Подвиги бригадира Жерара
Шрифт:
Брат мой вступил в армию и прошел вместе с ней всю Южную Европу, везде расспрашивая о бароне Штраубентале. Брат был убит под Йеной прошлой осенью, в октябре, так и не отомстив. Теперь настала моя очередь продолжать дело, и мне посчастливилось: через две недели после вступления в полк в одной из первых же польских деревень я нашел человека, которого мы искали столько лет. Больше того, у меня оказался спутник, имя которого в армии произносят не иначе, как в связи с какимнибудь смелым или благородным поступком. Все это прекрасно, и я слушал его с большим интересом, но все-таки мне ничуть не стало яснее, чего же хочет от меня юный Дюрок.
– Чем могу вам
– Поедемте со мной.
– В замок?
– Именно.
– Когда?
– Немедленно.
– А что вы намерены делать?
– Там посмотрим. Но я хочу, чтобы вы были со мной. По правде сказать, не в моем характере отказываться от приключений, и, кроме того, я сочувствовал этому малому. Прощать своих врагов – это, конечно, хорошо, но желательно, чтобы и у них тоже было что прощать нам. Я протянул ему руку.
– Завтра утром я должен ехать в Россель, но сегодня я к вашим услугам, – сказал я.
Устроив солдатам удобный ночлег, мы оставили их на постоялом дворе, и так как до замка было не больше мили, мы решили не тревожить лошадей. Откровенно говоря, мне противно видеть кавалериста, идущего пешком: насколько он великолепен в седле, настолько же неуклюж, когда шагает, придерживая рукой саблю и ставя носки внутрь, чтобы колесики шпор не цеплялись друг за друга. Но мы с Дюроком были в таком возрасте, когда человека ничто не портит, и могу поклясться, что ни одна женщина не поморщилась бы при виде двух молодых гусар – одного в голубом, другого в сером, которые в тот вечер вышли из аренсдорфской почтовой конторы. Мы оба были при саблях, а я еще вынул пистолет из кобуры и сунул под ментик, ибо чувствовал, что нам сегодня придется жарко.
Дорога к замку шла через непроглядно темный еловый лес; мы не видели ни зги, и только звезды иногда поблескивали вверху. Вскоре, однако, лес расступился, и прямо перед нами на расстоянии выстрела из карабина показался замок. Это было огромное неуклюжее здание, судя по всему, очень древнее, с круглыми башенками на каждом углу и большой прямоугольной башней на той стороне, что была ближе к нам. Во всей этой темной массе не видно было ни огонька, кроме одного светящегося окна, и ни звука не доносилось оттуда. Мне казалось, что в этой громаде, в ее безмолвии таится что-то зловещее, чему как нельзя больше отвечало название замка. Моему спутнику не терпелось поскорее добраться до него, и я зашагал вслед за ним по плохо расчищенной дороге, которая вела к воротам.
У обитых железом ворот не было ни колокола, ни молотка, и, чтобы привлечь к себе внимание, нам пришлось колотить рукоятками сабель. Наконец ворота приоткрылись, и мы увидели тощего старика с ястребиным лицом, заросшего бородой до самых висков. В одной руке у него был фонарь, другой он придерживал рвущуюся с цепи огромную черную собаку. Он грозно взглянул на нас, но при виде наших мундиров лицо его стало замкнуто-угрюмым.
– Барон Штраубенталь в такое позднее время никого не принимает, – сказал он на отличном французском языке.
– Можете передать барону Штраубенталю, что я проехал восемьсот лиг, чтобы повидать его, и не уйду, пока не повидаю, – заявил мой спутник таким голосом и с таким выражением, что я сам не мог бы сказать лучше.
Старик искоса взглянул на нас, нерешительно теребя свою черную бороду. – Сказать по правде, господа, – произнес он, – барон уже выпил кружку-другую вина и будет для вас гораздо более интересным собеседником, если вы придете завтра утром.
Он приоткрыл ворота чуточку шире, и за его спиной в освещенном холле я увидел
– Довольно болтать, – сказал он, оттолкнув стража в сторону. – Я буду разговаривать только с твоим хозяином.
Молодцы в холле расступились, и он прошагал мимо них – так велика была власть одного человека, знающего, чего он хочет, над несколькими, не слишком уверенными в себе. Мой спутник властно, как хозяин, тронул одного из них за плечо. – Проведи меня к барону, – сказал он.
Стражник передернул плечами и ответил что-то по-польски. Никто, кроме бородатого, который уже успел прикрыть и запереть ворота, по-видимому, не говорил пофранцузски. – Хорошо, проведем, – зловеще усмехнулся он. – Вы увидите барона. И, думается мне, пожалеете, что не послушались моего совета.
Мы прошли за ним через обширный холл с каменным покрытым шкурами полом и головами диких зверей на стенах. Бородатый открыл дверь в дальнем его конце, и мы вошли.
Это была маленькая, скудно обставленная комната с теми же признаками обветшалости и запустения, которые нам встречались на каждом шагу. Вылинявшая обивка на стенах отстала в одном углу, обнажая грубую каменную кладку. В противоположной стене была вторая дверь, прикрытая драпировкой. Посредине стоял квадратный стол, заваленный грязными тарелками и жалкими остатками еды. Тут же валялось несколько пустых бутылок. Во главе стола лицом к нам сидел грузный великан с львиной головой и густой копной ярко-рыжих волос. Борода его, спутанная, всклокоченная и жесткая, как конская грива, была того же цвета. Мне приходилось на своем веку видеть странные лица, но я еще не встречал такой животной жестокости, какая была в этом лице с маленькими злыми голубыми глазами, морщинистыми щеками и толстой отвисшей нижней губой, выпяченной над уродливой бородой. Голова его склонилась на плечо, он смотрел на нас мутным, пьяным взглядом. Однако он вовсе не был сильно пьян – просто наши мундиры слишком многое ему сказали.
– Ну что, мои отважные вояки, – икнув, произнес он, – что нового в Париже? А? Я слыхал, вы собираетесь освободить Польшу, но пока что сами стали рабами – рабами маленького аристократа в сером сюртуке и треуголке. Говорят, у вас больше нет граждан – одни только господа и госпожи. Клянусь чем угодно: в одно прекрасное утро немало голов опять покатится в корзину с опилками!
Дюрок молча подошел к наглецу и стал рядом.
– Жан Карабен, – вымолвил он.
Барон вздрогнул, и взгляд его, казалось, сразу отрезвел.
– Жан Карабен, – произнес Дюрок еще раз. Барон выпрямился, вцепившись в ручки кресла.
– Что это значит? Почему вы твердите это имя, молодой человек? – спросил он. – Жан Карабен, вы тот, с кем я давно уже ищу встречи.
– Допустим, я когда-то носил это имя, но вам-то что, ведь вы тогда, наверное, были младенцем?
– Я – Дюрок.
– Неужели сын?
– Сын человека, которого вы убили. Барон деланно засмеялся, но в глазах его мелькнул страх.
– Кто прошлое помянет, тому глаз вон, молодой человек! – крикнул он. – В те дни решалось, кому из нас жить: нам или им, аристократам, или народу. Ваш отец был жирондистом. Он погиб. Я был монтаньяром. Многие из моих товарищей тоже сложили свои головы. Все зависит от того, кому как повезет на войне. Мы – вы и я – должны забыть об этом и постараться понять друг друга. – Он протянул ему руку, шевеля красными пальцами.