Подземелье
Шрифт:
Судя по голосу, там, под землей, орудовал вовсе не человек. Но кто же?!
В дверном проеме колыхнулся потревоженный воздух, и на Алексея пахнуло зловонием. И тут же легкое дуновение ветра донесло другую — рыбную — вонь, исходящую от развешанных для просушки мешков и рыбацкого тряпья. Разом всплыли в памяти пересуды на тони про медведя и слова брата: «…все кошки с округи сбегутся». Да неужели?.. На запах пришел? Витька!..
Алексей не хотел верить в правильность своей догадки, но уже верил, понимал: да, именно так! И, наверное, ничего другого не оставалось, как хватать в охапку мать, мчаться за помощью к соседям, звонить — в охотхозяйство (нет там уже никого), ментам поганым!
Но Алексей слышал, как утроба погреба
Алексей шумно выдохнул, будто вскрикнул, и пригнувшись, как в омут головой, нырнул в темноту дверного проема, откуда тянуло запахом зверя. Скрипнули под ногами деревянные ступени. Щелкнула кнопка фонаря, и мощный луч отбросил темень в глубь подземелья. Но слишком крут и тесен был проход. Пляшущее желтовато-белое пятно выхватило из темноты только низ лесенки да рассыпанные вокруг осколки стекла, среди которых багровели кровяными сгустками вывалившиеся из банок помидоры.
Во мраке погреба кто-то опять грузно заворочался, заскрежетал сдвигаемый с места ящик. Алексей шагнул на последнюю ступеньку, выпрямился, посветил перед собой.
Луч сверкающим указательным пальцем уперся во что-то большое, бесформенное, шевелящееся, покрытое словно клочьями свалявшейся пакли, под которой перекатывались белесые бугры. Космы гнилой пакли висели редко, образуя проплешины, и там сквозь редкий волос проступала пятнистая, будто стариковская кожа.
Из-под бурых клочьев выросли два острых выступа лопаток, и только тогда до Алексея дошло, что перед ним громадная спина какого-то невероятного, почти лишенного шерсти животного, под полуоблысевшей шкурой которого то вздуваются, то опадают мышцы. Что это за животное, понять было трудно, такие в здешних местах не водились. То, что сумел разглядеть Головин, смахивало на чудовище из кошмара.
Тварь сгорбилась над чем-то в углу, не обращая внимания на свет и шаги, будто не испытывая ни злобы, ни любопытства. Она лишь слегка повернула опущенную голову, и взглянула на пришельца вполоборота из-за костлявого бугра загривка.
Алексей, как зачарованный, смотрел на зверя, пока не столкнулся со взглядом его стеклянно блеснувшего зрачка. Взгляд был холодный, пристальный, не звериный. В нем Головину почудились одновременно мука и ярость, будто чья-то грешная душа выглянула на миг из преисподней.
Но Головин, охотник от рождения, уже сообразил, на кого похоже это создание.
Казалось, какой-то ненормальный сотворил в натуральную величину жуткую карикатуру медведя, исказив и изуродовав в угоду больной фантазии каждую черту, каждый изгиб его тела, будто вывернув наизнанку самую сущность живого. Но эта безобразная карикатура во плоти жила и двигалась, повинуясь инстинктам. Она нуждалась в пище. Она охотилась.
Алексей словно позабыл о карабине. Он просто стоял и смотрел, парализованный увиденным. Это его безмолвное стояние продолжалось до тех пор, пока сгорбленная туша не начала распрямляться, возносясь уродливой башкой к потолку. Погреб был слишком низок и не позволял твари выпрямиться в полный рост. Переступая на кривых задних лапах, существо стало разворачиваться. Головину-старшему казалось, что оно движется неторопливо, будто медля оторваться от того, на что он все еще не решался направить луч фонаря.
Луч плясал по туловищу зверя, высветив сначала покрытый свалявшимися клочьями шерсти бок с отчетливо проступавшими на нем ребрами, затем почти голую грудь.
Шерсть сохранилась только на дряблом животе. Алексею вдруг пришла в голову мысль, что этот урод болен какой-то смертельной болезнью, которая
Обморочная вялость навалилась на Алексея. Сбрасывая оцепенение, он наконец опустил луч фонаря к полу и увидел, что позади твари, среди хаоса обломков, в черной поблескивающей луже распростерлось на полу то, что осталось от тела брата.
Будь у Алексея даже достаточно времени, вряд ли он стал бы размышлять, что за блевотина извращенного естества предстала перед ним: поруганное ли чрево тайги извергло монстра, или это кара, ниспосланная таинственными силами за то, что превышена мера грехов человеческих? В памяти мелькнуло слово «мутант». Алексей не любил философствовать и пустые умствования презирал. Но сейчас будто какое-то откровение снизошло на него, чуждое и совсем не ко времени. Давно ведь было видно, как мир вокруг корчился и жутко менялся под действием «радиации» распространившегося зла. Мутировало всё: тайга, звери, люди, жизнь.
Спертый воздух подземелья колыхнулся от клокочущего нутряного рычания. С костяным стуком сомкнулись челюсти с кривыми зубами. Яма пасти превратилась в щель.
«Как же он жрет такой пастью?» — подумал Алексей.
В тесноте погреба зверю не было места для прыжка. Тварь с рычанием потянулась к Алексею, круша последние полки и топча ящики. Хищно взметнулись руки-лапы. Но гены буйных и непокорных предков не дремали в Головине. Лопнула опутавшая сознание паутина, застоявшийся в легких воздух, грозя порвать голосовые связки, рванулся из глотки первобытным охотничьим кличем.
Мать, которую выгнала на крыльцо обморочная боязнь за сыновей, едва не повалилась с ног от яростного вопля, взметнувшегося из глубин погреба. Гулко и часто ударили выстрелы, потонувшие на мгновение в неистовом реве зверя, а затем дверной проем озарился изнутри вспыхнувшим пламенем. Мать медленно осела на влажные доски.
Деточки мои! О, Господи, за что кара твоя?!
Она больше не чаяла увидеть сынов живыми. Ад пробивал себе дорогу из-под земли. (Мать не могла видеть, как короткими рывками отдачи дергался полуавтоматический карабин в руках Алексея, и шальные, не попавшие в цель пули пробивали тонкий металл бензобака от лодочного мотора «Вихрь», будто по предначертанию свыше принесенного в погреб младшим сыном.) Сполохи крепчали с каждой секундой, и вот уже бело-желтые, подмаранные дымом жгуты огня выхлестнулись во двор. Цепляясь за перила крыльца и беззвучно шевеля губами, мать смотрела, как набирает силу подземный пожар и огненные чертенята вовсю уже пляшут по деревянным косякам входа. Там, в этом пекле остались ее дети, и не было голоса, чтобы позвать их.
Мать вздрогнула.
Внезапно из превратившегося в гигантскую печь погреба вынырнул человек, заметался по двору, срывая горящую одежду, возле забора повалился в широкую, грязную лужу, червем закрутился в спасительной жиже.
Сбив огонь, Алексей, мокрый, с вытаращенными глазами на опаленном, перепачканном сажей лице, взлетел по ступеням веранды, подхватил на руки старуху и бережно понес ее в дом. Вслед из полыхающего погреба захлопали выстрелы, через мгновение их трескотня сделалась непрерывной. Это от жара рвались патроны. Потом ахнуло основательней.