Поджигатели (Книга 2)

Шпанов Николай Николаевич

Француз посмотрел на генерала так, словно хотел спросить: "Неужели тебе еще не все ясно? Не хочешь же ты, чтобы я прямо сказал тебе: действуй, действуй, наше дело сторона!" Именно этот смысл он вложил в рассказ о Фипсе и хотел, чтобы немец понял его до конца, чтобы немец не боялся никаких подвохов со стороны правительства Франции, которому только собственное общественное мнение мешало открыто набросить петлю на шею Чехословакии, чтобы привести ее Гитлеру в качестве своей доли при новом дележе мира. Понсэ очень хотелось намекнуть генералу, что он советует вспомнить позицию англо-французов в инциденте с Рейнской зоной, а австрийском, абиссинском и испанском вопросах. Но он боялся: в случае провала интриги

или поворота в политике, вызванного давлением общественного мнения, ему, старому дипломату, не простили бы такой неосторожности. Кэ д'Орсэ сквозь пальцы смотрело на его закулисные денежные связи с немцами, очень похожие на прямую измену Франции, но болтливость, связанная с публичным скандалом, могла оказаться роковой для его дипломатической карьеры. А в том, что не существует бесед, которые оставались бы тайною, даже если они ведутся с глазу на глаз в укромных уголках чужого посольства, француз был уверен. Это удерживало его от полной откровенности с Гауссом. Гаусс решил проверить себя и побеседовать с кем-нибудь из англичан и был рад, когда ему удалось увлечь в зимний сад лорда Крейфильда, о котором было достаточно хорошо известно, что он является не только доверенным лицом Галифакса, но и личным другом британского премьера. От этого флегматичного британца Гаусс рассчитывал вытянуть что-нибудь более определенное. На откровенность с Беном генералу давало право их старое знакомство. С англичанином он говорил еще более прямо.

– Вопрос о нашем праве на Судетскую область больше не вызывает сомнений, - решительно проговорил он и умолк в ожидании, когда Бен устроится в плетеном кресле под сенью пальмы.

– Правительству его величества вопрос действительно ясен, - охотно согласился Бен.
– Но, к сожалению, он вовсе не представляется таким ясным среднему англичанину.

Гаусс пренебрежительно сжал сухие губы.

– Там, где мы не хотим путаницы, среднему человеку не должно быть места.

– К сожалению, нам, при наших порядках, - не скрывая неудовольствия, ответил Бен, - не всегда удается исключить его из игры.

– Это должно вас лишний раз убедить в том, что английские порядки мало пригодны для эпохи, требующей быстрых и категорических решений... Вестминстерская система отжила свой век.

Бен с удивлением взглянул на генерала, хотел было сказать, что Гаусс, повидимому, просто ничего не понимает в английской государственной системе, но воздержался и только еще плотнее сжал губы.

А Гаусс, не получив реплики, продолжал:

– Даже нам, при полной свободе нашего руководства в вынесении любых решений, было не легко избрать вариант овладения Судетами.

Бен непонимающе взглянул на него.

– Я имею в виду выбор одного из уже испробованных способов, - пояснил Гаусс.
– Можно было пойти на "саарский вариант" с плебисцитом, но фюрер отверг его, не будучи уверен в результатах голосования.
– Генерал сделал презрительный жест и добавил: - Происки чехов могли испортить дело... Нам известен уже и "испанский вариант", когда мятеж происходит изнутри и остается только ему помочь...

Он снова умолк и вопросительно посмотрел на лорда. Но Бен молчал, прикидывая в неповоротливом мозгу значение реплик, какие он мог бы подать.

– Возможен был бы и молниеносный захват австрийского образца, продолжал между тем Гаусс, - но для этого нужно было бы иметь полную уверенность в том, что Англия и Франция не вмешаются.

На этот раз Бен не выдержал и сказал генералу то, чего не решился высказать Гауссу Понсэ:

– На этот счет у вас был уже опыт Рейнской зоны и той же Австрии.

Тут он спохватился, что ни премьер, ни Галифакс не уполномочивали его на ведение каких бы то ни было переговоров, и недовольно умолк. Да, кажется, он сильно продешевил, выкинув даром то,

что дорого стоит. Глупо, глупо!

От раздражения Бен задул дыханием свечу, когда закуривал сигару. И тут же обнаружил еще одну неприятность: откуда ни возьмись, вынырнул лакей и зажег свечу снова. Значит, этот тип мог слышать и его реплику? Глупо, удивительно глупо! Надо перевести разговор на более интересующие его вопросы свиноводства. Кажется, у Гаусса есть большое поместье в Восточной Пруссии, не может же там не быть свиней!

Бен уже раскрыл было рот, чтобы спросить генерала о свиньях, но то, что он услышал, заставило его насторожиться.

– Это я имею честь совершенно доверительно сообщить вам от лица значительной группы моих коллег, в руках которых практически находится армия...
– настороженно проговорил Гаусс и вопросительно умолк.

Занятый своими мыслями, Бен прослушал начало фразы, но в тоне генерала он уловил что-то такое, что заставило его ободряюще кивнуть и с готовностью пробормотать:

– Конечно, конечно! На правах нашей дружбы!

Он, сам не знал, зачем прибавил эти слова, но они возымели свое действие, и Гаусс, придвинув свое кресло к лорду, понизил голос:

– Мы решили от него избавиться. В день его возвращения с нюрнбергского съезда он будет арестован.
– Генерал, подумав, убежденно закончил: - И если понадобится... вовсе убран.

Признание ошеломило Бена, как неожиданный выстрел над ухом, лишило способности соображать и действовать.

Впоследствии он даже не мог хорошенько вспомнить, попрощался ли с генералом. О свиньях-то не поговорил во всяком случае.

А Гаусс ехал домой, довольный собою и всем, что произошло. Он рассчитывал на то, что, посвятив англичан в заговор, готовящийся против Гитлера, он делал для них ясной свою позицию в игре, которая велась вокруг чешского вопроса. Если намек англичанина на невмешательство был только дипломатической игрой и если англичане в действительности ведут подготовку к отражению немецкого натиска силами континентальных государств от Франции до Польши включительно, то теперь они должны будут понять, что имеют дело с диктатором, приговоренным к смерти. Они могут топнуть ногой - Европа встрепенется, и животный страх заставит страдающего манией величия, но трусливого Гитлера отказаться от нападения на чехов. Это не только явится для генералов отличным моментом, чтобы арестовать выскочку, но и спасет их от преждевременного разгрома еще не окрепшей военной машины Германии.

"Если же англичане всерьез намерены умыть руки в чешских делах, то, думал Гаусс, - избавившись от Гиглера, генералы присвоят себе в глазах немецкого народа всю славу победы над Чехией".

Но, к своей беде, старый генерал, несмотря на весь жизненный опыт, не учитывал, что предлагает выбор между гитлеровской и военной диктатурой в Германии английским политикам, среди которых едва ли нашелся бы хоть один, не связанный теснейшими деловыми узами с промышленными кругами континента и в том числе - Германии. Он не представлял себе, что потомственному бирмингамскому дельцу Чемберлену нужен в лице Германии не только участник интриг, но и объект для приложения капиталов, нужен рычаг для влияния на финансовые и промышленные судьбы всего континента.

При всей его ограниченности в качестве политика Бен отлично понимал значение признания, сделанного ему генералом. Он тут же распорядился отменить назначенный на завтра отъезд в Чехословакию и наутро вылетел в Лондон. Он не решился доверить даже дипломатической почте то, что сказал ему Гаусс, и намеревался передать это Чемберлену из уст в уста.

Гаусс же, снесшись с Гиммлером по вопросу о том, следует ли отправить Шверера одного, получил разъяснение, что лучше подождать возвращения лорда, ибо таким способом будут убиты сразу два зайца.