Поединок. Выпуск 7
Шрифт:
— Илясов опять заговорит, такое у меня впечатление, — сказал следователь по особо важным делам Будницкий. — Все обдумает и может дать дополнительные показания.
— Возможно. Только не сразу, в этом Родионов прав, — откликнулся Катин. — А время — золото.
Снова дымом повисло молчание.
Десяток людей, собравшихся в этой комнате, знали больше, больше умели и рассчитывали быстрее, чем Илясов. И, если бы мысли, сменяясь, щелкали, как костяшки счетов, здесь бы стоял неумолчный треск.
— Тогда Родионов
Теперь все смотрели на Талгатова. А он вместо ответа обратился к Родионову, и тот испытал прилив гордости.
— Завтра суббота… Может быть, Тихомолова сегодня отпустить, Игорь Николаевич?
— Не думаю. Пусть ночь поразмыслит, опасений наберется, авось оттого потом какую промашку допустит… Я убежден, что он в этом деле далеко не посторонний.
Талгатов кивнул, соглашаясь. Бакрадзе тоже цокнул утвердительно, перед тем как сказать:
— На том и порешили. А если вдруг дойдет дело до расширенной операции, то людей у нас негусто… Надо будет взять из райотделов кого половчее. Держите меня непрерывно в курсе дела… Ну, как говорится, вперед и выше!
Пока добежал до остановки и, запыхавшись, обозрел сквер, на часах уже было девять с минутами.
Тины нигде не было видно.
Неужели ушла из–за трехминутного опоздания? Родионов не мог понять, на кого больше досадует, на себя или на нее, хотя это он опоздал уже второй раз.
Тина вышла из автоматной будки под деревьями, и Родионов не сразу узнал ее, привыкнув лишь к рабочему и домашнему виду.
— Слишком уж кавалеры наседали, — кивнула девушка на двух явно разочарованных появлением Родионова юношей. — Делала вид, что звоню… И вообще не знала, куда время деть.
— Занят я был. Очень.
Родионов сказал это просто, не извиняясь, не оправдываясь, и поэтому она особенно поняла, что да, был занят, и занят очень. И взяла его под руку:
— Куда же мы теперь? Пройдемся…
— Есть я хочу до чертиков, просто сил нет… Знаете, пойдем–ка и мы посидим где–нибудь. Принято?
— В это время во всех заведениях не питаются, а ищут… счастья. И веселья. Куда бы нам пойти? — Тина смешно приложила палец к носу, решая. — Давайте–ка на вокзал… Там тоже не без музыки и танцев, но кормят лучше.
— Смотрите, а вы оказывается, знаток злачных мест.
— Знаток — слишком сильно сказано, но ведь не все вечера я дома сидела, до того как вы появились.
Сначала эта откровенность резанула, потом он нашел в ней доверие и простоту, а пока это все осаживалось, шли молча. С другой стороны, совсем не в молчанку играть летел он опрометью, боясь опоздать… И что, в конце концов, за трагедия? Ну, девчонка как девчонка, ветер в голове, долго ни с кем не встречался, вот и накрутил себя чуть не до влюбленности! Чушь это все, и надо быть проще, раз сама она дает тому запев.
Но,
— Вот и пришли почти, — сказала, останавливаясь, Тина. — Не раздумали?
— Совсем нет… Прогулкой сыт не будешь. Идемте–идемте, еще перед дверями настоимся.
Но с этим как раз обошлось. Уже с порога их встретила разноголосица кудреватых молодцов из ансамбля, в котором каждый стремился петь как можно выше и лиричнее. Стол нашли сразу, официантка подбшла быстро и не очень огорчилась, приняв заказ с одной бутылкой сухого вина. Зато принесла все сразу: и вино, и закуски, и горячее.
Родионов и впрямь проголодался изрядно: потягивая вино, Тина, улыбаясь, следила, как шустро он расправлялся со своей порцией. Почувствовав ее взгляд, он поднял глаза и спросил:
— Чему это вы?
— Так… Вот еще есть один нетронутый шницель. И — вам не кажется, что вы меня спаиваете? Я пью, а вы только закусываете…
— Я вообще не пью, — отложил вилку Родионов и взялся за свой фужер. — Никогда. Но сейчас чуть–чуть выпью… За вас.
— О, какие жертвы… Спасибо. Вам надо выпить, а то вон вы какой озабоченный. Все думаете и думаете о чем–то.
— Что поделаешь, раз думается. Но вы правы, надо и отойти… Расскажите что–нибудь про себя.
— Ну что же я вам расскажу? Как я живу — видели, где работаю — тоже… Так все и идет.
— Ваш отчим, мне кажется, не слишком рад нашему знакомству. Я не ошибся?
Тина задумчиво накрутила на палец прядь волос у виска:
— Рад не рад, во–первых, это не имеет значения, а во–вторых… Вот я его с десяти лет знаю, а не видела, чтобы он радовался или злился. Очень уравновешенный человек. Маме, наверное, трудно с ним было… Она от гриппа умерла, мама моя. Глупо, правда?
Родионов промолчал. Она опять нравилась ему все больше и больше, и в то же время он видел в ней нечто закрытое, спрятанное ото всех и от него тоже. Или просто казалось ему?
— У меня ведь тоже никого нет. Только брат. Мы с ним и с бабушкой остались, а мать с отцом и сестрой в район, на свадьбу отправились. На такси… Попался навстречу пьяный шофер на самосвале, и остались мы втроем. Потом бабушка умерла… Что–то невеселый у нас разговор пошел.
— Так ведь про жизнь, — отозвалась Тина.
— Ну, это вы бросьте! Что за настроение в ваши годы…
Она рассмеялась:
— Фу, какой сразу стал солидный — «в ваши годы!». Терпеть не могу солидных. И слово–то какое — «солидный»!
Потом без всякого перехода спросила:
— А вам стрелять приходилось? Ну, когда ловили каких–нибудь бандитиков… Или я про служебную тайну спрашиваю?
— И не про тайну и не приходилось. Это больше в книгах пишут про погони, выстрелы, схватки… В действительности все попроще. И посложнее.