Подводная лодка
Шрифт:
Мои мысли метались туда и сюда. Едва надежда пускала корни, как тут же возвращались сомнения. Даже если — тогда что дальше? В лучшем случае — шанс спастись вплавь. Но не ночью. Это будет полнейшим безумием. Что на уме у Командира? Мы не можем покинуть лодку в темноте — никто и никогда не найдет нас. Старик должен раскрыть свои намерения. Если бы я только знал, о чем думают остальные, но рядом никого не было. Стармех и его заместитель должны были быть в корме. В отличие от меня, у них было дело, которое надо делать.
Старая уловка: сконцентрируйся на чем-то определенном — например, скала в движущихся песках.
В моем сознании промелькнуло слово «петуния». Я пробормотал его три раза сам себе. Появилась чередующаяся игра цветов: лиловый, красный, розовый, белый. Петуния, родственник белладонны, цветы в форме воронки с вычурными бахромчатыми краями. Волосистые листья, боящиеся заморозков.
Цветы — хороший предмет для размышлений. Я попробовал слово «герань» и немедленно — в дополнение к запаху — вспомнилось тактильное ощущение: вельветовая кожа размашистых сине-зеленых листьев. Сорт семужно-красный, с наклоненными стеблями и блестящей листвой. Карминно-красные пеларгонии. Они вырастали до окон деревенских домов, масса цветков по пояс высотой. Много жирного навоза — вот в чем был секрет. Зимой их надо ставить в подвал. Не надо слишком много воды, или они начнут гнить. Отщипывать побеги. Особая разновидность: пеларгонии с листьями цвета слоновой кости.
Мои губы беззвучно лепили еще одно слово во рту: «псевдоплатан». Что рифмовалось с псевдоплатаном? Таран, обман, шаман? [61] Как бы там ни было, что такое псевдоплатан? Acer pseudoplatanus: клен, претендующий быть платаном — сикамор. Сикамор, семафор, мухомор… я повторял слова из трех слогов, как гипнотическую формулу.
На поверхность выскочило слово «бегония». Я вцепился в него. Клубни как маленькие коричневые кулачки, которые трудно обнаружить в почве. Их нужно вытащить, если хотите, чтобы пышные и маслянистые на вид цветы распустились рано.
61
В оригинале, естественно, рифмуются иные слова.
Мне страстно хотелось говорить вслух, услышать свой собственный голос. Тишина подавляла. Никакого мягкого гудения или какой-либо пульсации, даже никакого механического шепота. Наш пульс остановился. Безжизненность со всех сторон — железо, сталь, краска. Мы были стальным саркофагом, безжизненной грудой металлолома.
Я мог бы уклониться от патруля, если бы захотел, но нет — я должен был оправдать свое существование боевым походом со Стариком.
Каждый раз, когда я пытался представить себе Скалу, на мой внутренний экран проецировалась старая диорама. Я видел картинку крутого и обрывистого Гибралтара, выделяющегося бирюзовым силуэтом на фоне малинового неба. Корабли на переднем плане были пузатыми парусниками, а не современными эсминцами. Целый рой их, все выкрашены в коричневый цвет, и каждое украшено рядом мыльных пузырей, которые должны были изображать то, что их пушки калибра в четырнадцать фунтов только что дали залп бортом.
Мне снова пришлось снять зажим для носа. Если это было возможно, вонь стала еще хуже. Чтобы противостоять тошноте, пока я дышал через рот, я спасался в приятных обонятельных иллюзиях: фиалки, лилии, петрушка, чабрец.
В порыве самозащиты я переключился на неприятные запахи: семена коровьего пастернака, одно из моих самых ярких отвратительных воспоминаний, напоминавшее запахи клетки с тигром. Обваренный гусь — о-о-о! От застоялого запаха влажных ощипанных перьев меня чуть было не вырвало, даже всего лишь от воспоминания.
А теперь целый ливень запахов, которые я не мог сразу распознать. Живые запахи, но мне пришлось напрячь свою память, прежде чем я узнал их. Вот этот, к примеру… Резкий, сладковатый, загадочный. Я долго не мог определить его. Ну конечно же! Морские свинки — наша комната для игр. Я мысленно видел все детали мебели, аквариум на окне — даже полосатые раковины водяных улиток, прилипавших к внутренней стороне стекла и чистившие его.
Новый запах приплыл ко мне, не похожий ни на что. Я немедленно узнал его: формовочный песок. Представил высокие залы нашего литейного цеха, где воздух весь был пропитан этим запахом. Большие черные кучи формовочного песка лежали повсюду, за исключением тех мест, где рабочие аккуратно сметали их вокруг прикопанных литейных форм. Это выглядело так, будто драгоценные саркофаги очищали от черной земли.
Вошел Стармех. Тяжело дыша, он плюхнулся рядом со мной на рундук для карт. Никаких движений, кроме поднимавшейся и опускавшейся груди. Он сложил трубочкой губы и глубоко со свистом вдохнул воздух, вздрогнул от звука и стал дышать медленнее
Я снял свой загубник. «Не хотите таблетку глюкозы, Стармех? У меня есть еще немного». Он резко очнулся. «Нет, спасибо. Хотя я не отказался бы от глотка яблочного сока».
Я торопливо поднялся, прошел в кают-компанию и порылся в своем рундуке. Стармех взял бутылку одной рукой и стал жадно пить. Струйка сока стекла с нижней губы ему на бороду, но он не стал вытирать ее.
Могу ли я спросить его, как обстоят дела? Лучше не стоит. Судя по тому, как он выглядит, Стармех может взорваться в любой момент.
В кубрике старшин занавески левых коек были отдернуты. Цайтлер, Дориан, Вихманн и гардемарин лежали в них, как тела в морге.
Остальные койки были пусты, так что машинисты и электрики все еще должны были быть в корме. Я растянулся на ближайшей из нижних коек.
Прошел старший помощник. С видом официальной озабоченности он проверил, что загубники у всех были на месте. Уставившись вослед его удаляющейся фигуре, я почувствовал, как сгущается туман сна.
Я проснулся и увидел у стола Френссена. Меня глубоко тронул вид его обмякшей фигуры, то, как он сидел здесь с таким явным изнеможением. У него не было регенеративного патрона. Конечно же нет — аварийная партия машинного отделения не смогла бы работать в этих громоздких штуках. Услышав, что я двигаюсь, Френссен медленно повернул голову. Он уставился на меня без каких-либо признаков узнавания. Казалось, что его позвоночник не в состоянии поддерживать туловище. Он прислонился к столу, но руки его безвольно висели, как у куклы-марионетки. Его стеклянные глаза и раскрытый рот испугали меня. Один Бог знает, как остальные могли продолжать усиленно трудиться в тяжелом воздухе, если истощилась бычья сила Френссена.