Поединок с самим собой
Шрифт:
Андрей махнул рукой:
— Брось! Ты ведь не ребенок.
— Все равно! — с яростью повторил Виктор.
…А еще через полчаса он стартовал: шестнадцатая пара. К тому времени дождь усилился. Лед теперь был уже сплошь покрыт тонким слоем воды.
С выстрелом стартера Виктор яростно рванулся вперед. Он бежал с таким ожесточением, словно хотел доказать и себе, и погоде, и судьям, и вообще всем, всем — ничто не может помешать ему. Ничто!
Он бежал, как будто призом была жизнь, его собственная жизнь.
Острые лезвия его коньков резали лед и разбрасывали сверкающую
Первый круг он прошел за 38,4. Всего на секунду хуже Ильина. И это под дождем!..
Но второй круг, несмотря на все усилия, он уже не смог одолеть так быстро. А на третьем скорость еще упала.
Болельщики на трибунах понимали: это нелепо — пытаться показать хорошие секунды на таком льду. На всем стадионе, пожалуй, один только Виктор Бантиков не понимал этого. Не хотел понимать…
Так он и шел. Всю дистанцию. С яростью и безмерным упрямством.
На финише секундомеры показали: 8 минут 44,7 секунды. На двенадцать секунд отстал от Ильина…
Двенадцать секунд…
Это и много и мало. Много — если все «нормально» и один скороход проиграл другому целых двенадцать конькобежных, длинных, как годы, секунд. Мало если один бежит по льду, а второй — по воде.
Прихрамывая, спотыкаясь от усталости, вмиг словно постаревший и осунувшийся, — медленно брел Виктор в раздевалку.
Рядом молча шагал Андрей.
Они прошли по асфальтированной, покрытой льдом дорожке мимо группы девушек, мимо снегоочистительной машины, мимо полицейского.
У дверей раздевалки они остановились.
— Обидно, — сказал Андрей. — Жуть, как обидно.
Виктор не ответил.
Еще бы не обидно! Шесть тысяч тренировочных километров! Считай — шесть бочек пота. И вагоны металла… И вот, когда победа почти рядом…
И, главное, — если бы это впервые! Ведь сколько раз встречался он с Ильиным! И каждый раз, в опасный момент, фортуна спасала чемпиона. Ну, будем справедливы, дело не только в фортуне, и сам Ильин, конечно, неплох, но в решающий миг, как и сегодня, «спортивное счастье» почему- то обязательно поворачивалось своим улыбающимся лицом к Ильину. Да, непременно, лицом — к Ильину и спиной — к нему, к Виктору Бантикову.
Виктор глядел на притихшие, словно мертвые трибуны.
— Все равно, — хрипло пробормотал он. — Завтра я этого Ильина…
Андрей кивнул.
Да, он не сомневался. С Витькиным фанатичным упорством можно горы свернуть. И, конечно, не сегодня — так завтра, не завтра — так через год, но Витька своего добьется.
Андрей, задумавшись, молчал.
Виктор вдруг вспыхнул.
— Не веришь?
— Верю! Верю! Конечно. Завтра ты этого Ильина — на лопатки…
Многоборье-то продолжалось. Завтра предстояли забеги на тысячу пятьсот и десять тысяч метров.
— Да. На лопатки, — сказал Виктор.
Тяжело повернулся и вошел в раздевалку.
СУДЬИ РЕШИЛИ…
Геннадию Шаткову- неоднократному чемпиону страны.
Корреспондент изловчился: заснял его в тот момент, когда Пьер, смеясь, вскинул на огромной ладони, высоко над головой, своего трехлетнего сына. Карапуз, очевидно, уже давно привык к подобным трюкам: не робея, восседал на отцовской ладони, где-то под самым потолком, в восторге дрыгал толстыми ножонками, и вся его милая мордашка расплылась от счастья.
Такая же улыбка освещала и лицо Пьера Соммера.
Борис взял другой журнал. Опять Пьер Соммер. На этот раз — на ринге. О, тут он совсем иной! Тяжелый взгляд исподлобья, тяжелые, чуть сутулые плечи, широкие брови (наверно, не один шрам рассекает их).
Да, «рубака». Из тех, кто главным считает атаку. Во что бы то ни стало. Напролом. Сокрушить, смять, подавить… Пусть сам я получу десять ударов, но и противнику нанесу столько же. Кто из нас крепче? Кто выстоит?
Борис отодвинул журналы, задумался.
«А может, и Пьер Соммер сейчас вот так же… Придирчиво изучает мою физиономию?».
Он усмехнулся.
Если бы Пьер Соммер сейчас и впрямь так же дотошно рассматривал фотографии Бориса Щетинина, облик русского удивил бы его.
Какое-то совсем «не боксерское» лицо. Неужели этот ленинградец провел уже сто шестьдесят два боя?! Прямой тонкий нос (ни разу, наверно, не перебит). Длинные изогнутые брови; на них тоже не видно шрамов. И уши… Не расплющены, как зачастую у боксеров.
А главное (тут Пьер Соммер, наверное, усмехнулся бы и пожал плечами), — лицо у русского… как бы это сказать… чересчур интеллигентное, что ли? А ведь бокс — штука грубая! Это тебе не шахматы!
Еще больше изумился бы Пьер Соммер, если бы знал, что Щетинин — юрист, кончил аспирантуру и сейчас готовится к защите диссертации. Боксер — и ученый-юрист? Налепое сочетание!
…А Борис Щетинин еще долго рассматривал фотографии Пьера Соммера. Они прямо-таки наводняли прессу. А как же?! Любимец парижан. Сильнейший крюк левой. Почти девяносто боев кончил нокаутом.
«Впрочем…» — Борис покачал головой.
В последние годы из бокса все больше уходила грубая «рубка», обоюдная жестокая «молотьба».
Конечно, некоторые из зрителей все еще болеют за старый «мужественный» бокс. Но многие уже поняли прелесть тонкой, изобретательной, умной игры на ринге. Именно игры.
И сам Щетинин — тоже. Перехитрить противника, заставить раскрыться. И только тогда — удар! Как венец замысла, комбинации.
…В дверь постучали.
— Кам ин, плиз, [7]– крикнул Борис.
Вообще-то здесь, в Париже, не плохо бы, конечно, крикнуть ту же фразу по-французски. Но… «Я могу лишь то, что могу». Однако еще в аэропорту Орли, где приземлился их самолет, Борис убедился: многие французы отлично понимают по-английски. Вот и прекрасно!
[7]
Войдите, пожалуйста!(Англ).