Подруги
Шрифт:
Марджори. От меня он ее на этот раз не получит. Жизнь чересчур коротка.
Грейс. А что изменилось? С тех пор как умерла Мидж, он все время в таком состоянии.
Хлоя. Молодец, Марджори.
Грейс. Ты, Хлоя, мнишь себя святой, а ведь ты самая настоящая ведьма. Если кого и винить в смерти Мидж, то прежде всего тебя.
Хлоя. Меня?
Грейс. А то кого же? Если б ты не сказала, что позаботишься о детях, Мидж не смогла бы их оставить. Жила бы себе и хныкала по
Делай, что хочется, а не то, что надо. Не это ли выкрикивала когда-то Хлоя в лицо несчастной Гвинет? О каком сдвиге к лучшему от одного поколения к другому может идти речь, если дочери будут идти по стопам матерей? Станет ли Имоджин когда-нибудь терзаться, вспоминая судьбу Хлои, как терзается Хлоя, вспоминая участь своей матери? Понимать, прощать, терпеть. Этой ли мудрости надо учить дочерей? Лучше кончить, как Элен, непрощающей и непрощенной. Лучше жить, как Грейс, — не прозябать, а жить по крайней мере.
Прибегает бледная, взволнованная нянечка звать родственницу больной — установив после некоторой путаницы, что таковой является не Грейс, а Марджори — к заведующему отделением. Для Хлои этот маленький эпизод проходит почти незамеченным. Как? В ней, Хлое, не спасение Мидж, а погибель?
Грейс. Я — что. Так, девочка, которую прогоняют из-за стола за то, что пожелала победы Гитлеру. Все-таки разнообразие. Мне ведь все трын-трава, а если нет, то часа на два, не больше, зато и силы в себе сберегла. Нравственность, Хлоя, иссушает. Смотри, во что ты превратила Оливера тем, что всегда была лучше его. Он же страницы стоящей не написал с тех пор, как на тебе женился.
Марджори возвращается от заведующего отделением с серым лицом. Поправляет подушки на кровати Элен, бережно застилает ее одеялом. Элен умерла. На каталке, по дороге в рентгенологию, у нее остановилось сердце, и то ли из сострадания, то ли от крайней усталости никто не кинулся бегом за реанимационной аппаратурой. Пошли шагом, и к тому времени, как подоспела помощь, уже ничего нельзя было поделать.
— Не нужно было трогать ее с места, — говорит Марджори. — Почему ты им не помешала, Хлоя? Бедная мамочка.
Марджори плачет, о себе.
61
Хлоя с Марджори и Грейс сидят под навесом на автобусной остановке у больницы. Моросит дождь. Такси не видно. Автобус не едет. Хлоины замшевые голубые туфли промокли и сделались у носков темно-синими. У нее зябнут ноги. Она поеживается. Некоторое время они сидят молча. Грейс поминутно трогает себя за макушку.
— А я, по-моему, опять беременна, — нарушает молчание Грейс. — Какое-то чудное ощущение. И эта чувствительная точка на макушке, когда надавишь. Помните, как мы увидели, что у мамы в животе зашевелился ребенок? Вот был ужас. Жалко, что оказалась не девочка. Девочка бы ее не убила. Я вообще предпочитаю девочек. К Пьеру, в сущности, была равнодушна, к Петре — другое дело.
— Мальчик будет, — говорит Хлоя, — если ты не ошиблась. Уж очень ты этого сильно хочешь.
Но в душе она не сомневается, что так и есть. Марджори держит на коленях материнскую сумочку.
— Что мне с ней делать? — спрашивает она. — Не в силах я разбирать ее содержимое.
— Положи в урну, — говорит Хлоя.
— Прямо как есть?
— Ну да. Кому-нибудь пригодится, подберут.
Марджори опускает сумочку в урну. Потом, что примечательно, ее находит какой-то честный человек, сдает в полицию, оттуда звонят Марджори, просят приехать, забрать — Марджори едет, и заново переживает свое горе, и ругает Хлою, но сейчас ей импонирует такой жест.
— Вот и все, — говорит Марджори. — Кончено. Хоть бы уж автобус приехал скорей. Я замерзла. До чего же паршивая страна. Ну, теперь-то меня здесь ничего не держит.
— Если б ты только верила в переселение душ, — говорит Грейс, — как всеми силами стараюсь верить я, ты не смотрела бы так мрачно на вещи. Такой, как Элен, необходимо для полного счастья красивое тело. Если я правда беременна, ее душа, скорее всего, переселится в моего ребенка. Оттого-то все так и сошлось.
— Господи, помилуй нас, грешных, — вставляет Хлоя.
— Она ничего не сказала напоследок? — спрашивает Марджори. — Зачем только я тебя послушалась, Хлоя. Не надо мне было уходить.
— Она не просыпалась, — говорит Хлоя. Правильно ли она делает, что лжет? Это так и останется неизвестным.
— Если тебе нужен Фрогнал-хаус, — говорит Марджори, — он к твоим услугам, распоряжайся.
— Зачем? — с удивлением спрашивает Хлоя.
— Жить, — говорит Марджори. — С детьми, но без Оливера. Сдашь верхний этаж, и живи на эти деньги.
— Куда ей, — говорит Грейс. — Отдай его лучше Патрику.
— Нет уж, дудки, — говорит Марджори.
Подходит автобус. Они садятся и занимают три свободных места у дверей. Марджори и Грейс сходят в Эрлз-Корт. Хлоя доезжает до площади Пиккадилли-Серкус и пересаживается на тринадцатый номер до Ливерпуль-стрит. Почти до самого утра ей не удается заснуть. Хотя ни Оливер, ни Франсуаза ей не мешают. В эту ночь все в доме спят в своих постелях.
Странно. Кто бы мог подумать?
62
Марджори, Грейс и я. Что можем мы, три сестры, три израненных ветерана, сказать вам, чем помочь? Что вам поведать о жизни и смерти, началах и концах, о тщетных усилиях и необдуманных потерях — о пути, предначертанном для нас в этой жизни не без своеобразной логики, только ее не всегда удается распознать.
Мы трое можем поделиться лишь теми крохами, какие дал нам личный опыт. Способен ли чужой опыт послужить кому-то уроком? Рада была бы поверить этому, но сомнительно. Кого и чему он научил? Когда ловушка захлопнулась, кто уцелеет и предостережет? То-то, и все мы это знаем.