Поединок с гестапо

Травинский Владилен Михайлович

Была середина ночи, густая предрассветная темь. Он закрепил свой ржавый крюк из решетчатого прута в ямку, выдолбленную в подоконнике, намотал на правую руку «канат». Коротко вздохнул. И втиснул плечи в отверстие.

Когда в обыденный мир врывается необычность, в мире начинаются странные ошибки, неожиданные срывы. Предосторожности, выработанные в расчете на средний уровень, оказываются никчемными, препятствия — бессильными, охрана — парализованной. Поэтому отчаянным предприятиям часто сопутствует поразительная удача, — просто потому, что те или иные «предохранители» не рассчитаны на «отчаянный режим» и просто-таки не успевают сработать. Вот он болтается в воздухе на фоне тюремной стены, Вася Порик, скрипя зубами от боли, перебирает руками

по «канату» — где же ты, охрана? Где прожектора, где собаки, где постовые? Сто охранников, вы не видите? Он спустился на землю, вот он стоит, полуголый, открытый, хватайте его, ему некуда скрыться! Он даже не слишком торопится, он дергает за «веревку», он хочет сорвать свой крюк с подоконника и никак не сорвет! Несколько долгих-долгих бесконечно страшных секунд он теребит «канат», крюк отцепляется, крюк падает и ударяется о землю, громко ударяется о землю, — неужели вы ничего не слышите? Он перебегает ваш двор, так вот, в открытую берет и перебегает ваш укрепленный и неусыпный двор, он подбегает к стене, останавливается, широко размахнувшись, кидает на вершину стены свой крюк, а крюк падает обратно, второй раз падает обратно, в третий раз ни за что так и не зацепляется наверху… Учтите, идут ваши последние минуты, это очень упорный человек, Василий Васильевич Порик, он опять бросит свой крюк, он все-таки зацепит свой крюк за верх, он лезет по «канату» на стену, — ну, где же вы, великие специалисты Гиммлера, чему вас учили в подберлинских школах, он же уйдет, Порик, уйдет с четырьмя ранами в теле, взберется ранеными руками и ногами на стену, — где же вы, гестаповцы, где ваши ищейки?

Вот они. Вася пластом лежит на гребне стены и смотрит вниз на свою приближающуюся смерть. По внутреннему проходу между стенами идет патруль — два эсэсовца и собака. Они подходят, они весело болтают о пустяках, они прямо под Пориком, он заглядывает сверху в чуть блеснувшие от фонаря черные промоинки дул, и они проходят, неспешным шагом проходят под ним, даже не взглянув вверх, не увидев, не услышав, не почувствовав Васю над своей головой! Они заворачивают, у них за спиной Вася сползает по «канату», опять сдергивает крюк и опять кидает его наверх — на вторую стену. Он ползет теперь долго, он по сантиметру продвигается выше, пальцы его не слушаются, они отказываются сжиматься, они работали сегодня за двадцать, за пятьдесят, за сто пальцев! И Порик, упираясь ногами в стену, немножко отдыхает и карабкается вверх в обхват, обнимая «веревку».

И на последнем спуске, уже с той, с нетюремной стороны, в последнюю минуту побега не выдерживает окончательно гнилое одеяло в «канате», пальцы ли, — и Василий летит вниз, в черноту, падает и теряет сознание.

Сколько он пролежал там? Уже светает. Нечто холодное между пальцами. Порик поворачивает голову. Его рука конвульсивно сжимает черные окровавленные волосы трупа. Он упал в ров для расстрелянных. Тела убитых приняли на себя живого, — и спасли его, спружинили, иначе он бы разбился, падая со стены. И привели его в себя — известью, негашеной известью присыпанные сверху; она, обжигая голую кожу, вывела Васю из обморока. Последним посмертным вкладом товарищи по оружию послужили ему.

К этому рву его и хотели поставить. И он здесь, он во рву, он лежит среди мертвых, но — живой, все-таки живой, он ушел, он победил, спасся. Нет, еще не спасся, светает, он еще у самой стены, в двух метрах от Сен-Никеза, в восемнадцати километрах от Энен-Льетара, ему идти восемнадцать километров, почти нагишом, восемнадцать населенных, застроенных, охраняемых километров! И — погоня, вот-вот начнется погоня!

Порик встает. Поскользнувшись на чьей-то ноге, выходит из ямы. Что-то шепча, судорожно полукивает-полукланяется рву с расстрелянными.

Уже почти светло

Уже почти светло. Еще минут сорок — и потечет по дорогам волна велосипедистов-рабочих, трудовое людское скопище. Порика увидят.

Он торопится. Напрямик —

через лесочек, через поле, через овраг, по ручью, чтоб сбить со следа собак. В овраге он было застрял, но, извалявшись в глине, выбрался. Возня в овраге слегка согрела его.

Он шел, как хорошо налаженный робот с заданной программой широкого поиска пристанища. Немцы остались в Сен-Никезе, вокруг жила Франция. Ненавидящая бошей Франция. Воюющая тайно с бошами. Помогающая врагам бошей. Он столько раз полагался на французов, — случайно знакомых, почти незнакомых, на первых встречных даже, что знал: вероятность провала невелика. Девять из десяти французов его не выдадут. Трое из пяти ему помогут. Восточный славянин был па территории союзного племени, чтящего кодекс военного гостеприимства.

Где-то здесь должна была быть деревушка, удобно упрятавшаяся в сторону от шоссе и железных дорог, и Вася шел напрямик к ней, хотя и не знал пути. Он ни с кем не был знаком в деревне, а ведь там могли быть и предатели, и доносчики, и трусы, и полицейские. Порик не вспоминал об этом, будто некая справедливость судьбы не допускала, чтоб он «погорел» сейчас, когда самое трудное уже позади.

Но в первом деревенском домике, к которому он вышел, его ждала неудача. Старая крестьянка, распахнув калитку, увидела полуголого, чудовищной наружности человека, захлопнула ворота и побежала к дому, кого-то зовя.

Василий круто повернулся и быстро зашагал через поле наискосок к желто-красной крыше, выглядывающей из-за садика.

Здесь ворота были незаперты. Он толкнул их и вошел. На ступенях дома, только еще закрывая за собою дверь, стоял высокий пожилой крестьянин в рабочих штанах, без шапки, с ведром в руке. «Вышел доить скотину», — понял крестьянин Порик. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Хозяин сошел с крыльца. Василий шагнул вперед. В карих глазах француза на миг мелькнула растерянность. И сейчас же исчезла. Он оглядел Порика с ног до головы, твердо заглянул ему в глаза, медленно повел головой в сторону серой громады Сен-Никеза, еще видной на горизонте.

— Оттуда? — спросил он.

И Порик, не раздумывая, сказал:

— Да.

— Проходи.

Стукнула дверь, метнулось впереди пугливое женское лицо, и тепло обжитого, с вечера топленного жилья окутало сразу ослабевшее тело. Сквозь неожиданную дремоту он смутно слышал, как за стеной быстро говорила что-то женщина, и мужчина в ответ произнес какие-то повелительные слова. Потом его толкнули в плечо, и он, вскинув голову, увидел перед собой стакан молока и кусок белого хлеба. Он залпом выпил молоко, сунул в рот корку и так и заснул, не прожевав.

Но хозяин, крепко держа Васю за локоть, повел его в небольшую комнатку. На полу стоял таз с горячей водой. «Нагнись!» — велел француз и стал лить воду на слипшиеся Васины волосы. Вдвоем они обмыли черное тело, и француз принялся бинтовать раны Порика, все время расталкивая его, засыпающего. Когда он кончил, как довел Васю до сеновала, Порик уже не помнил.

Он проснулся под вечер, на сене, укрытый ватным одеялом. Рядом сидел хозяин. Он молча протянул Васе глубокую корчагу с супом — густым вкусным варевом с мясом, луком, бобами. Порик жадно, стараясь не давиться, выхлебал суп. Стало жарко, защипало в глазах. Вася взял руку француза и, как ребенок, вдруг потерся об нее щекой и лбом. Это была короткая ласка, как в детстве с отцом, что успокоил, покормил и согрел. «Спасибо, товарищ», — сказал Порик по-русски, и француз похлопал его по ладони.

Они попрощались вечером у пролома в заборе. Вася был уже в старых, заплатанных хозяйских штанах, фланелевой рубахе, крепких, хотя и не новых ботинках. «Рюсс?» — на прощание спросил француз. «Рюсс», — подтвердил украинец. Они пожали руки — двое мужчин, двое солдат, двое антифашистов. «Ты меня не видел, я тебя не знаю», — в спину Васе сказал крестьянин.

…Первые пять километров Порик прошел легко. Переждал в кустах у железнодорожного переезда, пока пройдет патруль. Перебежал через шпалы. Пошел лесом.