Подснежник
Шрифт:
— Роза, — очнувшись, слабым голосом звал Георгий Валентинович, — помнишь Неаполь, залив… И как солнце медленно опускалось в море… Теперь уже не увижу никогда…
Розалия Марковна украдкой вытирала слезы.
— Все время мерещится какая-то чепуха, что-то неестественное, — тихо говорил Плеханов.
Он закрывал глаза. Воспоминания наползали друг на друга, их невозможно было остановить, они мелькали, струились, сливались в одно большое многоцветное пятно… Композитор Скрябин, балансируя руками, шел по перилам Литейного моста… Крейсер «Варяг» с капитаном Рудневым на мостике траурно погружался
— Роза, почему я не поехал на Третий съезд?
— Потому что ты был против него…
Сознание возвращалось, крепла память, он выходил из забытья осторожно, постепенно, на ощупь…
— А на Четвертый съезд я поехал… Там снова была война с Ульяновым. Хотели объединиться, но ничего не вышло. Он выступал за национализацию земли, а я за муниципализацию…
Розалия Марковна поправила мужу одеяло.
— Ты очень много разговариваешь сегодня, Жорж…
— Недавно мне приснился сон: мы сидим с Ульяновым за одним столом и вместе пишем программу партии для Второго съезда… Невероятно, да? А ведь когда-то мы сошлись с ним почти во всем… Как давно это было! Сколько бурной воды утекло с тех пор, какие водопады полемики были обрушены друг на друга!
— Жорж, ради бога…
— Ульянов сейчас глава нового правительства… Какую огромную ошибку они совершили, взяв власть! Октябрьская революция была преждевременна…
— Жорж, успокойся…
— Диктатура пролетариата может быть установлена в стране, где рабочий класс составляет большинство населения. В России этого нет! Россия еще не доросла до социалистической революции…
— Успокойся, Жорж, прошу тебя — успокойся…
Неожиданно в комнату вошел и встал в углу Гучков.
— Вы получили мою телеграмму? — мрачно спросил Гучков. — Вам необходимо срочно выехать в Россию.
— Но я приехал в Россию год назад…
— Нет, вы пока еще в Италии. А ваше скорейшее возвращение в Россию было бы очень полезно для спасения отечества. Как военный министр Временного правительства я могу немедленно организовать ваш выезд через наших союзников — Францию и Англию, а дальше морем — в Швецию…
— От кого я должен спасать отечество?
— От черни!
— ………………….??
— От вышедшей из повиновения солдатни и мастеровщины, от бунтующих по всей России мужиков!
Он пристально вглядывался в лицо Гучкова. Октябрист. Лидер буржуазно-монархической партии. Сторонник Столыпина. Председатель III Государственной думы. Банкир. Капиталист. Яростный враг рабочего класса и революции. Как он оказался здесь, в этой комнате?
— Вы не ошиблись адресом, господин Гучков?
— Нет, не ошибся. Я читал ваши последние
— Кому — вам?
— Истинно русским патриотам…
— Роза, Роза!..
Гучков исчез.
Он открыл глаза. Фигура жены возле кровати колебалась в туманной пелене. Трудно было дышать.
— Роза, мы вернулись в Россию по приглашению Гучкова?
— Нет, мы приехали сами.
— Но мы получали в Италии телеграмму от Гучкова?
— Она пришла в Сан-Ремо после нашего отъезда, когда мы были уже во Франции.
— Неужели она действительно была, эта телеграмма?
— Была…
— Я видел сейчас Гучкова… Вот здесь, в этой комнате… Разве он приходил к нам… тогда, весной, когда мы вернулись?
— Нет, приходили другие…
— Я рад познакомиться с вами, — сказал генерал Алексеев.
— Я тоже, — сказал адмирал Колчак, — очень рад.
— Примите уверения в моем совершеннейшем к вам почтении, — сказал генерал Алексеев.
— Присоединяюсь, — сказал адмирал Колчак, — присоединяюсь целиком и полностью.
— Оставим в стороне наши политические убеждения, — сказал генерал Алексеев, — сейчас не время говорить о них…
— Мы люди военные, — сказал адмирал Колчак, — и наша встреча с вами продиктована логикой событий, положением на фронтах…
— В свое время я прочитал вашу брошюру «О войне», — сказал Алексеев. — Вы совершенно справедливо утверждаете, что военное поражение России замедлит ее экономическое развитие и будет вредно для дела русской народной свободы…
— Тогда вся Россия рукоплескала вам, — сказал Колчак, — за вашу истинно русскую патриотическую позицию…
— Но я утверждал тогда не только это, — забеспокоился Плеханов, — я говорил еще и о том, что военное поражение России будет полезно для ее государственного строя, то есть для царизма, к низвержению которого я призывал всю жизнь.
— Это не имеет значения, — сказал Колчак.
— Безусловно, — поддержал генерал Алексеев, — главное заключается в том, что вы осудили немецких социалистов, голосовавших в рейхстаге за военные кредиты, и поддержали французских социалистов, тоже голосовавших за военные кредиты.
— Германия напала на Францию, — сказал Плеханов, — для Франции война была справедливой — она защищалась…
— А не кажется ли вам, Георгий Валентинович, — вдруг сказал чей-то очень знакомый голос, — что война была несправедливой и для Франции, и для Германии одновременно?