Поэмы

Навои Алишер

* * *

О, кравчий, существо мое — в огне! Вином зари лицо обрызгай мне. Чтоб овладел я памятью моей И в чаще слов гремел, как соловей.

ГЛАВА XIX

ВТОРОЕ СМЯТЕНИЕ

О том, как душа, подобная птице, обладающей перьями Хумаюна, перелетела из цветка этого мира в небо — во мрак неизвестного мира ангелов

День за горами скрыл прекрасный лик, Над степью ветер мускусный возник. Нарцисс благоухающий уснул, Восток дыханьем амбры потянул. Цветок заката желтый облетел. Небесный сад цветами заблестел. И день, уйдя за грань земель иных, Рассыпал мускус из кудрей своих. Благоухает мускусом ручей, А в сердце человека сушь степей. Он, утомленный долгим жарким днем, Закрыл глаза, чтобы забыться сном. Уснул рябок в посеве до зари, Во мраке мечутся нетопыри, Сова, бесшумно взвившись в вышину, Как в круглый бубен, гулко бьет в луну. И тысячи разнообразных роз В росе раскрылись, словно в брызгах слез. И дивные дела в ночной тиши Явились взору дремлющей души. Судьба, как фокусник и лицедей, Пришла с палаткой колдовской своей. Ее палатка — синий небосвод, А куклы — звезд несметный хоровод. И полудужье Млечного Пути Звало, манило — на небо взойти. Тот путь — зовущий издревле сердца — Не живопись на куполе дворца. Прекрасен сад небесной высоты, Где блещут звезд бессмертные цветы. Душа, как птица, вся рвалась в полет И устремилась в высоту высот. Телесный прах оставив на земле, Она кружила в небе, в млечной мгле. И крылья, что внезапно отросли, Высоко над землей ее несли. Вот так душа живая — ты пойми — Была на первом небе из семи. [12] Дух человека землю облетал, Жемчужной сферой мира заблистал. Кружились хоры звезд в своем кольце, Стал человек алмазом в том кольце. Нет, то кольцо, как блюдо, мне блестит, Где сонм свечей собранье осветит. Душа — в ночи разлуки мне она Свечой среди развалин зажжена; Свечою в хижины несущей свет, Сияньем, пред которым ночи нет. Кругл облик мира. Вечный звон его Несметных четок — славит божество. И мнится пение его кругов Мне словарем, где мириады слов. И вот душа живая, окрылясь, В сады второго неба поднялась. И там она красавицу нашла, Чьи брови — черный лук, а взгляд — стрела. Кольчуга локонов из-под венца Завесой скрыла лунный блеск лица. В ней было двойственное существо — Она и Кравчий, и творец Наво. Хоть вешней юностью она цвела, Старуха ей подругою была. Все были жилы и мослы видны На теле ущербленной той луны. Певец, как врач, свой обнажал ланцет, И плакал он, что в жилах крови нет. Он плакал, крови не добыв из жил, И плачем этим Вечному служил. И в новый круг небес душа пришла, Там, где султанша мудрая жила. Она писала, или — может быть — Жемчужную нанизывала нить. Вся прелесть мира — в образе ее Бесценном, редкостном, как мумиё. Ее вниманье тонкое всегда В любой сосуд вольется, как вода. Ее

перо черно, но письмена Блистают. Славит истину она… И дух черту высот перелетел, На некий новый свод перелетел. В ларце сапфирном неба там блистал Перл, что вселенной средоточьем стал. Был свет его в надоблачной тиши, Как свет первоисточника души. Как зеркало, весь мир он отразил, Свет зеркалу луны он подарил; Он ангелом кружит по тверди сей, На крыльях огневеющих лучей. Там сам Иса живой открыл родник, Неистощимый вечных сил родник. Не потому ли вечный мрак глубок, Что вечной жизни в нем горит исток? Бьет исполинскими лучами свет, Как крылья величайшей из планет. Нет — то не огненные арыки, То — славящие бога языки… И вот увидел дух в пути своем Тот круг, где Тахамтан стоит с копьем. [13] Он — в тучах гнева. В годы старины Им сотни звезд хвостатых рождены. Они летают в небе сотни лет, Но духу гнева примиренья нет. Он миру местью издавна грозит, И меч его двуострый ядовит. Он в руки череп чашею берет И не вино — а кровь из чаши пьет. Идет он, стрелы длинные меча; Луна Навруза — след его меча. Но меч его и каждая стрела — Все это было Вечному хвала. И перенесся дух живой тогда В тот круг, где шла счастливая звезда. Она, как ангел в радужных шелках, Она — дервиш небес и падишах. Хоть на высоком троне вознеслась, Она от блеска мира отреклась. Она являет по ночам свой лик, Ей в небе — факел счастья проводник. В ней — разум, а лица ее цветок — Как счастья совершенного залог. В ее владеньях нет ни тьмы, ни зла, А в песнопеньях — Вечному хвала. Душа вошла потом в питейный дом; Ходжа — индийский старец в доме том. Во всех своих деяньях терпелив, Усердием в работе он счастлив. Как ночь страданий, темен он челом — И на обе ноги, должно быть, хром. За расторопным служкой он глядит, А сам в углу по целым дням сидит. Как Каабу, он весь небесный свод За тридцать лет однажды обойдет. Но четки звезд перебирает он, Единственного восхваляет он. И дух, что чуждым стал мирской тщете, К надмирной устремился высоте. Неколебимая твердыня — там. Коран гласит: «Светил святыня — там, Где под землей и над землей идет Двенадцати созвездий хоровод». Но холм в любом созвездье видишь ты — Престол для несказанной красоты. Взгляни, как чередуются они, Как над землей красуются они! И все глаголом сердца говорят, Дарителя щедрот благодарят. И вот ступил на высшую ступень Скиталец-дух — незримый, словно тень. Вошел он в храм, где статуи Богов, Как изваяния из жемчугов. Там не было брахманов, но кругом Блистали Будды древним серебром. Гул их молитвы истов был и чист, Казалось: Будде молится буддист. Увидев эти дива, не спеша Весь круг их чутко обошла душа. И поклонилась. Было им дано То видеть, что от нас утаено… И вот душа, внезапно изумясь, Стократным удивленьем потряслась. Все в средоточье здесь. Одна она Рассеянна и речи лишена. Свет откровения ее поверг В беспамятство. И свет ее померк.

12

Была на первом небе из семи. — Согласно древним космогоническим представлениям, семь небесных сфер, в которых движутся семь планет, расположенных одна внутри другой в следующем порядке: первое небо — Луна, второе — Меркурий (Утарид), третье — Венера (Зухра), четвертое — Солнце, пятое — Марс (Маррих, Бахрам), шестое — Юпитер (Муштари), седьмое — Сатурн (Кейван).

13

Тот круг, где Тахамтан стоит с копьем.— Тахамтан — одно из прозвищ Рустама; дословно: «мощнотелый».

* * *

О, кравчий мой! Мне столько испытать Пришлось, что стало тягостно дышать. Я к чаше сам не дотянусь моей — Ты в рот мне сам вино по капле влей!

ГЛАВА XX

ТРЕТЬЕ СМЯТЕНИЕ

Нисхождение смятенного странника мрака мира ангелов в столицу государства тела

Вот солнце стягом осенило мир И весь под ним объединило мир; И село на высокое седло, И крупной рысью по небу пошло, Пересекло меридиан, спеша, Жарой испепеляющей дыша. А странник-дух — дремал в ту пору он, В забвенье изумленьем погружен. Над ним полдневный небосвод пылал; И вздрогнул он, опомнился и встал. Жар лихорадочный таился в нем, Как будто жар вина струился в нем. Он ощутил себя чужим всему, И родина возжаждалась ему. Опять дорогой трудной он пошел, Стезю исканий миру предпочел. Земной простор скитальца восхитил. И в некий дивный город он вступил. По воле движется тот город сам; Предела нет в нем скрытым чудесам. Из глины первозданной сотворен, Он формой совершенной наделен. На двух столпах саманных, город тот В себе самом вселенную несет. Четыре перла сокровенных сил В состав его строитель положил: Огонь и дух — две силы высших в нем, Земля, вода — две силы низших в нем, — Слились в нерасторжимое одно, Как волею творящей решено. В том городе — мечеть, базар и сад, Дома, дворцы, и даже — харабат. Его огонь — горящий куст Мусы, Дыханье — как дыханье уст Исы. Орошены рекой живой воды Его благоуханные сады. Стоит в твердыне града тахт златой, Там шах сидит, что правит всей страной. Во всех краях страны и поясах Смятенье, коль на троне болен шах. Но процветают город и страна, Когда рука правителя сильна. Над градом возвышается дворец, Чей круг наметил циркулем творец. Не по божественным ли чертежам Воздвигнут свод — на удивленье нам? Тот свод — вершина всех земных чудес — Подобье свода вечного небес. Что куполу небесному дано — Все в куполе земном отражено. Когда врата откроет тот чертог, То перлы сыплются через порог. Из цельного рубина створы врат Бесценные жемчужины таят. За ними, восхищающими взор, Разостлан царский пурпурный ковер. Дворец — на пропитание свое — В ворота вносит яство и питье. Посредством сих божественных забот Весь этот город дышит и живет. И два истока есть в твердыне сей — Дороги очистительных путей. Два продуха есть над рубином врат, Что город весь дыханием дарят. Снаружи замок чистым серебром Окован с несказанным мастерством. А звукоуловители его Внимают звукам сущего всего. И, внемля этим голосам, народ Державы той в спокойствии живет. И царь страны с советниками сам Всегда внимает этим голосам. У шаха мудрый первый есть вазир. Чье назначенье — изучить весь мир. Что даже круг незримой точки сей Сумеет разделить на сто частей. Его решенья — мудры и ясны — Велениями жизни рождены. Вазир счастливый охраняет трон, И справедливость у него — закон. Пять неусыпных стражей в замке том, Все внемлющих, все знающих кругом. Но каждый делом занят лишь своим, И несравнимы все один с другим. Хоть каждый на посту за свой лишь страх — Согласие у них во всех делах. Один из них все зримое кругом Увидеть должен в зеркале своем. Другой, внимая чутко каждый звук, Все знает, что свершается вокруг. А третий — кравчий — пробует подряд Все блюда: не сокрыт ли в пище яд. Четвертый — различает дух любой. Он слышит: мускус мокрый иль сухой. А пятый чует холод и жару, Колючки он не предпочтет ковру. Вот: зренье, осязанье, вкус, и слух, И обонянье — клички этих слуг. С их помощью дана нам благодать Весь мир, нас окружающий, познать. Чертоги замка росписью горят, У входа пять хранителей не спят. И зорко вглядываются во тьму, И внемлют движущемуся всему. И в тот же миг доносят обо всем Глядящему бессонно за дворцом. Все вести тот, кого «Умом» зовут, Приносит размышлению на суд. И третий есть хранитель той страны — Оценщик знаний, счетчик всей казны. То память — сторож кладовой дворца, Богатства собирает без конца. Все, что извне к нему ни попадет, Он прибирает, счет всему ведет. Приобрести способен целый мир Казнохранитель — истовый вазир. Восходит он к властителю в чертог, Сей Каабы облобызав порог. И внемлет сам ему счастливый шах — Высокий духом, справедливый шах. Сокровищницу проверяет он, И то, что нужно, отбирает он. Ценнейшее берет он для даров Владыке и зиждителю миров. Дабы достигнуть ревностью своей В познанье блага высших степеней, Дабы надежды светоч обрести На том крутом спасительном пути. И станет сам на том пути вождем, Коль верен он в служении своем. Увидел дух, смятеньем обуян, Весь мир — в пылинке, в капле — океан. И, поглощенный мыслью, как китом, Он закружился в океане том. Хоть дым раздумий до неба вставал, Он ничего вокруг не понимал. В огне смятенья истребился он, В огонь чистейший превратился он. Телесно он очистился огнем, И новый зренья дар открылся в нем. Свет вечности скитальцу заблестел, И он себя в том городе узрел. В то царство он вошел, как свет во тьму, И подчинился целый мир ему. Сам стал он царством, троном и царем, Всевидящим и сведущим во всем. Он суть свою, как книгу, прочитал, Себя познав, он Истину познал.

* * *

Дай, кравчий, чашу чистого вина! Да будет чаша царственно полна! Я пламя жажды духа утолю, Как бога, человека восхвалю!

Миниатюра из рукописи XV в.

«Смятение праведных»

ГЛАВА XXVI

ТРЕТЬЯ БЕСЕДА

О султанах

О ты, кому, как небу, власть дана, Ты, чьи литавры — солнце и луна. Ты волен в зле сегодня и в добре, И солнце всей страны — в твоем шатре. Венец твой вознесен главой твоей, Престол твой утвержден стопой твоей. И звезды неба — горы серебра Для твоего монетного двора. Твой трон, пред коим падают цари, Благословляет хутбой Муштари. Запечатлен твой перстень на луне, Твой светлый щит, как солнце по весне. Ты — мудрый Сулейман в юдоли сей; Хума парит над головой твоей. Ты правишь там, где правил древний Джам. Златой фиал идет твоим перстам. Но ты на перстне надпись не забудь, Что «В справедливости — к спасенью путь»! Молясь, аят Корана повторяй: «Правитель, справедливо управляй!» Ты помни, что судья в твоих делах — Сам возвеличивший тебя аллах. Могучих он к ногам твоим поверг, И чуждый блеск перед тобой померк. Склоняется перед тобой народ, Покорно он твоих велений ждет. Творец миров, владыка звездных сил, Людей твоей деснице подчинил. Но сам пред ним ты немощен и слаб, Ты сам — его творение и раб. Как все, ты — прах и обречен земле. Как все, ты — сгусток тьмы, не свет во мгле. Своим рабам подобен ты во всём — По внешности и в существе своем. Но красотою речи и умом, Но совершенством в мастерстве любом, Упорством каждодневного труда, И честностью — со всеми и всегда; Но преданностью богу твоему И полным подчинением ему Ты уступаешь — не мужам святым, А самым низким подданным своим. Но все ж калам судьбы предначертал, Чтоб ты султаном в этом мире стал. Неизреченный дал тебе печать, И жезл, и власть — людьми повелевать. Ты каплей был. Но в море превратил Тебя живой Источник Вечных Сил. И в этом — воля, власть и мощь творца; А божью власть приемлют все сердца. По жребию ли тайному, — одно Такое счастье здесь тебе дано, — Ты знай: вершина мудрости земной В искусстве управления страной. Пусть для народа шах добро творит И за добро творца благодарит. Установи закон добра взамен Насилия — «И будешь ты блажен!» Да, здесь ты — царь, но царь на краткий срок… «Так осчастливь людей!» — сказал пророк. Божественных велений череда Несметна. Друг народу — будь всегда! Народ — твой сад. Будь мудрым, Садовод! Будь, пастырь, добрым! Стадо — твой народ. Пастух задремлет — волки нападут, Урон великий стаду нанесут. Забросишь сад — засохнут дерева И пригодятся только на дрова. Благоустраивай и орошай Свой сад! Волков от стада отгоняй! За то, что стадо защитишь и сад, Награда — урожай, приплод ягнят. А коль сады загубишь и стада, Придут к тебе тревога и беда. Умрешь, перед судом предстанешь ты… Что ты ответишь? В бездну канешь ты. Открой глаза и правдой озарись! Всю жизнь на благо подданных трудись! Ты благоденствуешь, а твой народ В невыносимых бедствиях живет. Но труженик, и в бездне нищеты, Духовно выше степенью, чем ты. Предстанут пред владыкою времен Тот, кто гнетет, и тот, кто угнетен. Награду угнетенный обретет, А на тебя проклятие падет. Язык того, кого ты угнетал, Тебе вонзится в сердце, как кинжал. И перед бездной содрогнешься ты, Как стебель, от стыда согнешься ты. Ты счастлив ныне, но идешь во мрак. В эдем пойдут гонимый и бедняк. Когда же все грехи твои сочтут, Тебя стократным мукам предадут. И не поможет бог беде твоей, — Предвечный бог — не сборщик податей. Иглу у нищих силою возьмешь — Знай: та игла тебя пронзит, как нож. Спеши, утешь обиженных тобой! Не то — сгоришь в геенне огневой. За всех, кого колючкой ранишь тут, Тебе стократно в бездне воздадут. И будет пламень вкруг тебя жесток За тех, кого хоть искрой ты обжег. Отнимешь нить у нищих, эта нить Удавом вырастет — тебя душить. Ты властен. Над тобою — никого. Но ты — палач народа твоего. Насильник обездоленных людей, Насильник ты и для души своей. Взгляни: ты в скверне по уши погряз! Беги, пока твой разум не погас, Уйди от зла, добром наполни мир! А ты, восстав от сна, бежишь на пир. Подобен раю, светел и высок Для пиршества украшенный чертог. Но в киноварной росписи его Алеет кровь народа твоего. Завеса, чья неслыханна цена, Не из парчи — из жизней соткана. Украшен жемчугами твой шатер, — Ты у народа отнял их, как вор! Чтоб яшму взять для арки и стены, Гробницы древние разорены. Вот на пиру садишься ты на трон. Фиал вином шипучим опенен. Там кравчие снуют — полны красы, Вельможи льнут к ногам твоим, как псы. Чтоб жажду утолить, шербет, вино — В стократном им количестве дано. Там речи — пустословие одно, Их верным слушать стыдно и грешно. Там сквернословья слышен пьяный хор, Там непотребства оскорбляют взор. Покамест день сияет над землей, На сборище разгульном чин такой. Когда ж звезда вечерняя блеснет И ночь страницу дня перечеркнет, Зажгутся свечи, но бесчинство то ж Идет и у тебя, и у вельмож. Свеча, пылая, плачет над тобой, И, падая, рыдает кубок твой. «Дай денег!» — казначею ты кричишь И, как петух охриплый, голосишь. Так целый день в тени твоих палат Царят разгул, и скверна, и разврат. Забыт завет пророка!

От вина Толпа твоих гостей пьяным-пьяна. Хоть каждый тигра злобного лютей, Но все покорны власти пса страстей. Корыстью низкой души их горят, Они давно презрели шариат. Не дрогнут изнасиловать, растлить, Чтоб низменную похоть утолить. Когда же утро землю озарит, Чертог царя являет гнусный вид: Как будто рать в сраженье полегла, Распластаны упившихся тела. Уже намаз полуденный вершат, А в замке царь, вельможи, войско спят. Едва проснутся, бросятся опять Последнее у нищих отбирать. Все взыщут, не оставят ни зерна: Мол, пополненья требует казна! Казну пополнят, а ночной порой Опять — и шум, и гам, и пир горой. Когда бесчинству царь дает пример, Бесчинствуют вельможа и нукер. Вот так проходят ночи их и дни; О будущем не думают они. Пророка и халифов четверых — Ты вспомни, заступивший место их! Где у тебя закон? Где правый суд? К чему твои поступки приведут? По воле бога ты султаном стал — А ты народ измучил, обобрал! Молитва, пост завещаны тебе, А ты привык к веселью и гульбе. В самозабвенье дни твои пройдут… Опомнись! Вспомни: грянет грозный суд! И ужас смерти обоймет тебя; Никто в ту пору не спасет тебя. Не шахом, жалким прахом станешь ты. Как из пучины зла воспрянешь ты? Когда ты жизни грань перешагнешь, Ты знай, что там пощады не найдешь. Раскайся, справедливость прояви, Себя для жизни вечной оживи! Твое насилье, низость и разврат Земле и небу вечному претят. Раскайся же отныне навсегда! Трудись! Страшись грядущего суда! Хоть никакой не волен человек Не совершить греха за долгий век, Хоть совершенства полон только тот, Кто создал мир и многозвездный свод, Но ты, порой невольно оступясь, Раскайся, о прощении молясь. И коль невольно утеснил людей, Воздай им тут же милостью своей. И должен ты, как свет во тьме, светить, Все души справедливостью пленить. Как солнце, луч над миром простирай, И подданным своим любовь являй! Ту доблесть, что жила в былых царях, Хранит один победоносный шах!

ГЛАВА XXVII

Рассказ о султане и старухе

В те дни, когда Победоносный шах С врагами царства пребывал в боях, Нукеров верных сотни две всего Сопровождали шаха своего. В сраженьях каждая его стрела Смертельной для противников была. Аллах возвел его на шахский трон, Что был его отцами утвержден. Когда в свою столицу он вступил, Он двери справедливости открыл. Он истребил насилие и гнет, Украсил город от своих щедрот. При нем исчезли ересь и разврат, И стал опорой правды шариат. Дабы столицу осмотреть кругом, Султан однажды выехал верхом. И некая старуха подошла И крепко за полу его взяла. «Эй, шах! — кричала, плакала она.— Передо мною на тебе вина! Ты справедлив. Так пусть же призовут Тебя ответчиком на правый суд!» А царь: «Не дрогну, жизнь тебе отдав, Когда твой иск но шариату прав!» И вот на суд к исламскому кази Пришли — старуха и султан Гази. Был весь народ смятеньем обуян, Когда, как подсудимый, сел султан. Они сидели, словно Заль и Сам, [14] Открытые земле и небесам. Старуха начала: «Когда в боях Сначала отступал великий шах, В отряд, что двинулся против него, Неволей взяли сына моего. Он кипарисом был в саду моем, Единственным на ниве колоском. Но царь убил кормильца моего… Мечом он в битве зарубил его!» Судья ей: «Для признания вины Мне два живых свидетеля нужны». Старуха молвила: «Я приведу Двух очевидцев правому суду». А царь: «Вину свою я признаю. Все так. Я зарубил его в бою». Судья сказал: «Иль кровью заплати За кровь, или потерю возмести!» Султан ответил: «Я, без дальних слов, По шариату жизнь отдать готов!» Мешок динаров золотых открыл И меч старухе плачущей вручил; Сказал: «Казною жизнь не возместить, И ты вольна мне голову рубить. В бою убил я сына твоего, Но жизнь тебе отдам за жизнь его!» Потупила старуха скорбный взгляд, Увидев тот прославленный булат. В смятении, она к ногам царя Упала, так сквозь слезы говоря: «Мой сын против тебя пошел на бой, Я за тебя пожертвую собой! Меня теперь ты с миром отпусти, Коль я виновна, мне вину прости!» Так у всего народа на глазах Явил святую справедливость шах. Старуха-мать от мести отреклась, От денег — ради чести — отреклась. Но сам султан ей сына заменил, Безмерно он ее обогатил. Своим вниманьем, как небесный Заль, Утешил, сколько мог, ее печаль.

14

Они сидели, словно Заль и Сам.— Заль и Сам — герои древней восточной легенды.

* * *

Забудь обиды жгучие свои Пред блеском солнца правды, Навои! Эй, кравчий, дай мне верности фиал, Чтоб верности цветник не отцветал! Вина мне! Выпью радостно его За справедливость шаха моего!

ГЛАВА XXVIII

ЧЕТВЕРТАЯ БЕСЕДА

О лицемерных шейхах

Эй ты, обманщик, дармоед в хырке, Чей крик с утра мне слышен вдалеке! Эй, лицемер, на рубище своем Заплаты нашивающий кругом! Не деньги ли под множеством заплат Ты прячешь, как в народе говорят? По тем заплатам нитка лжи прошла, Твоя игла — из уса духа зла. Заплаты он кладет на небосвод, С планетами игру свою ведет. Зарозовеет утренний туман, Но это утро — призрак и обман. Пускай у шейха велика чалма, Но под чалмой — ни света, ни ума. Взгляни на посох шейха и скажи: — Сей посох — столп опорный дома лжи! А четки подобрал он из кусков С порога у ваятеля божков. Сосуд греха — их камень головной, А нить — зуннара шнур волосяной. Подошвы деревянные его Стучат, к соблазну города всего. Но он восходит на минбар святой, Тряся своей козлиной бородой. Пусть он козел, не страшен он ворам. Хоть и козел он — а ворует сам. Козел почтенный, если мудр и стар, Становится водителем отар. Не так ли шейх хвастливый, как козел, Доверчивых ведет долиной зол? Взгляни, как зорко, сам идя вперед, Козел стада на пастбища ведет… А шейх, тряся козлиной бородой, Ведет людей к геенне огневой! Заблудших он ведет, на свет маня; Но это отблеск адского огня. Прибежище, где царствует разврат, Зовется: «Храм», «Молельня», «Харабат». Там шейх циновку стелет. Смысл ее, По начертанью слова — «бу-риё». [15] В мечети их столбы, изгиб стены — Отвращены от южной стороны. Из храма гебров — створы их дверей, Михраб их — дуги женственных бровей. Шейх этим грешным молится бровям, Ему шайтан подсказывает сам. И, полн доверья, слушает народ Невежественный — все, что он поет. А шейх сгибает спину, словно «Нун», Сидит в углу, как набожный Зуннун. Средь истинных суфиев — первый он. Его решения для них закон. И он своей пустою болтовней Увлечь людей умеет за собой. Одним внушает: — В угол сядь, молись! — Другим внушает: — В горы удались! Он шлет на мученичество одних И тешит небылицами других. Умеющий обманывать народ, Он выдумку за правду выдает. Себя обманывает… Для него Нет друга, кроме Хызра самого. Он в тряпке банг упрятал; и она От цвета банга стала зелена. Не потому ль кричат: «Вот Хызр идет!» — Что зеленью тряпье его цветет? Такой он — этот шейх! Его душа Всецело в обаянье гашиша. В ночи, дурманом банга обуян, Он видит под собой звезду Кейван. И кажется ему, что он достиг Вершин познанья — и, как бог, велик. Услышать най бродяги — все равно Что выпить вечной истины вино. И чем приятней песня, чем звучней, Тем громче сам он подпевает ей. Он топает не в лад, ревет, как слон, Не понимая — как ничтожен он. И, по примеру шейха своего, Суфии кружатся вокруг него. Несутся вихри ликов неземных В расстроенном воображенье их. И все они, как их беспутный пир. И пляска, что ни день, у них, и пир. В самозабвенье кружатся они; Ты их с ночною мошкарой сравни — В самозабвении, в глухой ночи Кружащейся вокруг твоей свечи. Круженье, вопли тех «мужей святых», Их исступленье, обмороки их У них зовутся «поиском пути», Дабы «в забвенье истину найти». Но в них пылает пламя адской лжи. Ты с их ученьем, верный, не дружи. Они всю ночь не устают плясать, — Да так, что поутру не могут встать. Но вожделенье в них одно и то ж: Привлечь к себе внимание вельмож, Чтоб сам вазир верховный поглядел — Насколько в «Вере» круг их преуспел, И убедился в набожности их, И счел бы их за подлинно святых; И всех бы их от бедствий защитил И щедрою рукой обогатил; Чтоб щит страны — султан великий сам, Молясь о них, к предвечным пал стопам, Чтоб шейха лицемерного того Возвысил, стал мюридом у него; Чтоб для него казну он расточил, Чтоб землю шейх в подарок получил. А ты на ненасытность их взгляни, Когда обогатятся все они. Увидишь: суть их — низменная страсть: Разбогатеть; а там — пускай пропасть. Вот для чего им хитрость и обман: Их цель — богатство, власть, высокий сан. Так пусть о них всю правду знает свет: Обманщиков подлее в мире нет! Их внешность благовидна и свята, Но души их — отхожие места. Любой из них — пристрастий низкий раб: Любой из них пред нечистью ослаб. Снаружи — перья ангелов блестят, Внутри их — дивы и бездонный ад. Пусть веет мускусом от их рубах, Но в их сердцах — смятение и страх. Динар фальшивый позлащен извне, Но золото очистится в огне. Ну, а для этих, правду говоря, Огонь гееннский раздувают зря. Никто бы вечно жить в огне не мог, От них же сам огонь бы изнемог. Людей различных порождает мир: Святыня этим — кыбла, тем — Кумир. Сожженья недостойные, они, Не веря в жизнь, проводят жизнь одни… Свет истины! Дорогу освети, И мир, и жизнь, и душу возврати Тем искренним, чей путь прямой суров, Отрекшимся от блага двух миров, Труждающимся, страждущим в тиши, Чтоб не погас живой огонь души; Тем, что в огне сожгли свою хырку И не злоумышляли на веку; Которым ни мечеть, ни майхана, Ни Кааба святая не нужна! Все ведают они! Но в их глазах Вселенная — соломинка и прах. Настанет день — и мирозданья сень В небытии исчезнет, словно тень. Им эта мысль сердца не тяготит, Живая мысль их зеркалом блестит. В том зеркале горит желанье их, Любимой лик — и с ней слиянье их. Той мысли земнородным не вместить, Лишь грань той мысли в сердце может жить. И в каждой грани — вечно молодой Лик отражен красавицы одной. И ты в какую грань ни бросишь взгляд, Везде глаза волшебные глядят. Везде глаза прекрасные того, Кто смысл и суть живущего всего. И те, кто видел это, лишь они — Суфии подлинные в наши дни. Они несут свой путеводный свет, Всем заблудившимся в долине бед. Они, как Хызр, отставшего найдут В пустыне и к кочевью приведут. По зоркости вниманья своего Они — как братья Хызра самого. Под их дыханьем даже Хызр святой Нам кажется зеленою травой. Источник вечной жизни Хызр найдет В слезах, что по ланитам их течет. Пыль их сандалий зренье исцелит, Их слово камень в злато превратит. Пред гневом их бессилен небосвод И круг планет, что род людской гнетет. В их цветнике всегда цветет весна, Как два листка, там солнце и луна. Они — в пути, и пот на лицах их Непостижимее глубин морских. Как многозначно содержанье слов В благословенном строе их стихов! Суфий сидит в углу — чуть виден сам, А ходит по высоким небесам. В иклимах мира их путей черта От всякой ложной мудрости чиста. На светлом том пути — ристанье их, В делах и мыслях — состязанье их. Их ночи жаркою мольбой полны, Чтоб сонмы верных были спасены. Путем пророка следуют они, Его лишь волю ведают они. Слезами веры путь свой орося, Они идут — награды не прося. Под бурей не сгибаются они, В беде не содрогаются они. Смиренны, без надежды на эдем, Лишь к истине стремятся сердцем всем. Любовь их только к истине одной. Нет во вселенной истины иной. О ищущий жемчужину любви, О ней к глубинам вечным воззови!

15

По начертанью слова — «бу-риё». —Бурё — циновка; выражение «бу-риё» — игра слов, означающая «это обман».

ГЛАВА XXX

ПЯТАЯ БЕСЕДА

О щедрости

ГЛАВА XXXI

Рассказ о Хатаме Тайском

Спросил Хатама некий человек: «О славный муж, я прожил долгий век, Но кто же равного тебе найдет, С тех пор как ты простер ладонь щедрот!» Ответил: «Я под сень шатров моих Созвал однажды всех людей степных. Чтоб изобильна трапеза была, Барашков я зарезал без числа. На том пиру мне душно стало вдруг. Я вышел в степь, гостей покинув круг. И на тропе глухой, среди песков, Увидел старика с вязанкой дров. Под этой тяжестью сгибался он, Кряхтя, на посох опирался он. Вся хижина телесная его Шаталася от бремени того. Так, что ни шаг, он тяжело вздыхал И, останавливаясь, отдыхал. Я был взволнован видом этих мук И ласково сказал ему: «О друг, Твой непосилен груз! Тебя язвит Колючек ноша, как гора обид, Ты — житель степи — видно, не слыхал, Что здесь у вас Хатам с шатрами стал, Что он, дабы в сердцах посеять мир, Всех, злых и добрых, звать велел на пир? Сбрось ты колючек ношу с плеч долой! В цветник добра, на пир идем со мной!» Мое волненье увидал бедняк; Он улыбнулся мне и молвил так: «Цепями алчности окован ты, На шее у тебя — петля тщеты. На башню благородства никогда Не вступишь ты — не знающий труда. Поверь: мой тяжкий труд не тяжелей, Чем иго благодарности твоей. И лучше мне трудом дирхем добыть, Чем от Хатама стадо получить!» И не сказал в ответ я ничего, Склонясь перед величием его».

* * *

О Навои! Будь сердцем щедр во всем, — Да будет сам Хатам твоим рабом! Дай чашу, кравчий, щедро нам служи, Пример Хатаму Тая покажи! Мы бедны. Не на что купить вино, Тебе лишь море щедрости дано!

ГЛАВА XXXII

ШЕСТАЯ БЕСЕДА

О благопристойности

ГЛАВА XXXIII

Рассказ о стыдливости Ануширвана [16]

В дни юности своей Ануширван Любовным был недугом обуян. Он от любви своей изнемогал, Но в тайне ото всех ее держал. И, мукою великой истомлен, Свиданья, наконец, добился он. В дворцовом цветнике, в тени ветвей, Он встретился с возлюбленной своей. И руку он к любви своей простер; Но, видя, что глядит она в упор, Он прочь отдернул руку, устыдясь. Она спросила: «Что с тобою, князь? Ты руку протянул и прочь убрал?» И так Ануширван ей отвечал: «Не суждено мне счастье в этот час, Огонь мой пред нарциссами погас!» Вот так не перешла своей черты Стыдливость юношеской чистоты. Нарциссы глаз своих склонил в слезах, Ушел, и от любви отрекся шах. Иной огонь светил уму его. И по величью духа своего Владыкой он непобедимым стал, Мир справедливостью завоевал.

16

Рассказ о стыдливости Ануширвана. — Ануширван — шах сасанидской династии (VI в.).

* * *

О Навои, все души страсть влечет, Но чистота — величия оплот. Эй, кравчий! Скромно кубок наполняй, Девятикратно кланяясь, подай! Чтоб сам тебе я молвил: «Друг, испей!» Вина уронишь каплю — не жалей! За каплю девять чаш я выпить рад, Прольешь — я выпью тридцать чаш подряд.

ГЛАВА XXXIV

СЕДЬМАЯ БЕСЕДА

О воздержанности