Поединок соперниц
Шрифт:
Самым унизительным было беспомощно метаться во тьме, все еще надеясь, что непоправимое не случилось. И я все-таки отыскал их. Они стояли в сумраке, обратившись лицами друг к другу, среди ароматов и теплого дыхания летней ночи — стройные и легкие, как два духа. И как два духа, окутанных серебристым лунным сиянием, слились в объятии.
Вот тогда мои ноги подкосились и я опустился в траву, глядя, как Эдгар, подхватив Гиту на руки, уносит ее в темноту леса…
Я был раздавлен и уничтожен. Давно прошли те времена, когда мне ничего не стоило поделиться любовницей с приятелем. Но разве хоть одну из своих подружек я мог назвать возлюбленной? Разве преклонялся перед какой-либо из них, как перед Гитой?
Стоила ли она преклонения? Некогда Гуго Бигод назвал ее саксонской шлюхой. Так оно и оказалось. И теперь самое лучшее для меня — смириться. И уехать.
Но я не уехал. Меня удержала моя привычная лень. Ибо, как бы ни складывались мои любовные дела, жизнь здесь была мне по душе. Куда я мог отправиться? От одной мысли, что придется снова подыскивать полный комплект доспехов, нанимать слуг, оруженосцев, а потом разъезжать повсюду в поисках хозяина, меня замутило. В Тауэр-Вейк у меня уже было положение, я имел стол и кров, а леди Гита станет по-прежнему заботиться обо мне. Да и со здешними людьми я сошелся, привык к ним.
Можете презирать меня, но и у лени есть свои преимущества. А еще подумал: рано или поздно придет день, когда эта женщина надоест графу. А я всегда тут. Всегда рядом.
В зале старой башни царило обычное оживление: люди уходили, возвращались, пахло стряпней, потом, поскрипывал ворот, с помощью которого из подвалов поднимали снедь. Для меня же эти звуки сливались в привычный шум, вызывающий умиротворение — все идет как всегда, а значит, ничего не случилось. Значит… буду спать.
Проспал я долго, а когда появился из своего алькова за занавеской, был уже почти спокоен.
И тут же увидел Гиту. Но никогда еще Фея Туманов не казалась мне такой красавицей. Она вся светилась счастьем, но, встретившись со мной взглядом, смутилась.
Обитатели Тауэр-Вейк наблюдали за нами. Однако обязанность знати — не давать слугам поводов для злословия, и мы с госпожой лишь вежливо приветствовали друг друга. Когда же после трапезы слуги убрали столы и все собрались у очага, я, как и было заведено, взял в руки лютню и под звон ее струн поведал историю о преданной и беззаветной любви рыцаря Ланселота Озерного к прекрасной Гвиневер, супруге короля Артура.
Странно, что здесь, в Дэнло, люди не знали о короле Артуре и его дворе, хотя эти истории о далеком прошлом Британии были необычайно популярны на континенте. Казалось, я открывал для своих слушателей эти давние легенды, они внимали мне как зачарованные. Даже самые огрубевшие души откликались — я видел, как наполнились слезами глаза Эйвоты, как вздохнула толстая Труда и даже суровый воин Утрэд коснулся уголка глаза, словно туда угодила соринка. Только маленькая Милдрэд сладко спала на коленях матери под звуки струн.
Леди Гита слушала задумчиво, а когда я закончил, поднялась и унесла Милдрэд в верхний покой. Однако вскоре вновь появилась на лестнице и жестом велела мне подняться к ней.
Мужчины редко допускались в покои госпожи — и вот я стоял в центре этого полукруглого башенного помещения. Между развешанными на стенах коврами горели тяжелые серебряные светильники, а потемневшие плиты пола скрывались под пушистыми овчинами.
Гита не решалась заговорить, теребя концы своего мягкого кожаного пояска, и тогда я сказал:
— Я многое понял минувшим вечером, миледи. Не утруждайте себя пояснениями.
— Но я должна!
В ее голосе появилась предательская хрипотца, хотя она и старалась говорить ровно. Сказала, что недостойна меня, ибо ею владеет страсть к другому, страсть, которой она не в силах противостоять. Это гибельный путь, но она готова на все, только бы быть с тем, кто мил ее сердцу.
У меня было что возразить, но я лишь смотрел на нее. Сейчас, в простом одеянии из светлого льна, с завязанными сзади в хвост волосами, без дорогих украшений, леди Гита выглядела такой юной…
— Я все понял, миледи, — наконец проговорил я. — Веления сердца подчас сильнее законов, которые придумывают люди. Поэтому и я не могу покинуть вас. Только здесь и вопреки всему я иногда чувствую себя счастливым. Разве вы не поняли, о чем я пою свои песни?
— Это всего лишь песни, Ральф, — грустно усмехнулась Гита. — В жизни все по-другому.
Я взял ее за подбородок и заставил поглядеть мне в глаза.
— Значит, вы не верите в беззаветную любовь и преданность? Весьма прискорбно. А я вот верю. Ведь если бы в жизни не было ничего такого — разве стоила бы эта жизнь того, чтобы ее воспевать?
Гита ответила через промежуток времени:
— Ты мечтатель, Ральф. Возвышенный и наивный мечтатель. Но, клянусь Пречистой Девой — это восхищает меня в тебе. Наверное, чудесно быть любимой таким, как ты… если, конечно, можешь ответить на такое чувство. Но я не могу. И виновна перед тобой, что однажды дала надежду на взаимность. Поверь мне, Ральф, не будь Эдгара… Ведь лучше тебя я никого не встречала. Но я не хочу больше оскорблять тебя надеждой. Если ты и дорог мне, то только как брат, милый и добрый брат, которого у меня никогда не было, но которого я всегда хотела иметь.
Я отвел глаза. Я не хотел быть ее братом. Я хотел ее всю. До косточек. Но пока придется довольствоваться малым. Поэтому я взял маленькие руки моей госпожи в свои и проговорил:
— Я всегда буду рядом. Без вас моя жизнь не имеет смысла, помните об этом.
И все пошло по-прежнему. Разве что мы стали меньше времени проводить вместе. Но в этом были свои преимущества — избегая меня, Гита больше не взваливала на меня столько работы, предпочитая справляться сама. И хотя конец лета и начало осени весьма хлопотное время в хозяйстве, я был совершенно свободен и мог подолгу охотиться в фэнах.