tout jouit? Mais il rit, monsieur, ce monstre ex'ecrable et inconcevable et si ce n’'etait pas par l’entremise de monsieur Andrieux, jamais, oh, jamais je ne serais… Mais quoi, monsieur, qu’avez vous, monsieur? 92

⁹² … Увы! какую пользу принесло бы мне это открытие, сделай я его раньше, и не лучше ли было бы скрывать мой позор всю жизнь? Быть может, непристойно девице так откровенно говорить с мужчиной, сударь, но признаюсь, если бы мне было дозволено иметь какие-то желания, я хотела бы одного: вонзить ему в сердце нож, но только отвернувшись, чтобы от его отвратительного взгляда не задрожала моя рука и не исчезло мое мужество. Он убил того русского попа, сударь, вырвал его рыжую бороду и продал парикмахеру на Кузнецком мосту, совсем рядом с магазином господина Андриё, — вы, конечно, знаете: парижские новинки, модные изделия, белье, сорочки… О сударь, когда дружба собирает за столом супругу, детей, сестер, друзей, когда живая радость наполняет сердце моё, — скажите мне, сударь: есть ли большее счастье, чем то, которым все дышит в эти минуты? А он смеется, сударь, это отвратительное и непостижимое чудовище смеется, и если бы все это устроилось не через господина Андриё, никогда, никогда бы я не… Впрочем, что с вами, сударь? (франц.)

Она бросилась ко мне: со мной, кажется, был озноб, а может, и обморок. Не могу выразить, какое тяжелое, болезненное впечатление производило на меня это полусумасшедшее существо. Может быть, она вообразила, что ей велено развлекать меня: по крайней мере она не отходила от меня ни на миг. Может быть, она когда-нибудь была на сцене; она страшно декламировала, вертелась, говорила без умолку, а я уже давно молчал. Все, что я мог понять из ее рассказов, было то, что она как-то тесно связана с каким-то «la Maison de monsieur Andrieux — hautes nouveautes, articles de Paris, etc.», 93 и даже произошла, может быть, из la Maison de monsieur Andrieux, но она была как-то отторгнута навеки от monsieur Andrieux, par ce monstre furieux et inconcevable, 95 и вот в том-то и заключалась трагедия… Она рыдала, но мне казалось, что это только так, для порядка, и что она вовсе не плачет; порой мне чудилось, что она вдруг вся, как скелет, рассыплется; она выговаривала слова каким-то раздавленным, дребезжащим голосом; слово pr'ef'erable, например, она произносила pr'ef'e-a-able и на слоге а словно блеяла как овца. Раз очнувшись, я увидел, что она делает среди комнаты пируэт, но она не танцевала, а относился этот пируэт как-то тоже к рассказу, а она только изображала в лицах. Вдруг она бросилась и раскрыла маленькое, старенькое расстроенное фортепьянце, бывшее в комнате, забренчала и запела… Кажется, я минут на десять или более забылся совсем, заснул, но взвизгнула болонка, и я очнулся: сознание вдруг на мгновение воротилось ко мне вполне и осветило меня всем своим светом; я вскочил в ужасе.

⁹³ Магазином господина Андриё — последние новинки, модные изделия и т. д. (франц.).

⁹⁵ от господина Андриё этим ужасным и непостижимым чудовищем (франц.)