Поэмы 1907-1921 годов
Шрифт:
Обычай вежливый и чинный:
Хотя свободен и широк
Был новый лорд в своих воззреньях,
Но вежливость он соблюдал
И дамам ручки целовал
Он без малейшего презренья.
Его блестящему уму
Противоречия прощали,
Противоречий этих тьму
По доброте не замечали,
Их затмевал таланта блеск,
В глазах какое-то горенье…
(Ты слышишь сбитых крыльев треск?—
То хищник напрягает зренье…)
С людьми его еще тогда
Улыбка юности роднила,
Еще в те ранние года
Играть легко и можно было…
Он тьмы своей не ведал сам…
Он в доме запросто обедал
И часто всех по вечерам
Живой и пламенной беседой
Пленял. (Хоть он юристом был,
Но поэтическим примером
Не брезговал: Констан дружил
В нем с Пушкиным, и Штейн — с Флобером)
Свобода, право, идеал —.
Всё было для него не шуткой,
Ему лишь было втайне жутко:
Он, утверждая, отрицал
И утверждал он, отрицая.
(Всё б—в крайностях бродить уму,
А середина золотая
Всё не давалася ему!)
Он ненавистное — любовью
Искал порою окружить,
Как будто труп хотел налить
Живой, играющею кровью…
«Талант» — твердили все вокруг,—
Но, не гордясь (не уступая),
Он странно омрачался вдруг…
Душа больная, но младая,
Страшась себя (она права),
Искала утешенья: чужды
Ей становились все слова…
(О, пыль словесная! Что нужды
В тебе? — Утешишь ты едва ль,
Едва ли разрешишь ты муки!) —
И на покорную рояль
Властительно ложились руки,
Срывая звуки, как цветы,
Безумно, дерзостно и смело,
Как женских тряпок лоскуты
С готового отдаться тела…
Прядь упадала на чело…
Он сотрясался в тайной дрожи…
(Всё, всё — как в час, когда на ложе
Двоих желание сплело…)
И там — за бурей музыкальной —
Вдруг возникал (как и тогда)
Какой-то образ — грустный, дальный,
Непостижимый никогда…
И крылья белые в лазури,
И неземная тишина…
Но эта тихая струна
Тонула в музыкальной буре…
Что ж стало? — Всё, что быть должно
Рукопожатья, разговоры,
Потупленные долу взоры…
Грядущее отделено
Едва приметною чертою
От настоящего… Он стал
Своим в семье. Он красотою
Меньшую дочь очаровал.
И царство (царством не владея)
Он обещал ей. И ему
Она поверила, бледнея…
И дом ее родной в тюрьму
Он превратил (хотя нимало
С тюрьмой не сходствовал сей дом…
Но чуждо, пусто, дико стало
Всё, прежде милое, кругом —
Под этим странным обаяньем
Сулящих новое речей,
Под этим демонским мерцаньем
Сверлящих пламенем очей…
Он — жизнь, он — счастье, он — стихия,
Она нашла героя в нем,—
И вся семья, и все родные
Претят, мешают ей во всем,
И всё ее волненье множит…
Она не ведает сама,
Что уж кокетничать не может
Она — почти сошла с ума…
А он? —
Он медлит; сам не знает,
Зачем он медлит, для чего?
И ведь нимало не прельщает
Армейский демонизм его…
Нет, мой герой довольно тонок
И прозорлив, чтобы не знать,
Как бедный мучится ребенок,
Что счастие ребенку дать —
Теперь — в его единой власти.
Нет, нет… но замерли в груди
Доселе пламенные страсти,
И кто-то шепчет: погоди…
То — ум холодный, ум жестокий
Вступил в нежданные права…
То — муку жизни одинокой
Предугадала голова…
«Нет, он не любит, он играет,—
Твердит она, судьбу кляня,—
За что терзает и пугает
Он беззащитную меня…
Он объясненья не торопит,
Как будто сам чего-то ждет…»
(Смотри: так хищник силы копит:
Сейчас — больным крылом взмахнет,
На луг опустится бесшумно
И будет пить живую кровь
Уже от ужаса — безумной,
Дрожащей жертвы…) — Вот — любовь
Того вампирственного века,
Который превратил в калек
Достойных званья человека!
Будь трижды проклят, жалкий век!
Другой жених на этом месте
Давно отряс бы прах от ног,
Но мой герой был слишком честен
И обмануть ее не мог:
Он не гордился нравом странным,
И было знать ему дано,
Что демоном и Дон-Жуаном
В тот век вести себя — смешно…
Он много знал — себе на горе,
Слывя недаром «чудаком»
В том дружном человечьем хоре,
Который часто мы зовем
(Промеж себя) — бараньим стадом…
Но — «глас народа — божий глас»,
и это чаще помнить надо,
Хотя бы, например, сейчас:
Когда б он был глупей немного
(Его ль, однако, в том вина?),—
Быть может, лучшую дорогу
Себе избрать могла она,
И, может быть, с такою нежной
Дворянской девушкой связав
Свой рок холодный и мятежный,—
Герой мой был совсем не прав…
Но всё пошло неотвратимо
Своим путем. Уж лист, шурша,
Крутился. И неудержимо
У дома старилась душа.