Подводник №1 Александр Маринеско. Документальный портрет. 1941–1945
Шрифт:
Чисто военное значение судна было невелико. Вопреки утверждениям некоторых наших журналистов, его живучесть и непотопляемость не отличались от обычных стандартов, принятых для гражданских судов. Размеры лайнера делали его заманчивой целью для вражеских подводников и летчиков, следовательно, его возможное использование оттянуло бы на себя много эскортных кораблей, которых и без того не хватало. Именно поэтому немцы предпочитали привлекать к эвакуации беженцев суда среднего водоизмещения, а где возможно – быстроходные десантные баржи. Но даже не это диктовало необходимость постановки «Густлофа» на прикол после завершения рейса из Готенхафена, а отсутствие высококачественного дизельного топлива. Тяжелейший топливный кризис в рейхе, наступивший вслед за занятием Красной армией нефтеносных районов Румынии и Венгрии, являлся не надуманным, а самым что ни на есть реальным потрясением для рейха!
Кроме того, большое значение потопления двух лайнеров не подтверждается
На борту «Густлофа» погибло 406 матросов и офицеров 2-й учебной дивизии подводных лодок и 76 тяжелораненых. На «Штойбене» военнослужащих (раненых солдат, военных медиков и военных моряков из экипажа) погибло еще больше – до 3 тысяч. Эта цифра является максимальным показателем погибших солдат вермахта при гибели какого-либо судна от действий наших сил. Тем не менее, если попытаться проанализировать чисто военное значение этих потерь, окажется, что оно не так уж велико. Пожалуй, из всех вышепоименованных лишь погибшие подводники могли быть использованы немецким командованием для участия в военных действиях на суше, где решалась судьба Германии. Остальные были обречены на пассивное ожидание исхода битвы за Берлин – на своих судах или на госпитальных койках.
Говорить же о большом значении гибели нескольких тысяч беженцев и вовсе не приходится, пусть среди них и было какое-то количество гражданских чиновников и партийных функционеров не слишком большого уровня. Если это был необходимый «реквием по умершим во время блокады Ленинграда», как об этом выразился один наш публицист, то почему мы просто, чтобы сравнять счет погибших, не уничтожали немецкое гражданское население на занятых землях? Наверное, потому, что пресловутая советская власть, в отличие от указанного автора, никогда не считала такие «реквиемы» справедливыми и необходимыми. Официальная линия поведения Красной армии по отношению к немцам была совсем иной, а значит, и гордиться количеством утонувшего гражданского населения нам как-то не пристало.
Тот факт, что байки про десяток тысяч уничтоженных Маринеско гитлеровцев, всегерманский траур, памятники в Англии и Германии (!), обучение подводников всего мира на примере «атаки века» и т. п. живы и поныне, создает дурную славу нашей стране и отечественной исторической науке за рубежом. В Германии никто никогда официально не пытался причислить Маринеско к военным преступникам, – все утверждения наших публикаторов об этом есть не что иное, как попытка пустить читателей по ложному следу, заставить их дружно встать на защиту «подводника № 1» от несправедливых иностранных обвинений, но тот факт, что жертвами его атак в большинстве своем стали гражданские лица и раненые, вызывал и продолжает вызывать там горькие чувства. В этой ситуации называть всех находившихся на борту «Густлофа» «гитлеровцами», гибель которых недостойна сожаления, по сути кощунственно. Что бы чувствовали мы, если бы в современной Германии чествовали как национального героя летчика, торпедировавшего 7 ноября 1941 г. в Черном море транспорт «Армения», вместе с которым утонули 5 тысяч наших беженцев и раненых? Ведь имевший зенитные орудия и шедший в конвое санитарный транспорт был тоже вполне легитимной военной целью! Более уместной и конструктивной кажется иная риторика, и потому побывавший в санкт-петербургском Музее подводных сил России имени А. И. Маринеско генеральный консул Германии У. Шенинг оставил в книге почетных посетителей запись следующего содержания: «Через 60 лет после трагических событий Второй мировой войны, наконец, наступило время, когда русские и немцы совместно строят будущее. К этому призывает гибель немецкого лайнера «Вильгельм Густлоф» в январе 1945 года». Но у нас многие, похоже, с этим не согласны либо не понимают, насколько злорадство по поводу погибшего немецкого гражданского населения несовместимо с современным уровнем российско-германских отношений.
Но еще более обидным представляется забвение, которому вольно или невольно предаются другие герои нашего подплава времен Великой Отечественной. Наверное, еще со времен создания адаптированной версии судьбы Маринеско кто-то понял, что будет легче рисовать его талантливейшим подводником и непокорным бунтарем, если всех остальных офицеров – командиров подлодок просто вычеркнуть из истории. Считать их некой серой массой, по умолчанию бесталанной и приспособленческой. Ведь начни озвучивать конкретные имена, рассказывать судьбы – и кто решится сказать, что они хоть в чем-то уступали Маринеско?
Разве меньшего, чем Маринеско, уважения заслуживает командир С-7 Сергей Прокофьевич Лисин, который лишь за один поход в 1942 г. реально потопил четыре судна? В октябре того же года ему было присвоено звание Героя Советского Союза, но по стечению обстоятельств еще за два дня до этого его подлодка была потоплена, а сам он попал в финский плен. Два года он вел полуголодное существование в неволе, но так и не согласился выйти на лагерные работы, за что мог бы получать дополнительный паек. Даже самые придирчивые смершевцы не смогли найти в его действиях признаков нарушения воинской присяги. В январе 45-го он был восстановлен в кадрах ВМФ, получил назад звание и награды, но клеймо побывавшего в плену заставило его в конце концов уйти с военной службы. При этом он был безупречен в быту, что не мешало ему в 1941–1942 гг. быть душой коллектива 1-го дивизиона подплава БПЛ КБФ.
Или, может, меньшего уважения заслуживает командир подлодки «Лембит» А. М. Матиясевич, прошедший войну от первого до последнего дня, совершивший семь боевых походов и торпедировавший два судна? Только благодаря его мужеству подлодке удалось спастись в тяжелом бою 14 сентября 1942 г., когда был торпедирован транспорт «Финнланд», но сброшенные во время контратаки глубинные бомбы привели к взрыву аккумуляторной батареи и пожару. Несмотря на это, подлодка осталась под водой, ее экипаж устранил все повреждения и лишь с наступлением темноты всплыл, хотя кислорода в отсеках к тому времени почти не осталось. Все моряки в пострадавшем от взрыва центральном посту спасались от угарного газа противогазами, за исключением Алексея Михайловича, который руководил борьбой за живучесть и получил серьезное отравление. Он позволил себе потерять сознание только после того, как угроза гибели корабля миновала. Представление Матиясевича на звание Героя было отклонено в октябре 42-го, и не из-за аморалок, а из-за того, что после пленения Лисина начальник Главпура ВМФ И. В. Рогов решил не представлять балтийских подводников, поскольку они потенциально могли пополнить ряды военнопленных, а понятия «Герой» и «плен» для него были несовместимы. Общественные организации долго боролись за повторное рассмотрение вопроса о награждении и добились правды – 29 ноября 1995 г. Алексею Михайловичу было присвоено звание Героя России. Вот только он не дожил 10 месяцев до этого события. Почему же его не прославляют вслед за награждением, как это уже более 20 лет происходит с Маринеско?
А бывший начальник «подводника № 1» Николай Константинович Мохов? После того как его во многом из-за поведения Маринеско сняли с командования «малюточным» дивизионом, он стал командиром Щ-317 и в течение единственного похода десятью торпедами достоверно потопил три и повредил одно вражеское судно, вызвав настоящий переполох на немецких коммуникациях в Центральной и Южной Балтике. При возвращении из того похода «щука» пропала без вести, и ее судьба не установлена и по сей день. Его посмертно наградили орденом Ленина – такой же наградой, что и Маринеско за единственную неподтвержденную победу в том же 1942 г. Наверное, с точки зрения ветеранов подплава это справедливо, раз никаких ходатайств по поводу награждения Мохова наградой более высокой степени они на протяжении всех послевоенных лет ни разу не возбуждали.
Командир С-12 Василий Андрианович Тураев совершил самый продолжительный – 63-суточный – поход советской подводной лодки в годы Великой Отечественной войны. Командуя практически необученным и несколоченным экипажем (новейшая субмарина вступила в строй одновременно с установлением блокады Ленинграда), сумел в течение похода торпедировать два транспорта из состава хорошо охранявшихся войсковых конвоев. Помимо этого его подлодка дважды подрывалась на минах и была тяжело повреждена финским противолодочным самолетом. Во время прорыва через Финский залив ее сутки преследовали и бомбили самолеты и катера. За этот поход Тураев был удостоен ордена Красного Знамени, но в следующем 1943 г. из-за конфликта с комбригом Верховским его перевели с понижением на Северный флот. Вскоре он восстановился на должности командира и в течение 44-го потопил транспорт и охотник за подлодками – оба из состава конвоев, имевших многочисленный эскорт. За это Василия Андриановича наградили еще двумя орденами Красного Знамени, но представление на Героя никто так и не написал, хотя существовало негласное правило: после двух «Знамен» представлять к «Золотой Звезде». И что же, Тураев от обиды запил? Ничего подобного – после войны он стал начальником штаба бригады подлодок Северного флота, затем служил преподавателем в училище и членом Постоянной приемной комиссии кораблей ВМФ, давал путевки в жизнь подводным ракетоносцам 629 проекта. На фотографии третьей встречи подводников в Кронштадте в 1963 г., когда Маринеско вручают поросенка, он стоит в общем строю и смеется. Вряд ли в его выражении лица можно заподозрить уязвленное самолюбие, что в качестве «подводника № 1», достойного высшей награды Родины, чествуют не его, а Маринеско, оставившего о себе среди коллег весьма неоднозначную память.