Подземный меридиан
Шрифт:
— Здравствуйте. Не ждали меня в гости?
— Мы вам всегда рады.
С этими словами он открыл калитку.
Балкон выходил на улицу, и Маша не видела, как во дворе встретили Дениса и зашел ли он в кухню — нарядный теремок, построенный Денисом в середине усадьбы,— или прошел в свою комнату, которая помещалась на втором этаже по соседству с комнатой, отведенной для гостьи. Мария подсела к зеркалу, взбила гребнем волосы. Тут как раз в комнату к ней вбежала девочка лет семи, в новом цветастом сарафанчике, в белых носочках, голубеньких сандалиях. Она приоткрыла дверь и прерывающимся голосом (быстро бежала по лестнице) в волнении проговорила:
— Тетенька, вас дядя Деня зовет.
— Я сейчас,— поднялась Мария и улыбнулась, погладила девочку по русой головке.
— Дядя Денис в теремке?
— Да. И бабушка там. Она молока вечернего принесла.
— Ну иди. Я сейчас спущусь.
Притворив за девочкой дверь, Маша снова подошла к зеркалу, поправила прическу. Повинуясь скорее инстинкту, чем осознанному желанию, она прихорашивала волосы, тщательно поправляла ресницы, брови.
В саду к Маше подбежала та самая девочка, которая только что была у нее.
— Меня зовут Люсей, а вас, тетенька, как зовут?
— Тетя Маша, Мария Павловна.
— Вы артистка — это правда?
Люся обняла Машу за талию, доверчиво прислонилась к ней головкой. Она, видимо, гордилась дружбой со взрослой красивой женщиной. Два мальчика — одному лет десять, другому — двенадцать — стояли у верстака под навесом сарая и, судя по косым взглядам, неодобрительно относились к фамильярности Люды. Однако они стеснялись гостьи и характера не проявляли. Егор Афанасьевич перевязывал яблоню: был увлечен работой и не видел появившейся в саду Марии. Денис стоял у резной дубовой двери и о чем-то пустяковом, домашнем болтал с Евдокией Петровной. Обыденность вида и то, что Евдокия Петровна и Денис, казалось, не придавали присутствию гостьи никакого значения, действовало на Марию успокаивающе. Она придержала шаг и нарочито громко стала о чем-то спрашивать Люду. Денис, заслышав её голос, кивнул на открытую дверь, сказал:
— Вас молоко ждет.
— Спасибо.
— У нас закон — на ночь кружка парного молока.
— Хороший закон,— улыбнулась гостья.
Маша невольно задержала взгляд на Денисе и оттого вдруг испытала неловкость. На щеках её зарделся румянец, и, как всегда в подобных случаях, Маша старалась взять себя в руки, быть непринужденной. Однако с этого момента спокойствие её было только внешним. Она прошла в домик, не торопясь выпила молоко. И едва вышла на порог, как к ней подошел Денис.
Не сговариваясь, они почти одновременно спустились с деревянного настила террасы, пошли в глубину сада — в сторону, обратную от дома и сарая с верстаком, возле которого продолжали мастерить младшие Бариновы. Солнце скатилось за дальние терриконы шахт, и небо засветилось золотистой голубизной, замелькало редкими звездами,— оно и поднялось выше, раздвинуло неоглядные пределы, призывно манило в светлую даль.
— Как это здорово,— заговорил Баринов,— что вам пришла мысль пожить у нас. Я хоть вволю нагляжусь на любимую артистку. Я вот уже два года хожу на спектакли с вашим участием. Мы вместе с Самариным ходим. Хорошо же вы играете! Честное слово, хорошо!
— А вообще вы любите театр? — спросила Мария.
— Нет, не люблю.
— Почему? — искренне удивилась Маша. Денис ответил не сразу. Они шли молча по дорожке, ведущей к белевшей в углу сада детской коляске. В ней спал Антон Баринов — самый младший представитель шахтерской династии, сын Святослава.
— Вопрос вы задаете нелегкий,— заговорил Денис.— В шахте вам бы любой горняк ответил двумя словами, но вам ведь нужно по-учёному, так, чтобы ясно было что к чему.
— Как раз наоборот: скажите просто. Так и понять будет легче.
С крыльца дома сбежала Ирина — мать Антона. Она, словно девочка, скакала между деревьями то на одной ноге, то на другой. Увидев Дениса и Марию, замедлила бег, скрестила на груди руки и с характерным украинским распевом сказала:
— Ох, звиняйте. Я и не бачила вас.
— Да что ж ты кричишь! — шикнул на нее Денис.— Младенца разбудишь.
— Тай ни. Вин спит крепко. Визля него хоть с пушек пали.
Ирина склонилась к коляске, и черные волосы её рассыпались веером. Молодая женщина находилась в том особенном состоянии, которое испытывают матери в первые месяцы материнства: в ней было все взъерошено, встревожено чувством великой ответственности за только что народившуюся жизнь. И голос её звучал приподнято, и губы алели сильнее обычного, и щеки горели румянцем, как в те первые дни, после свадьбы, когда она была ещё не женщиной, но и не девушкой, когда для нее начался тот таинственно-прекрасный и единственно возможный, уготованный ей от рождения путь.
— А я что-то Святослава не вижу? — спросил Денис.
— Его в шахту гукнули. Якась там работа срочна.
Ирина бросила на прощанье: «Звиняйте», и покатила коляску в дом.
— Пойдемте, я покажу вам «царь-озеро».
И в самом деле: в углу сада, в окружении молодых пирамидальных тополей, отсвечивала темным изумрудом вода. Тут был небольшой бассейн с берегами, выложенными кирпичом и залитыми бетоном. Тут же, между двумя березками, стояла голубенькая изящная лавочка.
— «Царь-озеро». Как хорошо вы придумали название,— проговорила Маша.— А как все замечательно устроено!.. Какой искусник Егор Афанасьевич. Он и теремок удивительный сделал, и это... «царь-озеро».
Маша тут только заметила, что и лавочка сделана под вид теремка — в древнерусском стиле. И орнамент над подлокотниками пущен такой же.
— А хотите посмотреть золотую рыбку? — предложил Денис. Он при этом снял с сучка березы красный, выдолбленный из дуба ковш, наклонился над бассейном.
— О, да тут, я смотрю, настоящие чудеса!
Денис выловил рыбку с красной спинкой и фиолетовым брюшком, поднес Марии.
— Рыбка, рыбка, выполни одно заветное желание,— взмолилась Мария, приблизив к себе ковш.
— Ну, ну, назовите свое желание,— сказал Денис.
Маша выплеснула воду с рыбкой в бассейн, задумалась.
— Желаний много,— проговорила наконец она в раздумье. И, глубоко вздохнув, добавила: — Пожалуй, и хорошо, что не все они сбываются. Никогда не видела людей удачливых во всем и во всем счастливых... И представить таких людей не могу. Ну, да ладно, вы, Денис Егорович, лучше ответьте мне: почему вы не любите театр? Поймите меня: мною руководит не простое любопытство. Вот вы, например, как бы отнеслись к заявлению, что уголь, который вы с таким трудом добываете, не нужен людям. А ведь вы мне сказали примерно то же самое.