Птица с голосом как гром,Житель важный пальм пустынных,Сбор труби для птиц невинных,Чистых сердцем и крылом!Ты же, хриплый нелюдим,Злобных демонов наместник,Смерти сумрачный предвестник,Прочь! не приближайся к ним!Кровопийца нам не брат,Хищных птиц сюда не нужно,Лишь орла мы просим дружныНа торжественный обряд.Тот, кто знает свой черед,Час кончины неизбежной,Дьякон в ризе белоснежной,Лебедь песню нам споет.Ты, чей трижды длинен путь,Чье дыханье — смерть надежде,Борон в траурной одежде,Плачь и плакальщиком будь.Возглашаем антифон:Все — и страсть и верность — хрупко!Где ты, феникс, где голубка?Их огонь огнем спален.Так слились одна с другим,Душу так душа любила,Что любовь число убилаДвое сделались одним.Всюду врозь, но вместе всюду,Меж двоих исчез просвет.Не срослись, но щели нет,Все дивились им, как чуду.Так сроднились их черты,Что себе себя же вскореОн открыл в любимом взоре,«Ты» — как «я», и «я» — как «ты».И смешались их права:Стало тождеством различье,Тот же лик в двойном обличье,Не один, а все ж не два!Ум с ума сходил на том,Что «не то» на деле — «то же»,Сходно все и все несхоже,Сложность явлена в простом.Стало ясно: если дваВ единицу превратилось,Если разность совместилась,Ум неправ, любовь права.Славь же, смертный, и зовиДве звезды с небес любви,Скорбно плача у гробницыФеникса и голубицы.
ПЛАЧ
Юность, верность, красота,Прелесть сердца, чистотаЗдесь лежат, сомкнув уста.Феникс умер, и онаОтошла, ему верна,В царство вечности и сна.Не бесплоден был, о нет,Брак, бездетный столько лет,То невинности обет.Если верность иль — увы!Красоту найдете выТо обман, они мертвы.Ты, кто верен и любим,Помолись на благо имПеред камнем гробовым.
ПРИМЕЧАНИЯ К ТЕКСТУ «ФЕНИКСА И ГОЛУБКИ»
Поэма напечатана впервые в сборнике «Жертва любви, или Жалоба Розалинды» (1601) Роберта Честера. За поэмой Честера в книге следовали 14 стихотворений других поэтов: Вена Джонсона, Марстона, Чепмена. Шекспира и несколько анонимных произведений. Поэма Шекспира напечатана без названия, но на титульном листе книги говорится, что ее тема — «аллегорическое изображение подлинной любви, иллюстрируемое судьбой Феникса и Голубки», а разделу, где была напечатана поэма Шекспира, предшествовал шмуцтитул: «Далее следуют разные поэтические опыты на обозначенную ранее тему, то есть Феникс и Голубка…» Поэма Шекспира напечатана пятой среди стихотворений цикла.
Мнения об авторстве и достоинствах поэмы расходятся. В пользу авторства Шекспира говорит то, что книга печаталась в типографии его земляка Р. Филда, который издал также две большие поэмы Шекспира. С другой стороны, форма поэмы не похожа на другие его произведения в поэтическом роде, но в языке находят много общего с обычной поэтической фразеологией Шекспира. Сближает эту поэму с другими также единство платонического взгляда на любовь.
Возглашаем антифон. — Антифон (греч.) — церковное пение, когда хор разбивается на два попеременно поющих полухория.
я сознаю, что поступаю весьма дерзновенно, посвящая мои слабые строки вашей милости, и что свет осудит меня за избрание столь сильной опоры, когда моя ноша столь легковесна; но, если ваша милость удостоит меня своим благоволением, я сочту это высочайшей наградой и клянусь посвятить все свое свободное время и неустанно работать до тех пор, пока не создам в честь вашей милости какое-нибудь более серьезное творение. Но если этот первенец моей фантазии окажется уродом, я буду сокрушаться о том, что у него такой благородный крестный отец, и никогда более не буду возделывать столь неплодородную почву, опасаясь снова собрать такой плохой урожай. Я предоставляю свое детище на рассмотрение вашей милости и желаю вашей милости исполнения всех ваших желаний на благо мира, возлагающего на вас свои надежды.
1
Дешевка изумляет толпу; пусть же мне рыжеволосый Аполлон доставит чаши, полные кастальской воды. Овидий, 1. О любви, XV, 351.
Покорный слуга вашей милости
Уильям Шекспир
Как только диска солнечногоШвырнул в пространство плачущий восход,Уже Адонис на охоте с псами…Увлекшись ловлей, он любовь клянет.Его Венера мрачная догналаИ, словно дерзкий жалобщик, пристала.«О ты, кто для меня всего милей,Цветок полей и воплощенье грезы,Ты лучше нимф, ты краше всех людей,Белее голубка, алее розы!Ты одарен такою красотой,Что мир погибнет, разлучась с тобой.Сойди с седла, мой милый, поскорееК
стволу уздою привяжи коня!Меня порадуй милостью своеюИ сотни тайн узнаешь от меня.Приди и сядь, здесь не таятся змеи…Я докажу, как целовать умею!Пусть губ нам пресыщенье не замкнет,Пусть голодом томятся в изобилье…В них бледность или алость расцветет,Чтоб счет мы поцелуям позабыли…И летний день мелькнет, как быстрый час,В забавах упоительных для нас!»Она хватает потные ладониВеселого и крепкого юнцаИ эти руки в исступленном стонеБальзамом именует без конца…Такая вдруг в ней объявилась сила,Что прочь с коня она его стащила.Уже в одной руке у ней узда,Другою сжато юноши дыханье…Он покраснел, сгорая от стыда,Но в нем молчит свинцовое желанье.Она, как уголь в пламени, цветет,Он красен от стыда, но в страсти — лед!Уздечку пеструю на куст колючийОна швырнула… Как любовь быстра!Привязан конь, и вот удобный случай:Ей всадника теперь сковать пора…Ей хочется его отдаться власти,Но он не разделяет пылкой страсти.На локти и колени опершись,Она тотчас же рядом с ним ложится…Он в гневе, но она ему: «Не злись!»И так и не дает ему сердиться.Целуя, говорит она ему:«Браниться станешь — рот тебе зажму!»Он от стыда горит… Она слезамиСпешит залить невинный пламень щек.И в вихре вздохов над его щекамиВолос струится золотой поток.Он тщетно к скромности ее сзывает,Но поцелуй моленье заглушает.И, как орел голодный, кости, жир,И даже перья клювом все терзаетИ до тех пор, пока не кончит пир,Крылами бьет и жертву пожирает,Так и она целует в лоб и в ротИ, чуть закончит, сызнова начнет.Но все ж, под гнетом силы непослушный,Лежит в жару он, тяжело дыша,Ей мил его дыханья воздух душный,Небесной влаги ждет ее душа…Ей хочется, чтоб щеки стали садом,Чтоб дождь росы на них излился градом.Взгляни на птицу, пойманную в сеть!Так юноша в объятьях стиснут ею…И стыд и гнев в нем начинают тлеть,Но делают его еще милее.Так дождь, из туч пролившись над рекой,Вскипает в ней бушующей волной.И вновь Венера нежно умоляет,Чтоб в слух ему вошел любви напев…Но он угрюм, досада в нем пылает,В нем бьются алый стыд и бледный гнев.Он, алый, мил ей — но ей щеки этиИ бледные милей всего на свете.Любовь — ей всё, ему же все равно…Она своим бессмертием клянется,Что вместе быть им вечно суждено…Когда ж ее слезам он улыбнется?Они струятся, щеки затопив,Но им отвергнут пламенный порыв.Услышав это, взор он поднимает…И как, из волн мелькнув на миг, нырок,Замеченный, обратно вглубь ныряет,Так он готов ей дать любви залог…Она у губ его губами бродит,Но он, зажмурясь, губы вновь отводит.Нет, никогда и путник в летний знойТак не искал воды, томясь в пустыне…Спасенье есть, но путь к нему крутой:Она в воде, но пламя жжет богиню.«О, сжалься, мальчик с сердцем, как кремень!Ужель тебе и целоваться лень?Меня молил, как ныне я взываю,Сам бог войны суровый о любви…Он был могуч… Над битвами летая,Он побеждал, весь в прахе и крови…Мой раб, он умолял самозабвенноО том, что я отдам тебе мгновенно.На мой алтарь копье повесил он,И крепкий щит, и шлем непобедимый,И стал учиться, мною покорен,Играть, резвиться и шутить с любимой.В объятьях обретя желанный бой,Расстался он с гремящею войной.Так властелин склонился предо мною,На цепи розовой он взят в полон…Покорствует ему копье стальное,Но пал перед моим презреньем он.О, не гордись, не хвастай тайной силой,Владея той, кто бога битв пленила.Губами влажными коснись моих,Мои не так милы, но все же алы,Пусть пламя поцелуев вспыхнет в них…Зачем же никнет голова устало?Взгляни в глаза, в них блеск красы твоей,И губы, как глаза, с губами слей.Стыдишься целовать? Сомкни ресницы,И вместо дня настанет в мире ночь…Для двух в любви чудесное таится!Мы здесь одни, отбрось же робость прочь.Фиалки ни нарочно, ни случайноНе разгласят по свету нашей тайны.Над милыми губами нежный пухЕще незрел! Но ждут тебя услады…Не упускай мгновенья, милый друг,Нет, красоты своей губить не надо.Ведь если роз в расцвете не сорвут,Они в саду увянут и сгниют.Вот если бы старухою была я:Сухая, хриплая, с кривой спиной,Морщинистая, мерзкая, больная,Костлявая, с седою годовой,Там ты бы мог и не искать блаженства,Но ты ведь ненавидишь совершенство!На лбу белейшем ни морщинки нет,Глаза лукавым огоньком блистают,Здесь красота не знает грозных бед,А тело нежное, как в зное, тает,И влажная рука — попробуй тронь!Расплавится, скользя в твою ладонь.Лишь попроси, я слух твой очарую,Как фея, я порхаю по траве,Иль, словно нимфа, на песке танцуюНеслышно, с вихрем кос на голове…Любовь взлетает в воздух, словно пламя,Она стремится слиться с небесами!Взгляни на берег — он похож на сад…Лежу — цветы не мнутся подо мною.Два голубя меня по небу мчат,И жизнь моя весь день полна игрою…Мой милый, мне любовь легка, светла,Ужель тебе она так тяжела?Но любит ли одна рука другую?Ты разве сам пленен своим лицом?Ну что ж, блаженство у себя воруя,Люби себя в безумии пустом!Так к Нарцисс погиб в одно мгновенье,В ручье свое целуя отраженье.Для блеска создан факел и алмаз,А девы юные — чтоб их любили,Настой из трав — чтоб хворь прогнать от нас.Как жалки только для себя усилья!Рождать — вот долг зерна и красоты,Ты был рожден, теперь рождай и ты!Но как ты смеешь брать блага земные,Не одарив ничем земли взамен?Нужны природе существа живые,Они переживут твой прах и тлен.Ты, бросив смерти вызов, будешь вечноВ потомстве воскресать и жить, конечно».Они уже лежали не в тени…Царица, упоенная, вспотела.Заметив, где скрываются они,Сам бог Титан, от зноя разомлелый,Мечтал отдать Адонису коней,А сам к Венере — и улечься с ней.Адонис ленью тягостной томится,В его глазах унынье, мрак, тоска…И ясный взор в нем постепенно тмится,Так небо застилают облака.Он молвил ей: «Довольно препираться!Лицо пылает, время отправляться!»Она в ответ: «Так юн и так жесток!Что скажешь ты, скрываясь, в оправданье?Небесных вздохов нежный ветерокПусть охладит нам зноя колыханье.Из кос густых я тень тебе создам,А если вспыхнут — волю дам слезам!Не так силен палящий отблеск зноя,Ведь я меж солнцем и тобой лежу,Ничуть не тяготясь такой жарою,Но в пламень глаз твоих с тоской гляжу.Будь смертной я, погибла б рядом с милымМеж солнцем в небе и земным светилом.Ты крепок как кремень, ты тверд как сталь,Нет, даже крепче: камни дождь смягчает.Ты женщины ли сын? Тебе не жальСмотреть, как женщину любовь сжигает?О, если б мать твоя такой была,Она б тогда бездетной умерла.За что меня надменно презираешь?Ужель опасность здесь тебе грозит?Ну что от поцелуя ты теряешь?Ответь нежней, иль пусть язык молчит.Дай поцелуй, и вновь его верну яС процентами второго поцелуя.О идол размалеванный, тупой,О мертвый лик, холодный камень ада,Не женщиной рожден на свет земной,Как статуя, ты лишь для глаз услада!Нет, на мужчину вряд ли ты похож,У них ведь поцелуй всегда найдешь!»Но страсть ей не дает сказать ни слова,Сковало нетерпенье ей язык,Румянец щек и пламень глаз ей сноваНаносят вред, который столь велик:То плачет, то безмолвием томится,То снова слезы начинают литься.То головой тряхнет, то руку жмет,То на него косится, то на землю,И хоть рукой, как лентой, обовьет,Он рвет объятья, жалобам не внемля.Но вырваться не может — сплетенаКругом лилейных пальцев белизна.«О милый, говорит, прилег ты нынеТам, где белей слоновой кости грудь…Пасись где хочешь — на горах, в долине,Я буду рощей, ты оленем будь.И вновь с холмов бесплодных, безотрадныхСпустись попить в источниках прохладных.Почаще в тайных уголках броди,Цветущая долина мхом увита…Холмы крутые, чаща впередиЗдесь все от бурь и от дождей укрыто.Оленем стань и в роще здесь гуляй,Сюда не долетит собачий лай».Адонис усмехается с презреньем,Две ямочки мелькнули на щеках…Любовь их перед гибельным мгновеньемИзваяла, чтоб победить свой страх.Теперь она спокойна, твердо зная,Что не грозит ей гибель никакая.Отверзли зев, любви ее грозя.Заветные, волшебные пещеры.Убитого сразить уже нельзя…Что вымолвит безумная Венера?Что может для царицы быть страшней:Любить того, кто равнодушен к ней!Но страсть ей не дает сказать ни слова,Слов больше нет, все жгуче ярость мук…Его не удержать, уходит время,Он вырывается из цепких рук.Венера стонет: «Дай мне насладиться!»Но он, вскочив, к коню стрелою мчится.И вдруг откуда-то из-за кустовКобыла молодая, в гордой негеПочуяв жеребца, под звон подковХрапит и ржет в неукротимом беге.И к ней рванувшись, дикий жеребец,Сорвав узду, умчался наконец.Он скачет, ржет и яростно играет,Подпругу тканую в куски крошит,Копытом, раня землю, ударяет,И будто гром из гулких недр звучит…Мундштук железный он грызет зубами:То, что гнетет, должны мы свергнуть сами!Он уши навострил, и волны льетПо шее пышная, густая грива,Как горн, он грозным жаром обдает,Он воздух пьет ноздрями горделиво.А взор его, как пламень, затаилВ себе неистовство, отвагу, пыл.То рысью мчится, поступь ускоряя,С изящной, скромной, гордой простотой,То встанет на дыбы, в прыжках играя,Как бы твердя: «Вот я какой лихой!Пусть удаль молодецкая пленяетЛошадку, что за мною наблюдает».Да что ему гнев всадника, укорИ льстивое: «Да ну же!» иль «Куда ты?»Что удила, что ярость острых шпор,Седло, и сбруя, и чепрак богатый?Он видит только цель своих услад,И больше ничего не видит взгляд.Когда художник превзойти стремитсяПрироду, в красках написав коня,Он как бы с ней пытается сразиться,Живое мертвым дерзко заменя…Но конь живой — чудесное созданье!В нем все прекрасно: сила, пыл, дерзанье.С широкой грудью, с тонкой головой,С копытом круглым, с жаркими глазами,С густым хвостом, с волнистою спиной,С крутым крестцом, с упругими ногамиБыл конь прекрасен! Нет изъянов в нем…Но где же всадник, властный над конем?Он вздрогнет, если перышко взлетает,Порой отпрянет он, порой замрет,Куда он бросится — никто не знает,И, с ветром споря, мчится он вперед.И ветер свищет над хвостом и гривой,Как веер, шерсть взметая торопливо.Он тянется к лошадке, звонко ржет,И, все поняв, ответно ржет кобыла,И, хоть приятен ей такой подход,Она упрямится — не тут-то было!И отвергает яростный порыв,Копытами наскоки отразив.И вот уж недовольный, безотрадный,Хлеща по бедрам яростно хвостом,Чтоб жаркий круп укрыть в тени прохладной,Он бьет копытом, мух кусая ртом.Увидя гнев, кобылка молодаяСпешит к нему, всю ярость в нем смиряя.Его взнуздать идет Адонис злой…Но вдруг лошадка дикая в испуге,Как от погони, прочь летит стрелой,А конь, забыв Адониса, — к подруге,И мчатся вдаль, а рядом с двух сторонНесется стая вспугнутых ворон.Уселся в ярости Адонис, мрачный,Кляня проделки буйного коня…Миг выпал для любви теперь удачный:Вновь обольщать, мольбой его маня.Нет горя, что сильнее сердце гложет,Когда и речь любви помочь не может.Печь замкнутая яростней горит,Река в плотине яростней вскипает…О скрытом горе так молва твердит:Потоки слез огонь любви смиряют.Но раз у сердца адвокат немой,Тогда истец процесс погубит свой.Ее вблизи он видит и пылает:Под пеплом угли вихрь вздувает вновь.На лоб он в гневе шапку надвигает,Уставясь в землю, мрачно хмуря бровь,Как будто замечать ее не смея…Но искоса-то он следит за нею.И любопытно видеть, как онаК мальчишке своенравному крадется,Как на лице в смятенье белизнаРумянца алым светом вдруг зальется…То бледен облик щек ее, а вот,Как молния с небес, он вдруг сверкнет.И вот она, склоняясь, поникаетЛюбовницей смиренной перед ним…Одной рукою шапку поправляетИ льнет к щекам движением хмельным,Нежнейший след на коже не изгладя,Как легкий след в недавнем снегопаде.Меж ними дело кончится войной!Ее глаза к нему бегут с прошеньем,Но он не тронут горестной мольбой:Все жалобы встречает он с презреньем.То, что неясно в пьесе до сих пор,Расскажут слезы, как античный хор.Она дарит его пожатьем нежным…Как лилия, зарытая в снега,Иль мрамор в алебастре белоснежном,Так белый друг взял белого врага.И бой двух рук — огня со льдом искристымДвум голубкам подобен серебристым.Глашатай мысли речь ведет опять:«Венец творенья в этом мире бренном,О, если бы мужчиною мне стать,То, слив сердца в желанье дерзновенном,Тебя я кинулась бы исцелить,И даже с риском жизнью заплатить».Он говорит: «Оставь в покое руки!»«Отдай мне сердце! — был ее ответ.Отдай его, в нем лишь металла звуки,А нежных вздохов в нем давно уж нет.Теперь меня смутит любовь едва ли,Ты виноват, что сердце тверже стали».А он: «Стыдись! Уйди иль дай уйти!Мой день погублен, конь удрал куда-то,Из-за тебя его мне не найти,Оставь меня и уходи одна ты.Лишь вот о чем сейчас веду я речь:Как от кобылы жеребца отвлечь».Она в ответ: «Твой жеребец, палимыйЖеланьем ярым, верный путь избрал…Туши пожар любви неодолимый,Чтоб уголь сердце не воспламенял.Пределы морю есть, но нет — для страсти!Так диво ли, что конь у ней во власти?Смирившись перед кожаной уздой,У дерева томился он покорно…Но, милую почуяв, конь лихой,Ремень непрочный свой рванув проворно,Мгновенно ухитрился прочь стянуть,Освободив и голову и грудь.Кто, видя милую нагой в постели,Блеснувшую меж простынь белизной,Допустит, чтоб в нем чувства онемелиТам, где глаза пресыщены едой?Кто не дерзнет и хилою рукоюВздуть пламя в печке зимнею порою?Позволь коня мне, мальчик мой, простить!Вот у кого бы надо поучитьсяБездумно наслаждения ловить,Он нам теперь в наставники годится!Учись любить, не труден ведь урок,Усвоенный, тебе пойдет он впрок».Он говорит: «Любви ловить не буду,Она не вепрь, чтоб гнаться мне за ней…Мой долг велик, но брать не стану ссуду,Держаться дальше от любви — верней!Я слышал, что она лишь дух бесплотный,И смех, и слезы — все в ней мимолетно.Кто в платье неготовом выйти б мог?Кто нерасцветший лепесток срывает?Лишь тронь неосторожно — и росток,Едва взошедший, быстро увядает.И если жеребенок запряжен,То быстро в клячу превратится он.Ты же мне руку вывихнешь… Не надо!Расстанемся — не время для бесед…Сними же с сердца моего осадуИ знай: надежды на победу нет!Брось клятвы, лесть, притворные печали,Там не пробьешь, где сердце тверже стали».Она в ответ: «Ты смеешь возражать?О, лучше б ты был нем иль я глухая…Сирены голос губит нас опять,Терзалась я, теперь изнемогаю.Нестройных звуков полный, твой хоралДля сердца жгучей раной прозвучал.Будь я слепой, то уши бы пленялисьНевидимой и скрытой красотой,Будь я глухой, все атомы бы рвалисьК тебе, к тебе, к слиянию с тобой…Без глаз, ушей, без слуха и без зренья,Я радость бы нашла в прикосновенье.А если бы я даже не моглаНи видеть, ни внимать, ни трогать нежно,То я бы в обонянии нашлаВозможность волю дать любви безбрежной…Твой облик излучает аромат,В нем как бы вновь огни любви горят,Но вкусу пир ты дал бы бесконечный,Ты, четырех главнейших чувств исток!Они тогда бы наслаждались вечно,Поставив Подозренье на порог,Чтоб Ревности угрюмой появленьеНе портило бы пир и наслажденье».Открылся вновь рубиновый портал,Чтоб нежно речь струилась, а не с гневом,Но пурпур зорь извечно предвещалКрушенье — моряку, грозу — посевам,Скорбь — пастухам, беду — для малых птиц,Для стада — вихрь и отблески зарниц.Зловещий этот знак ее печалит:Так ветер вдруг замрет перед грозой,Так волк, рычать готовый, зубы скалит,Так брызнет сок из ягоды тугой,Как из ружья полет смертельной пули,Слова непрозвучавшие резнули.Ее сражает сразу грозный взгляд,Он и убьет любовь и воскрешает:Улыбке каждый после гнева рад,И нищего любовь обогащает.А глупый мальчуган ей щеки трет,Вот-вот опять румянец в них мелькнет,И он уже забыл все то, что было,Забыл, что собирался укорять…Любовь уловкой горе отдалила:Как ум хитер — в беде ее спасать!Она в траве недвижно замираетПусть он ей жизнь дыханьем возвращает!Он жмет ей нос, и ловит сердца звук,Сгибает пальцы, видя: плохо дело!На губы дышит ей… Как нежный друг,Исправить вред готов, и вдруг он смелоЕе целует! Ей теперь не встать,Она согласна вечно так лежать.Ночь грустную теперь заря сменяет,Два голубых окна открыты в день…Так солнце утром землю оживляет,Приветным взором разгоняя тень,Деля сиянье славы с небесами,Так и лицо озарено глазами.Лицо его, как пламя, жгут лучи,Как будто там сияющими стали.Не будь нахмурен он, тогда в ночиЧетыре факела бы заблистали,А взор ее хрустальною слезойМерцает, как луна в волне ночной.Она твердит: «В огне иль в океанеЯ гибну, в небесах иль на земле?Что мне отныне — жизнь иль смерть желанней?Который час? Рассвет иль ночь во мгле?Была жива — и жизнь, как смерть, томила,Теперь мертва — и смерть мне стала милой.Убил уж раз меня! Убей же вновь!Ведь злое сердце взор твой научилоС презреньем оттолкнуть мою любовьИ сердце бедное мое убило.В мои глаза вошла бы темнота,Когда б твои не сжалились уста.Пусть поцелуй целебный долго длится!Пусть пурпур губ не блекнет никогда!Пусть свежесть в них навеки сохранится,Чтоб гибель им не принесли года!Пусть скажет звездочет, нам смерть вешая:Твоим дыханьем сдута язва злая.О, чистых губ мне наложи печать!Какую сделку заключить должна я?Себя теперь готова я продать,А ты внесешь мне плату, покупая.И чтоб покупку увенчать верней,Печатью мне уста замкни скорей.Пусть щедрым ливнем льются поцелуи,Плати по одному, не торопясь.Ведь десять сотен только и прошу я,Они мелькнут, быстрее слов промчась.Смотри, за неуплату долг удвою,И двадцать сотен для тебя — пустое!»«Царица, — он промолвил, — объясниНезрелостью все ухищренья эти.Я юн, меня к познанью не мани,Рыбак мальков швыряет прочь из сети.Созрев, сорвется слива; но онаКисла на вкус, покуда зелена.Взгляни: целитель мира, утомленный,На западе кончает путь дневной.Кричит сова, предвестник ночи сонной,В загоне — овцы, в гнездах — пташек рой.Слой черных туч, окутав небо тьмою,Зовет и нас к разлуке и покою.Давай друг другу мы шепнем: „Прощай!“Скажи — и ты дождешься поцелуя!»Она, сказав, как будто входит в райИ платы ждет, мечтая и ликуя…И обняла любимого потом,Прильнув к лицу пылающим лицом,Пока он, ослабев, не отрываетНебесной влагой напоенный рот…Он сладостью ей губы обжигает,Но жажда их все яростнее жжет.Они, друзья и недруги желанья,Вновь падают на землю без дыханья.Теперь желанье, жертвой завладев,Ее, как хищник, жадно пожирает…Ее уста — как воин, впавший в гнев,Его уста — как пленник, замирают.Она их пьет как коршун, груб и дик,Пока не осушает весь родник.Она в слепом неистовстве бушует,Вдруг ощутив всю сладость грабежа,В ней страсть с безумством ярости ликует,Лицо горит, вся кровь кипит… Дрожа,Она в забвенье отшвырнула разум,И стыд, и честь — все умолкает разом.В объятьях цепких, слаб и распален,Как ставшая ручною в клетке птица,Иль как олень, что бегом утомлен,Иль как дитя, что ласке покорится,Он ей сдается, не вступая в бой,А ей желанен счастья миг любой!Малейшему давленью уступаетЗастывший воск, когда огнем нагрет,Отвага никаких преград не знает,Особенно в любви границ ей нет…И страсть не отступает боязливо,Чем цель трудней, тем яростней порывы.Ей не пришлось бы нектар губ впивать,Смутись она его суровым взором…С шипами вместе розу надо рвать,Влюбленный должен быть глухим к укорам.Будь красота под тысячей замков,Любовь пробьется к ней в конце концов.Ей жалость отпустить его внушает,Несчастный молит дать ему уйти…И вот она его освобождаетИ даже говорит ему: «Прости!»Хоть луком Купидона и клянется,Что он над сердцем властен остается.«Мой милый, эту ночь я проведуВ бессонной, — говорит она, — печали…Скажи мне, где и как тебя найду?На завтра встречу мы не назначали?»А он ей: завтра встреча не нужна,С друзьями он идет на кабана.«Кабан!» — Вдруг бледность щеки покрывает,Как будто бы над розой полотно…Хоть ею тайный страх овладевает,Она к нему прильнула все равно.Упали оба — тут и он забылсяИ прямо на живот к ней повалился.Для жаркой схватки на коне боец,Теперь любви арена перед нею…Когда же в бой он вступит наконец?Но тают жалкие мечты, тускнея;Таких и сам Тантал не ведал бед:В Элизиум вошла — а счастья нет!Вот птицы видят гроздья на картине,Их так пленяет этот виноград,Что ягоды клюют и на холстине…Так и ее желания томят.Желаний пыл невспыхнувший царицаЗажечь в нем поцелуями стремится.Напрасен труд, царица красоты,Испробовано все, что достижимо…Иных наград заслуживаешь ты:Сама Любовь… в любви… и нелюбима!«Стыдись, — он говорит, — ты жмешь, пусти,И эти приставанья прекрати!»«Когда б о вепре ты не заикнулся,Давно бы ты ушел, — в ответ она, —А вдруг метнул копье да промахнулся?Ну где же осторожность тут видна?Опасен хищник острыми клыками,Так мясники орудуют ножами.Щетину игл — угрозу для враговОн тащит на спине горбатой, взрытой,Он мордой рыть могилы всем готов,Глаза, как светляки, блестят сердито…Он в ярости сметает всё с пути,И трудно от клыков его уйти.Его бока защищены щетиной,И надо их сперва пронзить копьем…А к толстой шее путь для лезвий длинный,Он в бешенстве сразится и со львом.Пред ним кустарник в страхе сторонится,Когда стремглав он через дебри мчится.Тебя ему сгубить совсем не жаль,И облик твой, моей любви блаженство,И нежность рук, и губ, и глаз хрустальВсе изумительное совершенство!Но, одолев тебя (вот ужас в чем!),Как луг, всю прелесть взроет он потом.Пусть в мерзостной берлоге он таится…Что делать красоте с врагом лихим?К опасностям не должно нам стремиться,Здесь друга нам совет необходим.Во мне — чуть уши это услыхалиОт страха все поджилки задрожали.Ты видел, как в глазах зажегся страх?Заметил, как лицо мое бледнеет?Ты лег на грудь мне, ты в моих руках,И я без чувств, и все во мне немеет…Но сердца беспокойный, шаткий бойКак гул землетрясенья под тобой.Там, где царит Любовь, там Ревность злаяСтоит, как верный часовой, пред ней,Тревогу бьет, мятеж подозревая,И в мирный час зовет: „Убей! Убей!“Она любовь от страсти отвлекает,Так ветер и вода огонь сбивают.Червяк, любви грызущий вешний цвет,Лазутчик этот всюду тайно вьется,Мешая правду счастья с ложью бед…Он Ревностью уж издавна зовется.Стучит он в сердце, в ухо шепчет мне.Что смерть любимого страшна вдвойне.Он страшный облик вепря представляетРазительно испуганным глазам,И, весь в крови, твой образ возникает,Поверженный, как жертва злым клыкам.К цветов подножью кровь твоя струится,И грустно ряд стеблей к земле ложится.А что со мною станется тогда,Раз и теперь дрожу я от волненья?Одна лишь мысль для сердца уж беда,А страх ему внушает дар прозренья.Знай, что тебе погибель суждена,Когда ты завтра встретишь кабана.Уж если так увлекся ты охотой,За робким быстрым зайцем устремись,Иль за лисою в чащи и болота,Иль за пугливой ланью ты помчись!Но там трави одних лишь кротких тварейСо сворой псов в охотничьем угаре.Заметь, когда, спасаясь от беды,Мелькают ушки зайчика косого,То он, запутывая все следы,Быстрее ветра мчится прочь, и сноваВ любые норки он юркнуть готов,Как в лабиринт, чтоб обмануть врагов.Порой в толпу овец он ускользает,Их запахом обманывая псов,Порою в норку кролика влетает,Чтоб смолкнул гул собачьих голосов,Иль спрячется в стадах оленьих ловко:Для всяких бедствий есть своя уловка.Собак разгоряченных он смутитТам, где с другими запах свой смешает,Но вскоре вновь его обман открыт,Их звонкий лай на миг лишь замолкает.Завоют псы, а эхо им в ответ:Как бы и в небе ловят зверя след.Стоит зайчонок бедный у пригоркаНа задних лапках, обратившись в слух,Он за врагами наблюдает зорко,К заливчатому лаю он не глух.В тоске больного он напоминает,Что звону похоронному внимает.Ты видишь, он, запутывая путь,Зигзагами летит, в росе купаясь,Царапая себе шипами грудь,Любых теней и шорохов пугаясь.Топтать смиренных ведь готов любой,А кто поможет справиться с бедой?Лежи спокойно и послушай дало…Не рвись, ведь все равно тебе не встать!Я от охоты отучу едва ли,Хоть мне пришлось мораль тебе читать.Легко найду я нужные сравненья,Чтоб как-то дать страданьям объясненье.Что я сказать хотела?» — «Все равно, —Прервал он, — все давно об этом знают.Уж ночь, темно…». — «Так что же, что темно?»«Меня друзья давно уж ожидают,И я, бредя во тьме, могу упасть».В ответ она: «Во тьме лишь зорче страсть.А упадешь, то знай: земля, наверно,К тебе в любви пытается прильнуть…Сокровища на всех влияют скверно,Влекут и честных на преступный путь.От губ твоих спешит Диана скрыться,Чтоб поцелуем ей не соблазниться.Теперь причина темноты ясна:Стыдясь, луна свои лучи застлала,Пока природа не осужденаЗа то, что красоту с небес укралаИ воплотила в облике твоем,Чтоб в ночь затмить луну и солнце — днем.Луна Судьбу лукаво подкупает,Прося труды природы истребить…Судьба с уродством красоту сливает,Чтоб в хаосе гармонию сгубить,А красоту подвергнуть страшной властиТиранства, злополучья и несчастья.Горячка, бред, чумы смертельный яд,Безумие, шальные лихорадки,Болезнь костей, когда в крови горят,Как пламя, сумасшествия припадки,Отчаянье, печаль, весь гнет земнойПрироде смертью мстят за облик твой.А из недугов этих ведь любыеВ мгновенной схватке прелесть сокрушат,И молодости краски огневые,Недавно так пленявшие наш взгляд,Все быстро блекнет, вянет, исчезает…Так снег в горах под солнцем в полдень тает.Ты девственность бесплодную отбросьВесталок хмурых и монахинь нудных…Им дай лишь власть — пожалуй бы пришлосьУвидеть век людей бездетных, скудных.Будь щедр! Чтоб факел в темноте не гас,Ты масла не жалей хоть в этот раз.Вот это тело — жадная могила,Свое потомство в ней хоронишь ты…Ему родиться время предрешило,Но ты не спас его от темноты.Весь мир взглянул бы на тебя с презреньем,Узнав, что ты запятнан преступленьем!Себя ты губишь скупостью своей…Так и в гражданских войнах не бывает!Самоубийцы даже ты гнусней,Отца, который сына убивает.Зарытый клад ржавеет и гниет,А в обороте — золото растет!»«Ты скучной теме предаешься страстноВ который раз, — Адонис ей сказал,Но борешься с теченьем ты напрасно,И я тебя напрасно целовал.Клянусь я ночью, нянькой наслажденья,Мне речь твоя внушает омерзенье!Хоть двадцать тысяч языков имей,И каждый будь из них еще страстнее,И будь он пения сирен нежнейЯ все равно понять их не сумею.Бронею сердце вооружено,Не будет слушать песен лжи оно,Чтоб обольщающий напев не вкралсяВ нетронутый тайник груди моейИ там смутить бы сердце не старался,Не дав потом спокойно спать ночей…Нет, госпожа, его терзать не стоит,Пускай никто его не беспокоит.На лесть твою легко рукой махнуть,Ведь гладок путь, ведущий к обольщенью…Не от любви хочу я увильнуть,Я к похоти питаю отвращенье.А ты, чтоб в плен потомством заманить,Свой разум в сводню хочешь превратить.Любовь давно уже за облаками,Владеет похоть потная землейПод маскою любви — и перед намиВся прелесть блекнет, вянет, как зимой.Тиран ее пятнает и терзает:Так червь листы расцветшие глодает.Любовь, как солнце после гроз, целит,А похоть — ураган за ясным светом,Любовь весной безудержно царит,А похоти зима дохнет и летом…Любовь скромна, а похоть все сожрет,Любовь правдива, похоть нагло лжет.Я больше бы сказал, да не дерзаю,Предмет уж стар, оратор же незрел…Итак, тебя с досадой покидаю,Стыд на лице, и в сердце гнев вскипел,А уши, что речам хмельным внимали,Горят румянцем — так их оскорбляли».От нежных рук, державших на груди,Уходит он, из сладостных объятийОн вырвался. Венера впередиЛишь горе чует, плача об утрате.Как в небе метеор, мелькнув, погас,Так он скрывается во мраке с глаз.Она за ним следит… Так мы пороюГлядим на отплывающих друзей,Когда корабль уже закрыт волною,До туч взлетевшей в ярости своей,И тьма, как необъятная могила,Уже любимый облик поглотила.Смущенная, как тот, кто вдруг в потокАлмаз бесценный уронил случайно,Как путник, чей погаснул огонек,Бредет в ночном лесу тропинкой тайной,Так и она лежала в темноте,Утратив путь к сияющей мечте.Бьет в грудь она себя, и сердце стонет,А ближние пещеры, как бы злясь,Назад к богине эти стоны гонят,Как будто бы усилить боль стремясь.Она раз двадцать всхлипнет: «Горе, горе!»И плачут двадцать эхо, стонам вторя.О том, как дерзких юношей в рабовЛюбовь в безумстве мудром обращает,Как губит в детство впавших стариков,Она уныло песню начинает…Заканчивает скорбный гимн печаль,А эхо все уносит гулко вдаль.Всю ночь звучат мотивы скучной песни,Часы влюбленных молнией летят…Что им всего на свете интересней,То, думают, любой услышать рад.Но часто их подробные рассказыОхоту слушать отбивают сразу.Но с кем ей провести придется ночь?Ведь звуки эхо льстить бы ей сумели…Их слушать, как буфетчиков, невмочьВ дыму таверны, за бутылкой эля.Им скажешь: «Да!» — они ответят: «Да!»И «Нет!» на «Нет!» услышишь ты всегда.Вот жаворонок нежный! В час рассветаОн ввысь из влажных зарослей вспорхнет,И встанет утро. Прославляя лето,Величьем дышит солнечный восходИ мир таким сияньем озаряет,Что холм и кедры золотом пылают.Венера солнцу тихо шлет привет:«О ясный бог и покровитель света!Свет факелов и звезд далекий свет,Весь этот блеск — твое созданье это…Но сын, рожденный матерью земной,Затмить сумеет свет небесный твой».И к роще миртовой Венера мчится,Волнуясь, что уж полдень недалек,А весть о милом в тишине таится…Где лай собак и где гремящий рог?Но вдруг возникли отклики в долине,И вновь на звуки понеслась богиня.Она бежит, а на пути кусты,Ловя за шею и лицо целуя,У бедер заплетаются в жгуты…Она летит, объятья их минуя.Так лань, томясь от груза молока.Спешит кормить ягненка-сосунка.Но, услыхав, что псы визжат в тревоге,Она дрожит, как тот, кто вдруг змеюЗловещей лентой встретив на дороге,Замрет и в страхе жмется на краю…Так вой собак, звучащий за спиною,Всю душу наполняет ей тоскою.И ясно ей, что здесь идет со львом,С медведем или вепрем бой кровавый…И там, где в кучу сбились псы кругом,Ей слышен визг и вой орды легавой.Уж очень страшен псам свирепый враг:Кому начать — им не решить никак.Ей в уши проникает визг унылый,Оттуда к сердцу подступает он,И в страхе кровь от сердца рвется с силойИ каждый атом в ней оледенен…Так, офицера потеряв, солдатыБегут позорно, ужасом объяты.Потрясена картиною такой,Она застыла в трепетном волненье,Пока себе не говорит самой,Что это — лишь пустое наважденье,Что успокоиться она должна,И вдруг под елью видит кабана.Все в алых сгустках, в белой пене рыло,Как будто с молоком смешалась кровь…Ей снова страх оледеняет жилы,И мчится прочь она в безумстве вновь.Вперед, назад — блуждает и плутает,И кабана в убийстве обвиняет.Меняя в горе тысячи путей,Она по ним же пробегает снова.То медлит, то опять летит быстрей…Так пьяный ум, бессвязный, бестолковый,Все видит, ничего не уловив,За все берясь и тотчас вновь забыв.Вот в чаще утомленный пес ютится,И где хозяин — он сказать бы рад,Другой все раны зализать стремится:Прекрасный способ, если в ране яд!А вот и третий, изнуренный боем…Она к нему, но он встречает воем.Когда замолк его зловещий вой,Бредет еще один, угрюмый, черный,Терзает душу визг его глухой…А с ним другие, кончив бой упорный,Пушистые хвосты влачат в пыли:Почти все псы уж кровью истекли.Всегда и всюду смертные страшатсяЛюбых видений, знамений, чудес…В них как бы откровения таятся,В них узнают пророчества небес.Так в ней от страха сердце замирает,И к Смерти жалобно она взывает.«О злой тиран, — так Смерть она зовет,Любви разлучник, мерзостный и тощий!Зачем ты душишь красоты восход,Угрюмый призрак, ненавистной мощью?Всю красоту свою, пока дышал,Он розе и фиалке отдавал.Ужель умрет он? Чтобы ты сразилаТакую красоту? Не может быть…А впрочем, что же? С той же страшной силойТы наугад, вслепую можешь бить!Ты в старость метишь, но стрелою звонкойТы мимо цели в грудь разишь ребенка.Заране это зная, словом онОтбил бы натиск беспощадной силы,Враг людям с незапамятных времен,Ты не сорняк, а ты цветок сгубила.Он с золотой стрелой Любви шутил,Но Смерти черный лук его сразил.Ужель ты слезы пьешь, властитель горя?Что даст тебе окаменелый стон?Зачем же вечный сон застыл во взоре,Хоть все глаза учил прозренью он?Что скажешь ты Природе в оправданье,Исторгнув лучшее ее созданье?»Она теперь отчаянья полна…Как шлюзы, веки падают, скрываяХрусталь ручьев, и по щекам волнаНа грудь струится, серебром сверкая.Но дождь серебряный, сквозь шлюзы вмигПрорвавшись, на свободу вновь проник.О, как глаза и слезы в дружбе слиты!В слезах — глаза, а слезы — в них видны!И хоть со щек они дыханьем смыты,Друг в друге хрустали отражены…Как в бурный день, где вихри дождь сменяют,Вздох сушит щеки, слезы — увлажняют.Столь разны чувства, но беда одна…Кто может лучшим в горести считаться?Какое главным назовет она?В борьбе за первенство они теснятся…Нет, все равны. И вот они толпойСошлись, как облака перед грозой.Вдруг крик охотника ей слух пронзает:Так няньки песня малышу мила!И груз тревог, что ум отягощает,Надежда прочь на время отвела,И радость повторяет ей упорно,Что это клич Адониса бесспорно.И в путь обратный слез поток течет,В плену у глаз, как в хрустале алмазы…Слезинка вдруг случайно соскользнет,И на щеке она растает сразу;С лица земли не смоет грязь онаЗемля-неряха вечно чуть пьяна.Как недоверчива любовь! Как странноВ ней вера с недоверьем сплетена!В ней радость с горем бьются беспрестанно,В надежде и в тоске она смешна:Одна — обманом хочет подольститься,Другая — правдой погубить стремится.Но, ткань соткав, ее Венера рвет:Адонис жив, и Смерть бранить не надо…Теперь ее богиня не клянет,А ей сулит триумфы и награды.Царем могил, могилой для царейЗовет она владычицу теней.«Нет, дорогая Смерть, я пошутила, —Она твердит, — прости мне ужас мой,Когда кабан кровавый, тупорылыйМне встретился, безжалостный и злой…Я признаюсь, что гневалась напрасно,Мне гибель милого была ужасна.Кабан виной моих речей и слез.Отмети ж ему, невидимый властитель!Он, злая тварь, обиды все нанес,Не я, а он всех жалоб вдохновитель.Скорбь двуязычна; чтобы сладить с ней,В сто раз должна быть женщина умней».Она спешит рассеять подозренья,Надеясь, что Адонис будет житьИ так цвести, что просто загляденье…Теперь она готова Смерти льститьИ речь вести о славе, мавзолеях,О подвигах, триумфах и трофеях.Она твердит: «Как слабости умаЯ поддалась безумно и нелепо!Пока жива вселенная сама,Я знаю, что и он далек от склепа!Погибнет он — и красота умретИ в черный хаос мир опять вернет.Стыдись, любовь! Как схваченный ворамиВ пути богач, ты ужаса полна…Еще неуловимая глазами,Для сердца малость всякая страшна».И вдруг, заслышав звук веселый рога,Она вскочила, вмиг забыв тревогу.И вот летит, как сокол на манок,Травы не приминая в легком беге…И видит вдруг, несчастная, у ногВ крови того, о ком мечтала в неге…Лежит, сражен… При зрелище такомГлаза померкли, словно звезды днем.Коснись рожков улитки, И — о диво!Укрывшись в тесный домик свой от бед,Она во тьме таится терпеливо,Боясь обратно выползти на свет.Так зрелищем кровавым пьяны, сыты,Глаза уходят в темные орбиты.И там, служить отказываясь, светСкорее просят удалить в изгнанье,А мозг им с тьмой дружить дает советИ взором сердцу не вершить страданья.А сердце, как низверженный король,В щемящих стонах изливает боль.И подданные все его страшатся…Так вихри, замкнутые под землей,Колебля землю, вырваться стремятся,Оледеняя страхом ум людской.И эти вихри тело так шатают,Что ложе темное глаза бросают…И, вновь открывшись, свет невольно льютНа рану, что кабан нанес жестокий,И на лилейно-белый бок текутИз раны слез кровавые потоки…А рядом травы и цветы толпойПьют кровь, захлестнуты ее волной.Заметив их сочувствие, ВенераК плечу склоняет голову с тоской…Немая страсть безумствует без меры,Ей кажется — он жив, лежит живой!В ней замер голос, ноги затекают,И слезы в ней безумье пробуждают.На рану пристально она глядит,И взор померкший три увидел раны,И жалобно теперь она коритСвои глаза, прибегшие к обману:В нем два лица, и все двоится в нем,Обманут взор больным ее умом.«И об одном печаль неистребима, —Она твердит, — но два здесь мертвеца!Нет слез уже, промчались вздохи мимо,Глаза — огонь, а сердце — ком свинца.Свинец сердечный, плавься непрестанно!В разгаре мук мне только смерть желанна!О бедный мир, ты свой утратил клад!Но кто теперь восторг в тебе пробудит?Чей голос прозвучит? И чем прельстятНас из того, что было и что будет?Цветы милы, так свежи их цвета,Но с ним навек погибла красота!Зачем теперь и шляпы и вуали?Ни вихрь, ни солнце не целуют вас…Боитесь прелесть потерять? Едва ли!Вам свищет вихрь и солнца блеск погас.Но красоты Адониса частицуЛюбой из них себе украсть стремится.Когда на лоб он шапку надвигал,То солнце под нее взглянуть хотело,А вихрь, сдувая прочь ее, игралВолной волос… Адонис то и делоСердился, он заплакать даже мог,Тогда они сушили слез поток.За изгородью где-нибудь таился,Чтоб красоту его увидеть, лев,Послушать пенье рядом тигр ложился,Ручной и тихий, мигом присмирев,А волки о добыче забывалиИ овцы в этот день не пропадали.Когда в ручье его мелькала тень,Ее ловили рыбки золотые…Им птицы любовались целый день:Одни звенели песней, а другиеЕму натаскивали вишен, слив…Адонис ведь и вправду был красив!И этот злой кабан с колючим рылом,Чей взор угрюмый ищет лишь могил,Он, покоренный обаяньем милым,Его бы никогда не погубил.Да, вепрь, его увидев, так скажу я,Случайно только мог убить, целуя.Вот так убит Адонис нежный был:На кабана с копьем он быстро мчался,А тот свои клыки оборотил,Но не губить, а целовать собрался…Кабан влюбленный к юноше приникИ вдруг вонзил случайно острый клык.Будь я с клыками, то, должна признаться,Ускорила бы смерти я приход!Мне в жизни не пришлось им наслаждаться,Зловещая судьба меня гнетет!»И тут богиня, рухнув к изголовью,Лицо измазала застывшей кровью.Глядит на губы — но они бледны,Берет за руку — все оледенело…И жалобы ему уж не слышны,Ведь мертвому до них уже нет дела!Она приподнимает веки глаз,Но свет двух звезд навеки там угас!Два зеркала, где часто отраженьеЕе мелькало, стынут в тусклой мгле…В них больше нет ни света, ни движенья,Нет красоты отныне на земле!Она твердит: «Нет места и надежде!Адонис мертв, но ясен день, как преждеНо раз он мертв, вот прорицанье вам:Отныне пусть печаль в любви таится,Пусть ревность рыщет рядом по углам,Начало в блеске, а конец затмится!Да, пусть конец не будет светлым в ней,Пусть горе будет радости сильней!Пусть будет бренной, ложной и обманной,Пускай в расцвете вихрь ее сомнет,Пусть яд на дне, а верх благоуханныйВлюбленных пусть к изменам увлечет.Пусть в теле слабость силу побеждает,Пусть мудрый смолкнет, а глупец болтает.Пусть будет расточительно-скупой,Плясать беззубых старцев заставляя,Пускай злодея усмирит разбой,Богатых грабя, бедных одаряя…Дика в безумстве и глупа на вид,Пусть юных старит, дряхлых молодит.Пусть беспричинно всех подозревает,Там не боясь, где повод к страхам есть,Пусть жалость и жестокость сочетает,Пусть в истину внесет обман и лесть,Пусть искренность позорно извратится,Пускай дрожит герой, а трус храбрится.Пусть явится причиной войн и смут,Отца и сына перессорив в доме…Раздоры в ней рожденье обретут:Так пламени источник скрыт в соломе.Раз губит Смерть моей любви расцвет,Пускай любви не ведает весь свет!»Но тут внезапно юноша убитыйРастаял, как туман, и скрылся вмиг…Из капель крови, по земле разлитой,Пурпурный с белизной цветок возник,Ей бледность щек его напоминая,Где кровь уже застыла, не стекая.Она, склонившись, нюхает цветокИ ловит в нем Адониса дыханье:Ей хочется, чтоб он на грудь ей лег,Как о погибшем знак воспоминанья.Она срывает стебель — и в глазаЗеленый сок ей брызнул, как слеза.«Цветок мой бедный, — так она сказала,Прелестный сын прекрасного отца!Любая грусть в нем слезы вызывала,Собою он остался до конца.Здесь на груди увять тебе придется,А не в земле, где кровь струею льется.Здесь на груди была отца постель…Наследник ты, владей по праву его!Ложись спокойно в эту колыбель,Я сердца теплотой тебя согреюИ каждый миг и каждый час опятьЦветок любимый буду целовать».Назад к своим голубкам серебристымОт мира страшного она спешит…Их запрягает, и в полете быстромЕе по небу колесница мчит,Держа свой путь на Пафос — там царицаНавек от всех решила затвориться.
ПРИМЕЧАНИЯ К ТЕКСТУ «ВЕНЕРЫ И АДОНИСА»
Миф об Адонисе принадлежит к числу древнейших фольклорных сказаний. Возникнув у сирийцев, он затем был воспринят египтянами, а от них перешел на Кипр к грекам, где получил то оформление, в котором это предание распространилось среди европейских народов. В древнейшем варианте Адонис (Адонид) был сыном ассирийского царя Фии, у греков — сыном Феникса и Алфесибеи, дочери кипрского царя. Красивый юноша полюбился Афродите (Венере), которая доверила его царице подземного царства Персефоне. Персефона сама полюбила Адониса и не захотела возвращать его Афродите. Их спор решил Зевс, повелевший, чтобы треть года Адонис жил в подземном царстве, другую треть — у Афродиты, а остальное время сам распоряжался собой. Адонис воспользовался этим, чтобы увеличить срок своего пребывания у Афродиты. Возмужав, он стал охотником и погиб, смертельно раненный вепрем.
Согласно принятому толкованию мифов Адонис символизировал пробуждение природы весной и увядание осенью (уход в подземное царство). Праздник в честь него был распространен в древности на Ближнем Востоке и в Египте. Древний ритуал содержал два разных обряда: в первый день праздновалось возвращение из подземного царства к Афродите, что сопровождалось весельем; второй день, когда отмечался уход Адониса к Персефоне, был траурным. Следы ритуала сохранились в древ- негреческой поэзии. Пятнадцатая идиллия Феокрита воспевает первый день, первая идиллия Биона («Эпитафия Адониса») оплакивает смерть прекрасного юноши.
В поэзии древних римлян миф об Адонисе уже утратил прежнее религиозно-ритуальное значение, обретя более непосредственный эротический характер. В таком виде предстает это предание в обработке «певца любви» Овидия Назона (43 г. до н. э. — 17 г. н. э.) в его собрании поэтических рассказов «Метаморфозы» (10-я книга).
Обработка сюжета Шекспиром не представляет собой рабского копирования Овидия. Мотивы древнего предания изложены английским поэтом вольно, в соответствии с его замыслом в духе философской проблематики эпохи Возрождения.
Она хватает потные ладони… — Влажная рука считалась признаком телесного полнокровия и свидетельствовала о силе чувственных влечений. В том же смысле об этом говорится у Шекспира в «Отелло» (III, 4) и «Антонии и Клеопатре» (1, 2).
Так и Нарцисс погиб… — По древнегреческому мифу, о котором Шекспир мог прочитать в тех же «Метаморфозах» Овидия (3-я книга), Нарцисс прекрасный юноша, презиравший женскую любовь и влюбившийся в свое отражение в ручье; будучи не в состоянии оторваться от созерцания собственной красоты и склоняясь все ниже, он упал в воду и утонул, после чего превратился в цветок.
