Подручный смерти
Шрифт:
Разговор агентов не многим отличался от тех бесед, что мы вели с соседями на кладбище. Он звучал, как слаженный, хорошо смазанный механизм: слова неустанно отбивали нехитрый машинный ритм и достигали максимальной отдачи при минимуме вложений. В гробу – то же самое. Для трупа слова имеют только прямой смысл, иначе объяснения могут продолжаться до самого Судного Дня. Так, например, оболочка – это плотный внешний слой, защищающий уязвимое ядро. Машина – устройство, приводящее детали в движение при помощи механической силы. Гроб – шесть
Трупы воспринимают мир без подтекста. Вот почему их никогда не приглашают на вечеринки.
– Чем будешь сегодня заниматься? – спросил у меня Глад.
– Мы пойдем на ярмарку, – сказал Смерть с напускной веселостью. – В костюмах.
– Везет кренделям, – встрял Война. – А нам со Шкодой весь вечер придется устраивать рекламную кампанию в центре города. Поножовщина, пьяные дебоши и прочая дребедень. – В поисках сочувствия он оглядел сидящих за столом. – Ясное дело, мне бы на фронт…
– Ясное дело, – согласился Глад.
– Но раз Шеф сказал отставить беспредел, ничего не попишешь.
– Это не в нашей власти, – утешил Мор.
– Иногда это бесит, к едрене фене.
– Что тут поделаешь? – отозвался Смерть.
Пока я жил с Эми, оболочка вокруг меня еще не уплотнилась. Эмоции били ключом. Я без устали повторял, что люблю ее, и говорил это искренне. На такое я даже не претендовал в последующих отношениях с женщинами.
Когда же она ушла, я оброс непробиваемым панцирем, который защищал меня от сближения с другими людьми. Встречая чужого человека, я прятался внутрь, встречая потенциальную любовницу, высовывал голову. Но полностью никогда не выходил – я не хотел, чтобы все увидели дрожащего розового обитателя. Меня беспокоило лишь одно: даже пожелай я открыть перед кем-либо свое нутро, панцирь бы этого не позволил.
За одним исключением.
В ночь моей смерти я стоял в спальне Эми, в ее апартаментах, оттягивая свой уход, всем существом желая побыть рядом хотя бы еще миг. И мой панцирь без предупреждения раскололся.
– Я люблю тебя, – сказал я.
– Не глупи, – ответила она.
Мор выплюнул кусок чего-то, что прежде могло быть мясом, овощем, фруктом, бобами или молочным продуктом. Истинную природу куска скрывала тонкая пленка зеленоватой плесени, потемневшей от слюны.
– Что-нибудь не так? – невинно спросил Шкода.
– Эта еда… – произнес Мор, скривившись. – Она свежая.
Он выплюнул на тарелку остатки завтрака и затряс головой.
– Ты хотел меня отравить?
Шкода стал отпираться, но Мор все наседал, и вспыхнула ссора. Продолжалась она до тех пор, пока из-за стола не встал Смерть и, подозвав меня к себе костистым пальцем, не отвел в офис.
– Сделай мне одолжение, – попросил он. – Мне надо подогнать кучу бумажной работы и успеть до вечера проверить информацию по нашему заданию.
Я кивнул.
– Сам я не управлюсь, так ты бы не взялся просмотреть пару досье…
– Каких досье? – вставил я вопрос.
– Жизненных, разумеется…
Порывшись в бумагах, он вытащил листок с именем сегодняшнего клиента и вручил его мне.
– И еще «Механизмы». А именно «Механические аварии». В общем, посмотри детали процедуры. Основное я помню, но ты меня подстрахуешь, если что.
– Где их искать?
– Думаю, их уже перенесли в офис Шефа на третьем этаже. Вот ключ.
Я уже собрался уходить, но Смерть шепотом добавил:
– Да, и еще. Помнится, ты спрашивал о Гадесе… Так вот – не поворачивайся к Войне спиной.
А где Шеф?
Открыв белую дверь на лестничной площадке второго этажа, я увидел тяжелую лестницу, которую вчера заметил мельком. Она спиралью закручивалась вверх и терялась во мраке. Я ощупью двинулся вдоль правой стены, нашарил выключатель и нажал. Под сводами лестничного колодца загорелся мутный свет, очертивший темные контуры ступенчатой спирали. Я медленно поднялся на два витка, и каждый мой шаг гулко раздавался в тишине. Вверху бесшумно покачивалась голая лампочка, отбрасывая тусклый свет на низкую деревянную дверь.
Я тихонько постучал.
И прислушался.
И стал ждать.
Ответа не было, и я постучал еще раз, сильнее. Я ждал, как подобает трупу: тихо, терпеливо, безропотно. Так и не дождавшись ответа, я повернул ручку, открыл дверь и зашел внутрь.
Офис Шефа оказался просторным чердаком с низким потолком и скошенными стенами. Два слуховых окошка напротив двери пропускали редкие лучи света. Комната была пустой, если не считать письменного стола, пары стульев и (как ни странно) барабана для лотереи. Все – мебель, стены, ковер – сплошь белое.
На столе, заваленном чистой бумагой, стоял небольшой компьютер и лазерный принтер, оба выключены. Позади стола находился камин, в котором еще тлели угольки, рядом возвышалась стопка папок, похожих на те, что хранились в архиве на первом этаже. Иных признаков жизни вроде небрежно открытых шкафов, книг с закладками, еды, напитков не наблюдалось.
В стопке я насчитал около полусотни прямоугольных папок – все одинаково серые. Я принялся аккуратно снимать их в поисках названия или имени, упомянутых Смертью. Папка с надписью «Механические аварии», содержащая увесистую подшивку бумаг, нашлась почти сразу. Два часа я провел за чтением этой подшивки, стараясь запомнить каждый листок, с возрастающим предчувствием, что в любой момент может войти Шеф. Поначалу мне было просто интересно его увидеть. Но эта мысль овладевала мной все больше, волнение росло с каждой минутой, под конец я уже робел перед его авторитетом настолько, что руки мои тряслись, и ни о чем другом, кроме страха и ожидания, я уже думать не мог.
Но Шеф так и не появился – я же отыскал лишь единственный абзац, посвященный процедуре:
С целью обеспечения успешной реализации смерти клиент должен быть непрерывно сопровождаем на расстоянии от 2,1 до 9,8 м. В процедуру допускается минимальное вмешательство, на усмотрение Агента.
Я продолжил поиск. Солнце пробивалось сквозь окошки, его теплый свет – прозрачный столб пылинок – белым прямоугольником падал на ковер возле стола. Если не считать редкого потрескивания догорающих в камине угольков, в комнате царила тишина. И я сидел в полном одиночестве.