Поединок на границе
Шрифт:
На заставе появилась новая ищейка — Аргон…
Обо всем этом мне стало известно из рассказов самого Смолина и его товарищей. И теперь, по дороге на границу, куда я спешил, чтобы самому увидеть в деле знаменитого следопыта, передо мной отчетливо, как на экране, прошла вся его жизнь, полная тревог и опасностей.
До границы оставалось не более двух километров, когда мы повстречали машину начальника отряда. Александра Николаевича в машине не было. На мой вопрос, где он, полковник ответил:
— Старшина Смолин идет по следу.
Иван
ШАГ В БЕССМЕРТИЕ
«Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером…»
Однажды, отрывая траншею для парового отопления на заставе, строители обнаружили цинковую коробку из-под патронов. Коробка как коробка. Мало ли их осталось на месте жестокой схватки пограничников с гитлеровскими захватчиками в те тяжелые дни вероломного нападения фашистов. Но когда коробку выбросили на поверхность, из нее вылетел алюминиевый портсигар, в котором оказались комсомольский билет, красноармейская книжка и пожелтевшая фотокарточка девушки.
Время стерло чернила с документов. Нельзя было установить ни фамилию, ни имя их владельца. Лишь выцветшая фотокарточка на комсомольском билете позволяла сделать твердое заключение, что хозяин билета был военнослужащим.
Кто он? Какова его судьба? Эти вопросы глубоко волновали заставу, не давали покоя пограничникам. Они показывали обнаруженные документы ветеранам части, побывали с ними в местном краеведческом музее, однако так и не смогли получить утешительного ответа. И когда казалось, что потеряны все надежды раскрыть волновавшую пограничников тайну, на заставу в канун двадцатилетия великой победы над фашистской Германией приехал Федор Павлович Пастольный, встретивший здесь первый день войны.
Ему показали находку: не знает ли он, чьи это документы?
— Как же, как же! — воскликнул Федор Павлович. — Это же Халаби Баяхметов, а это его Карлыгаш…
И он, волнуясь, подробно рассказал о подвиге Халаби Баяхметова.
Вот как это было.
Шестой час застава отражала бешеные атаки фашистов. Шестой час безжалостный свинец вырывал то одного, то другого ее защитника. Вот и сейчас кто-то сдавленно охнул и грузно свалился в полуразрушенную траншею.
Сержант Халаби Баяхметов оторвал воспаленные глаза от прицела пулемета. «Что такое? Не может быть!..»
— Виктор, Витя, — бросился он к распростертому телу друга, неугомонному балагуру Черенкову.
Виктор приоткрыл глаза и что-то прохрипел окровавленными губами.
— Сейчас, Витя, сейчас. Потерпи.
Халаби выхватил индивидуальный пакет.
Но Виктор не слышал сержанта. Он как-то вздрогнул всем телом, потянулся, словно хотел расправить уставшие ноги, и безжизненно замер.
— Витя! Не смей! — невольно вырвалось из груди потрясенного Баяхметова, как будто криком можно было остановить неумолимую смерть. Крупные слезы покатились по запыленным щекам сержанта, оставляя на них две светлые полоски.
За шесть часов боя Халаби видел не одну смерть. Но гибель друга ошеломила его. Он глядел на неподвижное могучее тело Черенкова, созданное природой для любви и труда, и не мог осмыслить случившегося. Ведь только вчера вечером они строили с Виктором планы на будущее.
— Знаешь, Халаби, — говорил Виктор, — демобилизуюсь, сразу женюсь. Мы с Ниной решили… Заедешь на свадьбу? Тебе же по пути.
— Обязательно, — улыбался Халаби.
— Будет у нас сын, — не унимался Виктор, — назову его твоим именем. Халаби Викторович Черенков. Звучит?
— Еще как, — смеялся Баяхметов, заражаясь подкупающей непосредственностью друга.
И вот теперь он лежит безразличный ко всему… Халаби глухо застонал.
Сидевший рядом Джек, словно сочувствуя горю хозяина, жалобно взвизгнул и ткнулся мордой в бок сержанту. Халаби машинально погладил его по голове. Обрадованный пес благодарно лизнул руку инструктора. Это знакомое прикосновение четвероногого друга вернуло Халаби к действительности. Он рванулся к пулемету, и вовремя. Густая цепь гитлеровцев снова шла в атаку.
— Идите, идите, — шептал в ярости Баяхметов, до боли в пальцах сжимая приклад пулемета.
Он не испытывал страха. Казалось, в его душе погасли все чувства, кроме ненависти и неутолимой жажды мщения. С каким-то жутким спокойствием вглядывался он в приближавшихся врагов, выбирая достойную мишень для первого выстрела. Если бы кто из товарищей, знавших доброту и отзывчивость сержанта, заглянул в тот момент в его прищуренные глаза, он оторопел бы от удивления: столько в них было холодной ярости.
— Ага, появился наконец-то, — зло прошептал Баяхметов, направляя пулемет на тощего рыжего офицера, который вышел из-за дерева и начал подавать какие-то команды.
— Сейчас я тебе скомандую… — выругался Халаби и дал короткую очередь. Офицер рухнул навзничь. И сразу же воздух наполнился треском немецких автоматов, среди которого привычный слух сержанта отчетливо улавливал неторопливый разговор заставских пулеметов. И, точно перекликаясь с ними, его пулемет выбивал частую дробь, в упор расстреливал наседавших фашистов.
Гитлеровцы не выдержали, откатились назад в спасительный кустарник.
— Что, не понравилось? — крикнул Халаби, смахивая с лица соленый пот.
Только теперь, когда схлынула горячка боя, он почувствовал смертельную усталость. Нестерпимо хотелось пить. Но разве можно найти воду среди дымящихся развалин заставы.
Неумолимо жгло солнце, наполняя все удушающим зноем. Сержант с трудом облизал распухшим языком окровавленные губы, устало прислонился спиной к траншее и закрыл глаза. Перед ним, как наяву, возникли белоснежные вершины Алатау, закурилась предрассветным туманом игривая Алматинка. Халаби даже почудилось, что на него дохнуло живительной прохладой. А может, это незримая Карлыгаш коснулась его щек холодными руками, как тогда в тридцать восьмом, когда он решился поцеловать ее. О, то был самый счастливый день в его жизни. Разве мог он думать, что милая Ласточка, как мысленно называл он смуглую красавицу Карлыгаш, ответит взаимностью на его чувства. Халаби вспомнил, как он первый раз провожал Карлыгаш, и легкая улыбка тронула его губы. Ему показалось на мгновение, что нет ни войны, ни крови, ни страданий, что он снова в родной Алма-Ате…