Поединок. Выпуск 7
Шрифт:
— Вот именно, многое! Квартира опечатана?
— Опечатана…
Талгатов встал, приблизился к нему и взял за локоть:
— Вы не сердитесь на меня… Я понимаю: ваши предположения подтвердились, вы рады за этих парней, что они вас не обманули, и за себя, что не обманулись. А тут я, со всяким–разным… Хожу, надоедаю, под ногами путаюсь! Но сделайте мне одолжение, съездим с вами туда, а?
И столько горячего и искреннего было в лице и голосе этого пожилого человека, что, глядя на него с гневной беспомощностью, Родионов почувствовал,
В комнатах Федякиной почти все осталось в том же виде, что и днем, даже смятая кровать хранила очертания тела.
Место на полу, где лежал шприц, белело меловой отметкой, и Родионов все время возвращался сюда взглядом. Он курил уже третью сигарету и с растущим раздражением следил за кружащим по комнатам Талгатовым.
— Отпечатки на рюмках отработали?
Родионов сделал вид, будто не расслышал вопроса, и, покосившись на него и нагнувшись над столом, Талгатов осмотрел рюмки, вилки… Затем поднял из–под стула в углу смятую газету.
«И чего он ее разглядывает? Нюхает даже… Вот Шерлок Холмс на мою голову навязался!»
— Вы, простите, не знаете случайно: есть ли в этой квартире Илясова?
— Случайно знаю: нету. Я двух соседок в понятые приглашал и помню хорошо. — И все же любопытство взяло верх в Родионове: — А почему вы интересуетесь?
Талгатов отошел к окну, аккуратно разгладил на тумбочке найденный обрывок.
— А вот, обратите внимание, газетка… «Комсомолка» вчерашняя, так тут надпись карандашом: «7–3–35, Илясова». Тэк–тэк–тэ–эк… Это ведь, знаете, почтальоны так пишут, для удобства доставки! Ну, предположим, что семь — это номер дома…
— Тогда три — номер квартиры, а что же такое тридцать пять?
— А не надо торопиться, — посоветовал Талгатов раздумчиво. — Поспешность, знаете, она хороша в определенных обстоятельствах… Она–то хороша, а мы? Ну–ка, ну–ка… Стоп! Ротозеи мы. Вторая цифра может быть номером корпуса, Игорь Николаевич! И получается у нас: дом семь, корпус три, квартира тридцать пять, Илясова. Улицы не хватает! Пустяка.
Родионов едва не ругнулся от досады на собственную несообразительность. Но ему и так было обидно, что опростоволосился с отпечатками, хотя они были совсем ни к чему, и больше не хотелось попадать впросак.
— Да зачем все это нам? Такие домыслы?
— Затем, что эта Илясова могла последней видеть Федякину. Илясова, или тот, кто эту газету принес! Пятна на ней жирные, либо колбаса была завернута, либо еще что… Записки ведь нет, Игорь Николаевич, а женщины в таких ситуациях обычно бывают расположены записки оставлять.
Ощутив резкость своего тона, Талгатов подошел к Родионову, сказал примирительно:
— Я же понимаю, Игорь Николаевич, что денек был у вас хлопотный, но ведь лучше все обстоятельства до конца доводить… Давайте так, а? Отдохните немного, а после, к вечерку, — ко мне. Вокзальная, семь, чайку попьем, обсудим то да се не торопясь… Давайте?
Ну нет, больше он его
— Вечером я занят, — сухо отрезал Родионов. — Так что принять приглашение не могу.
— Видимо, свидание? — язвительно поинтересовался Талгатов.
— Именно оно. Может у меня быть личная жизнь?
— Может. Смотрите только, чтобы она у вас безличной не стала!
Талгатов еле заметно кивнул и пошел из комнаты, вздернув подбородок и молодцевато выпрямившись, а Родионову почему–то стало жалко его и хотелось вернуть, но он не сделал этого. Простучали по коридору, по лестнице шаги, смолкли…
Родионов взял с тумбочки газетный лоскут, прочел еще раз: «7–3–35, Илясова». И пожал плечами.
Со стены на него, доверчиво улыбаясь, глядела пухленькая девица с челкой над светлыми глазами.
Умываясь из рукомойника под деревом, Тина чувствовала, как наблюдает за ней в окно отчим, и старалась не дать понять, что чувствует это.
Когда шла к себе через проходную, его комнату, Малюгин закрылся газетой.
Она перебрала нехитрый запас кофточек, выбрала цветастую, с короткими рукавами, быстро пришила крючок к юбке. Уже оделась и у зеркала конструировала прическу, а отчим коротко стукнул в дверь, вошел и остановился за спиной. В ней все поджалось, одеревенело, по обыкновению…
— Гляжу — прихорашиваешься? — сверху он видел ровную линию ее пробора.
— Прихорашиваюсь.
— Наладилась куда или гостей ждешь?
— Гостей жду.
— Нет, это хорошо, только вот с посудой у нас… Может, к соседке сбегать?
— Я одного гостя жду.
В углу глаза дрогнула и пульсирующе забилась какая–то жилка, Тина едва не прижала ее рукой.
— А–а–а… Это кого бы? Уж не пижона того, милицейского?
— Его.
— Ага! Тогда, может, мне погулять пойти? — миролюбиво предложил Малюгин.
Она посмотрела на него в зеркале. Отчим улыбался, и в какой раз вызвало удивление, что у него такие ровные, крепкие и белые зубы.
— Ну, зачем вам себя утруждать… На крайний случай у меня эта комната есть.
— Это так. Только я все же пройдусь. А то все дома и дома.
Когда он вышел, Тина глубоко перевела дыхание, оглядела себя и, бросив гребень, отошла от зеркала. Надела старенький сарафан, в котором ее впервые увидел Родионов, вышла на террасу и села на ступеньки, заплетая косу.
У сотрудника НТО на запястье виднелся след сведенной татуировки, толстые короткие пальцы поросли рыжеватыми волосками. Но все, что брали эти пальцы, они брали бережно и аккуратно.
— …Таким образом, на ее рюмке отпечаток сохранился, а на другой нет. Аналогичная картинка с вилкой — видите смазь? — она вытерта, а это вилка гостьи, гостя, уж кто там с ней был, не знаю, это вам устанавливать… И на ноже то же самое.
Сотрудник потер усталые глаза, шумно отодвинувшись вместе со стулом, достал из ящика стола «Беломор». И, прикурив, затянулся несколько раз подряд.