Подводный фронт
Шрифт:
Тем не менее поначалу все складывалось очень удачно: Моисеев увидел в перископ стоящий на рейде бортом к лодке транспорт. Следуя малым ходом, «Щ-401» направилась к нему и атаковала одной торпедой.
Торпеда шла точно на цель. Но взрыва не последовало. Причина промаха, видимо, заключалась в неправильной установке глубины хода торпеды. Транспорт имел небольшую осадку, а торпеда была установлена на глубину пяти метров. Вот и прошла она под килем вражеского судна.
Неудача следовала за неудачей. Почему же столь трудным оказалось для подводников начало боевых действий? Почему так долго не приходил боевой успех? Ведь такой высокий настрой царил среди моряков, так жаждали люди победы!
Ответ у меня на эти вопросы один: первые неудачи, да и многие последующие, были не чем иным, как горьким отзвуком нашей беспечности, следствием вопиющих недостатков в боевой и специальной подготовке экипажей в предвоенный период — зимой 1940/41 года. Сложно об этом рассказывать, но для правильного понимания развития событий необходимо.
Как раз в ту пору, а точнее в начале января 1941 года, я прибыл на Север к новому месту службы. До этого я командовал бригадой «малюток» на Ханко и, честно говоря, о Севере не думал. Переводу же предшествовала одна памятная встреча осенью 1940 года с командующим Северным флотом А. Г. Головко. Случилась она в Москве, куда мы, каждый со своего флота, прибыли на заседание Главного военного совета ВМФ.
С Арсением Григорьевичем мы были однокашниками по Военно-морской академии и, с гордостью могу сказать об этом, хорошими и близкими друзьями. Своим огромным трудолюбием, способностями, эрудицией, широтой общефлотских знаний А. Г. Головко выделялся среди всех, кто учился на нашем курсе. И неудивительно, что его военная судьба в дальнейшем сложилась просто блестяще, В 1937 году, на втором году обучения, Арсений Григорьевич, прервав учебу, уехал в Испанию, воевал там добровольцем в рядах республиканцев. Летом 1938 года вернулся награжденным орденом Красного Знамени, закончил академию и был назначен командиром отдельного дивизиона эсминцев на Севере. Но командовать им А. Г. Головко практически не пришлось: он сразу начал исполнять обязанности начальника штаба флота. Затем, буквально через несколько месяцев, его назначили командующим Каспийской военной флотилией, через год — Краснознаменной Амурской. А в июле 1940 года Головко стал командующим Северным флотом.
Несмотря на столь высокий пост, Арсений Григорьевич оставался все тем же — простым, добрым и откровенным товарищем. В этом я убедился и во время той московской встречи. Он пришел ко мне в номер гостиницы, в которой остановились все, кто прибыл с флотов на заседание Главного военного совета, и, как это бывает при встрече однокашников, нам вспомянулось былое.
Вспомнили, как ехали когда-то вместе с Тихого океана в Москву поступать в академию, как в течение десяти суток пути зубрили высшую математику ж политэкономию, полагая их самыми трудными предметами, и как потом выяснилось, что ни то ни другое сдавать на вступительных экзаменах не придется… Вспоминала другие курьезные истории, общих знакомых. Говорили долго. И чем дольше шел разговор, тем яснее мне становилось, что не только за этим пришел Арсений Григорьевич.
Но вот Головко как-то посерьезнел, тональность беседы изменилась. Он с болью и горечью стал говорить о тех трудностях, с которыми ему, только что назначенному командующим флотом, приходится сталкиваться, о том, что положение в бригаде подплава его не устраивает.
— Мне, — сказал Головко, — крайне необходимо сейчас иметь во главе этого важнейшего флотского соединения не просто опытного подводника, а человека, которого бы я хорошо знал лично и которому мог доверять… Не согласитесь ли вы?
Предложение было совершенно неожиданным, и я сразу не нашелся, что ответить. Видя мои колебания, А. Г. Головко подчеркнул:
— Прошу вас не только как товарища, но и как коммуниста.
Можно ли было ответить на это отказом?
И вот пока готовился приказ о назначении, в бригаде, которую мне предстояло возглавить, случилось чрезвычайное происшествие. В один из декабрьских дней 1940 года трагически погибла подводная лодка «Д-1», которой командовал капитан-лейтенант Ф. М. Ельтищев. В ясную погоду на виду у наблюдателей берегового поста она погрузилась на глубину для выполнения обычной учебно-боевой задачи, а когда минул положенный срок, не всплыла.
После этого последовали довольно долгие разбирательства. На флоте побывало множество комиссий из различных наркоматов. На некоторое время выходы в море подводных лодок были запрещены.
Когда я принял командование бригадой, обстановка в ней не могла порадовать.
Из-за вынужденного перерыва в боевой учебе выучка подводников находилась на низком уровне. Ухудшилась и воинская дисциплина. Но более всего огорчала совершенно несвойственная коллективам подводников атмосфера какой-то хандры, неуверенности в своих силах.
Разрешение на первый после трехмесячной паузы выход в море пришлось запрашивать в Главном морском штабе. Что это был за выход! «Щ-42Л», а отобрали для почина именно ее, разрешили плавать лишь в надводном положении и не далее десяти миль от берега… Тем не менее дело с мертвой точки сдвинулось. Вслед за «Щ-421» начали выходить в море и другие лодки. Мало-помалу стала налаживаться боевая учеба.
А тут — новые трудности. На Север были присланы из Москвы Курсы боевой подготовки, переработанные с учетом выводов тех многочисленных комиссий. Увы, в этих документах явственно проявились элементы перестраховки. Нам, скажем, категорически предписывалось отработку первоначальных задач по управлению кораблем в подводном положении (пробное погружение, маневрирование под водой, а также срочное погружение и всплытие) проводить в районах, глубины которых не превышали бы так называемые рабочие глубины погружения — 70–80 метров для больших и средних лодок, 50 — для «малюток». Но все фьорды и заливы вблизи нашего побережья имели значительно большие глубины. Можно было использовать только тесные бухточки и губы.
Такого рода запреты ставили нас просто-таки в безвыходное положение. О каком мастерстве командира-подводника могла идти речь, если, к примеру, не разрешалось отрабатывать такой важный для боя прием, как подныривание под корабль охранения? Спору нет, думать о безопасности людей в ходе боевой подготовки необходимо. Недопустимо, когда в мирное время за чью-то халатность, непредусмотрительность приходится расплачиваться бессмысленными человеческими жертвами, гибелью дорогостоящих кораблей. Но ведь не ведет к добру и другая крайность — стремление избежать какого-либо риска, вести боевую учебу в предельно упрощенных, тепличных условиях. Научить людей боевому мастерству можно только в обстановке, максимально приближенной к реальному бою. Тому же, кто чрезмерно перестраховывается во время учебы, может статься, очень дорогой ценой придется расплачиваться за это на войне.
Эти мысли я высказал на заседании Военного совета флота. Ободряло то, что слушали меня сочувственно, с пониманием.
— Какие будут мнения, товарищи? — спросил Головко.
Один за другим высказывались члены Военного совета, и в каждом выступлении я чувствовал поддержку. Командующий флотом подвел итог:
— Мы — коммунисты. Партия, народ поставили нас сюда для того, чтобы блюсти интересы защиты Родины, боеготовности флота. Какова же будет цена нам, коль побоимся взять во имя этого ответственность на себя?..