Подвиг Искариота
Шрифт:
Пассажир умылся, закусил дорожными припасами. Потом, утвердив перед собой чемодан, разложил учебники. Но можно ли было сидеть в такое утро! И он побросал назад свои книжки и, сладко зевнув, потянувшись, рассмеялся счастливым беспричинным смехом. Взад и вперёд, от одного конца платформы до другого он бродил, не зная, что делать со своим молодым телом, чувство было такое, словно идёт он по берегу и жизнь расстилается перед ним, как солнечный след на воде. Побежать вперёд, сигануть в воду и плыть, зажмурившись, навстречу золотистой заре.
Но жизнь вокруг не спешила придти в движение. Было очень тихо. Он вернулся в зал ожидания. Старуха кассирша, которая так и не покидала с вечера свою келью, сообщив
Солнце уже не било в окно острым, как стрела, лучом, а дышало с высот бледным зноем; голоса людей глохли в мареве, шаги двигались с трудом, как лапки насекомых в растопленном масле. Хорошо бы сейчас прилечь где-нибудь в холодке, на воле. Он топтался в коридоре. Внезапно входная дверь, в которую он ввалился вчера с багажом, распахнулась, нечто массивное вдвинулось и загородило проём; это была спина шофёра, затылок его был красен от напряжения, облепленные засохшей грязью сапоги пятились. Он нёс кресло, а в кресле сидел начальник станции. Начальник приветствовал пассажира, подняв форменную фуражку. Сзади видны были плечи Степаниды, державшей кресло с другой стороны. Жена начальника, шедшая следом, наблюдала за тем, чтобы ножки не зацепились за дверные косяки. В отличие от начальника, не перестававшего улыбаться широким ртом и кивать пассажиру, выражая ему всяческую симпатию, она даже не взглянула на гостя; ему показалось, что она пристыжена разоблачением домашней тайны; очевидно, ей мнилось что-то почти оскорбительное в том, что она, молодая и полная соков женщина, вынуждена сопровождать эту процессию, и особенно в том, что муж ничего этого не чувствовал и в своём безмятежном эгоизме инвалида не догадывался, как неловко ей перед чужим человеком. Она сделала вид, что не заметила пассажира, и с досадой и преувеличенным старанием бросилась помогать Степаниде, когда кресло застряло в дверях.
Пассажир, ошеломлённый, не мог оторвать глаз от неожиданного зрелища. Он понял, отчего начальник вчера, желая придвинуть стул просителю, чуть не упал: ниже таза у него ничего не было, начальник был без обеих ног. Так он проехал, улыбаясь и покровительственно кивая лягушачьей головой, и жена, державшая дверь кабинета, пока в неё протискивалась неуклюжая, с широким основанием, фигура Степаниды, отпустила, наконец, ручку. Дверь захлопнулась, они остались вдвоём. Супруга начальника стояла в замешательстве, не решаясь ни вернуться в кабинет, где ей полагалось бы сейчас присутствовать, ни удалиться прочь.
«Вы знаете… вам говорили?» – пролепетала она, желая, по-видимому, сгладить неловкость внезапного тет-а-тет.
«Да, да, – спохватился пассажир, – это, конечно, травма? Несчастный случай? Конечно, при исполнении служебных обязанностей».
Она кашлянула. «Я не об этом. – Молодой человек понял, что совершил бестактность. Голос жены начальника зазвучал уверенней. – Вам говорили, что вы должны подать заявление?»
Оба все еще находились в служебном коридоре; на минуту дверь кабинета приоткрылась, шофёр и уборщица направлялись к выходу. Из кабинета раздавались глухие удары пресс-папье. Начальник был водружён на место и принялся за работу.
«Муж забыл вас предупредить. Вам нужно написать заявление, и чем быстрей, тем лучше… Чтобы вам разрешили сдать в кассу проездной билет. Тогда вы сможете получить новый».
«Это такой порядок?»
«Да. Собственно говоря, можно было бы ехать и по старому, но муж говорит, что срок годности уже истёк, следовательно, билет недействителен. Муж говорит, если вы подадите заявление сегодня, он постарается протолкнуть его в первую очередь, чтобы вас не задерживать… Если, конечно, вы спешите», – добавила она. И они расстались.
Молодой человек прошёлся по залу ожидания. Спешил ли он? Странный вопрос! Он толкнул дверь на перрон и встал на пороге. Даль, пахнущая шпалами, шевельнула волосы. За пустынным горизонтом, невидимый, далёкий, поднимался город; он вставал навстречу идущему, – для тех же, кто сидел сиднем на своём месте, город снов опускался под землю. Пассажир пробарабанил пальцами по косяку энергичную фразу. Что ж, напишем это заявление, раз того требует порядок, проторчим ещё день на станции, будем сверять время по часам, которые не идут, будем остерегаться воров и слушать храп мужика в красных галошах. Бродяга, кстати, не заставил себя ждать: едва только удалились шофёр и Степанида, появился в зале ожидания, словно и он был должностным лицом, без которого не может идти работа, и тотчас направился к своей скамье. Галоши, шлёпая на ходу, обнажили голые пятки под дырявыми валенками.
«День добрый, – просипел он, – я извиняюсь!» – и, улёгшись, тотчас захрапел.
IV
Нельзя сказать, чтобы путешественник был особенно огорчён, узнав, что ремонт пути всё ещё не закончен; это было даже кстати, иначе он не успел бы оформить заявление. Начальник станции и на этот раз оказал ему услугу, объяснив, как нужно составить документ, и лично отредактировал черновик. Шофёр должен бы отвести заявление вместе с очередными бумагами в управление железной дороги.
Вообще же говоря, вся эта канитель забавляла молодого человека.
В ожидании ответа не оставалось ничего другого, как присмотреться к здешней жизни, не такой уж сонной и бездеятельной, какой она показалась вначале; даже обладатель красных галош был при деле: пассажир увидел, как он бродит по путям, вероятно, исполняя обязанности стрелочника. Что касается начальника станции, он подавал пример поистине самоотверженного трудолюбия. Слабое здоровье не позволяло ему заниматься делами непрерывно, усталый мозг нуждался хотя бы в пятичасовом отдыхе, – а то бы он, кажется, не вылезал из рабочего кабинета. Стол, заваленный бумагами, указывал на обширное поле деятельности; не видно было, чтобы начальник находил её докучливой и неинтересной; занимаясь делами много лет, он не мог не считать их необходимыми; и сознание сугубой ответственности передавалось посетителю, слегка подавленному суровой обстановкой трудовых будней, видом стального сейфа для хранения особо важных бумаг, телефона, официального портрета за спиной у начальника, графика движения поездов и диаграммы выполнения плана. И даже увечье начальника как будто говорило о том, что незачем тратить время на передвижение во внешнем мире, когда и тут работы предостаточно.
Немало времени уходило на составление отчёта – не только потому, что высшие инстанции требовали многочисленных сведений с расшифровкой по каждой графе, но и в связи с тем, что иные параграфы предусматривали такие виды работ, которые во вверенном начальнику учреждении не производились. Однако они числились как производимые и не могли быть опущены в отчёте. Например, надо было указать, какие грузы грузились и разгружались с помощью погрузочных механизмов и какие – вручную, какой именно рабочей силой и сколько зарплаты было выплачено. Приходилось вести учёт товарным составам (в ряде случаев груз был засекречен) и рабочим дням грузчиков, заводить книги, картотеки и пр., а так как показатели высчитывались от начала года, то каждый новый отчёт должен был вязаться с предыдущим.