Были и лето и осень дождливы;Были потоплены пажити, нивы;Хлеб на полях не созрел и пропал;Сделался голод, народ умирал.Но у епископа, милостью Неба,Полны амбары огромные хлеба;Жито сберег прошлогоднее он:Был осторожен епископ Гаттон.Рвутся толпой и голодный и нищийВ двери епископа, требуя пищи;Скуп и жесток был епископ Гаттон:Общей бедою не тронулся он.Слушать их вопли ему надоело;Вот он решился на страшное дело:Бедных из ближних и дальних сторон,Слышно, скликает епископ Гаттон.«Дожили мы до нежданного чуда:Вынул епископ добро из-под спуда;Бедных к себе на пирушку зовет», —Так говорил изумленный народ.К сроку собралися званые гости,Бледные, чахлые, кожа да кости;Старый, огромный сарай отворен,В нем угостит их епископ Гаттон.Вот
уж столпились под кровлей сараяВсе пришлецы из окружного края…Как же их принял епископ Гаттон?Был им сарай и с гостями сожжен.Глядя епископ на пепел пожарный,Думает: будут мне все благодарны;Разом избавил я шуткой моейКрай наш голодный от жадных мышей.В замок епископ к себе возвратился,Ужинать сел, пировал, веселился,Спал, как невинный, и снов не видал…Правда! но боле с тех пор он не спал.Утром он входит в покой, где виселиПредков портреты, и видит, что съелиМыши его живописный портрет,Так, что холстины и признака нет.Он обомлел; он от страха чуть дышит…Вдруг он чудесную ведомость слышит:«Наша округа мышами полна,В житницах съеден весь хлеб до зерна».Вот и другое в ушах загремело:«Бог на тебя за вчерашнее дело!Крепкий твой замок, епископ Гаттон,Мыши со всех осаждают сторон».Ход был до Рейна от замка подземный;В страхе епископ дорогою темнойК берегу выйти из замка спешит,«В Рейнской башне спасусь», – говорит.Башня из рейнских вод подымалась;Издали острым утесом казалась,Грозно из пены торчащим, она;Стены кругом ограждала волна.В легкую лодку епископ садится;К башне причалил, дверь запер и мчитсяВверх по гранитным крутым ступеням;В страхе один затворился он там.Стены из стали казалися слиты,Были решетками окна забиты,Ставни чугунные, каменный свод,Дверью железною запертый вход.Узник не знает, куда приютиться;На пол, зажмурив глаза, он ложится…Вдруг он испуган стенаньем глухим:Вспыхнули ярко два глаза над ним.Смотрит он… кошка сидит и мяучит;Голос тот грешника давит и мучит;Мечется кошка; невесело ей:Чует она приближенье мышей.Пал на колени епископ и крикомБога зовет в исступлении диком.Воет преступник… а мыши плывут…Ближе и ближе… доплыли… ползут.Вот уж ему в расстоянии близкомСлышно, как лезут с роптаньем и писком;Слышно, как стену их лапки скребут;Слышно, как камень их зубы грызут.Сыплются градом сквозь окна, сквозь двери,Вдруг ворвались неизбежные звери;Спереди, сзади, с боков, с высоты…Что тут, епископ, почувствовал ты?Зубы об камни они навострили,Грешнику в кости их жадно впустили,Весь по суставам раздернут был он…Так был наказан епископ Гаттон.
Март 1831
Ночной смотр
В двенадцать часов по ночамИз гроба встает барабанщик;И ходит он взад и вперед,И бьет он проворно тревогу.И в темных гробах барабанМогучую будит пехоту:Встают молодцы егеря,Встают старики гренадеры,Встают из-под русских снегов,С роскошных полей италийских,Встают с африканских степей,С горючих песков Палестины.В двенадцать часов по ночамВыходит трубач из могилы;И скачет он взад и вперед,И громко трубит он тревогу.И в темных могилах трубаМогучую конницу будит:Седые гусары встают,Встают усачи кирасиры;И с севера, с юга летят,С востока и с запада мчатсяНа легких воздушных коняхОдин за другим эскадроны.В двенадцать часов по ночамИз гроба встает полководец;На нем сверх мундира сюртук;Он с маленькой шляпой и шпагой;На старом коне боевомОн медленно едет по фрунту;И маршалы едут за ним,И едут за ним адъютанты;И армия честь отдает.Становится он перед нею;И с музыкой мимо егоПроходят полки за полками.И всех генералов своихПотом он в кружок собирает,И ближнему на ухо самОн шепчет пароль свой и лозунг;И армии всей отдаютОни тот пароль и тот лозунг:И Франция – тот их пароль,Тот лозунг – Святая Елена.Так к старым солдатам своимНа смотр генеральный из гробаВ двенадцать часов по ночамВстает император усопший.
Январь – март (?) 1836
Царскосельский лебедь
Лебедь белогрудый, лебедь белокрылый,Как же нелюдимо ты, отшельник хилый,Здесь сидишь на лоне вод уединенных!Спутников давнишних, прежней современныхЖизни, переживши, сетуя глубоко,Их ты поминаешь думой одинокой!Сумрачный пустынник, из уединеньяТы на молодое смотришь поколеньеГрустными очами; прежнего единыйБрошенный обломок, в новый лебединыйСвет на пир веселый гость не приглашенный.Ты вступить дичишься в круг неблагосклонныйРезвой молодежи. На водах широких,На виду царевых теремов высоких,Пред Чесменской гордо блещущей колонной,Лебеди младые голубое лоноОзера тревожат плаваньем, плесканьем,Боем крыл могучих, белых шей купаньем;День они встречают, звонко окликаясь;В зеркале прозрачной
влаги отражаясь.Длинной вереницей, белым флотом стройноПлавают в сияньи солнца по спокойнойОзера лазури; ночью ж меж звездамиВ небе, повторенном тихими водами,Облаком перловым, вод не зыбля, реютИль двойною тенью, дремля, в них белеют;А когда гуляет месяц меж звездами,Влагу расшибая сильными крылами,В блеске волн, зажженных месячным сияньем,Окруженны брызгов огненных сверканьем,Кажутся волшебных призраков явленьем —Племя молодое, полное кипеньемЖизни своевольной. Ты ж старик печальный,Молодость их образ твой монументальныйРезвую пугает; он на них наводитСкуку, и в приют твой ни один не входитГость из молодежи, ветрено летящейВслед за быстрым мигом жизни настоящей.Но не сетуй, старец, пращур лебединый:Ты родился в славный век Екатерины,Был ее ласкаем царскою рукою, —Памятников гордых битве под Чесмою,Битве при Кагуле воздвиженье зрел ты;С веком Александра тихо устарел ты;И, почти столетний, в веке НиколаяВидишь, угасая, как вся Русь святаяВкруг царевой силы – вековой зеленыйПлющ вкруг силы дуба – вьется под коронойЦарской, от окрестных бурь ища защиты.Дни текли за днями. Лебедь позабытыйТаял одиноко; а младое племяВ шуме резвой жизни забывало время…Раз среди их шума раздался чудесноГолос, всю пронзивший бездну поднебесной;Лебеди, услышав голос, присмирелиИ, стремимы тайной силой, полетелиНа голос: пред ними, вновь помолоделый,Радостно вздымая перья груди белой,Голову на шее гордо распрямленнойК небесам подъемля, – весь воспламененный,Лебедь благородный дней ЕкатериныПел, прощаясь с жизнью, гимн свой лебединый!А когда допел он – на небо взглянувшиИ крылами сильно дряхлыми взмахнувши, —К небу, как во время оное бывало,Он с земли рванулся… и его не сталоВ высоте… и навзничь с высоты упал он;И прекрасен мертвый на хребте лежал он,Широко раскинув крылья, как летящий,В небеса вперяя взор уж не горящий.
Ноябрь – начало декабря 1851
К. Н. Батюшков
1787–1855
Среди старших современников Пушкина, оказавших на него самое благотворное влияние, особое место занимает Константин Николаевич Батюшков, поэт исключительного дарования и трагической судьбы.
Родился Батюшков в Вологде. Воспитывался в частном французском пансионе, где много читал, изучал иностранные языки и сам пробовал писать. В 1803 году он поступил на службу в Министерство народного просвещения, сблизился с членами Вольного общества любителей словесности, наук и художеств и познакомился со многими известными писателями и поэтами: Г. Державиным, Н. Гнедичем, И. Крыловым и др. Начиная с 1805 года в журналах и альманахах стали появляться первые стихи Батюшкова. Гражданская служба поэта продолжалась недолго. В 1807 году он вступил в армию и принял участие в войне с Наполеоном. Во время сражения под Гейльсбергом был ранен и за храбрость награжден орденом. После выздоровления воевал в Финляндии против шведов, а в 1810 году вышел в отставку.
В течение всех этих лет Батюшков много и напряженно работал: переводил Тибулла, Тассо, писал и оригинальные стихи, пронизанные анакреонтическими мотивами. Он воспевал земные радости, славил любовь и дружбу. Широкую известность ему принесло стихотворение «Видение на берегах Леты», направленное против литературных староверов, объединившихся вокруг А. Шишкова. В этом произведении поэт впервые в русской литературе заговорил о наступлении нового «железного» века с его эгоистической сущностью и отсутствием гуманного начала.
Нельзя не отметить, что уже в ранних стихах Батюшкова проявилось мучительное противоречие между сознанием личности и ее чувствами, между научными знаниями и поэзией, объективным миром и внутренним «я», свойственным человеку переходного времени. С годами мотивы раздвоенности, разочарования, скепсиса, ощущение трагического положения личности в окружающем мире станут ведущими в его творчестве. Недаром позднее В. Белинский отметит, что «неопределенность, нерешительность, неоконченность и невыдержанность борются в его поэзии с определенностью, решительностью и выдержанностью».
С самого начала своей литературной деятельности Батюшков стремился к правдивому раскрытию внутреннего мира человека, передаче тончайших движений его души от восторженного восприятия мира до горестных сомнений в его целесообразности. На протяжении всего своего творческого пути поэт следовал девизу: «Живи, как пишешь, и пиши, как живешь… Иначе все отголоски лиры твоей будут фальшивы».
Когда в 1812 году армия Наполеона вторглась в Россию, Батюшков был болен. И только в феврале 1813 года он смог вернуться в армию, с которой прошел всю Европу. Он принимал участие в битве при Теплице и в знаменитом сражении под Лейпцигом, за что получил орден Святой Анны 2-й степени. На события Отечественной войны Батюшков откликнулся стихами, в которых звучал голос поэта-патриота, с горечью смотрящего на «море зла», захлестнувшее Русскую землю, и призывающего своих друзей к борьбе с иноземными захватчиками. Наиболее ярко это прозвучало в стихотворении «К Дашкову».
Многие стихи Батюшкова периода Отечественной войны – это своеобразный полевой дневник поэта-офицера, в котором запечатлелись воинская удаль и отвага русских воинов, воспевались мужество, упоение боем («К Никите» и др.), отразились реальные события и судьбы близких поэту людей («Тень друга»).
После окончания войны Батюшков навсегда покинул военную службу. Он жил попеременно то в Москве, то в Петербурге, то в деревне. В 1815 году Батюшков принял самое деятельное участие в обществе «Арзамас», и вскоре его вместе с Жуковским приняли в Общество любителей российской словесности. Поэт становится активным пропагандистом «легкой поэзии», задачу которой он видел в том, чтобы способствовать созданию национальной литературы. В своей «Речи о влиянии легкой поэзии на язык» он призывал: «Обогащайте, образуйте язык славнейшего народа, населяющего почти половину мира; поравняйте славу языка его со славою военною, успехи ума с успехами оружия».
В 1817 году Батюшков выпустил сборник «Опыты в стихах и прозе», куда помимо стихов вошли его критические статьи, художественные эссе, путевые заметки, повести, философские этюды и т. п.
К этому времени здоровье поэта резко ухудшилось. Необходимо было жить на юге. Друзья помогли определить его на дипломатическую службу в Италию, куда он выехал в конце 1818 года. Но болезнь не отступала, и все явственнее у него стали проступать признаки наследственного недуга – душевное расстройство. Несмотря на все усилия, вылечить поэта не удалось. Несколько лет он прожил под наблюдением врачей в Германии, а затем поселился у родных в Вологде, где провел последние двадцать лет своей жизни, никого не узнавая и не воспринимая происходившего вокруг. Скончался он в 1855 году от тифозной горячки.
Творчество Батюшкова второй половины 1810-х годов окрашено пессимистическими настроениями. В своих стихах поэт жаловался на душевные страдания, размышлял о ничтожности человеческой жизни, об утрате веры в себя и людей, оплакивал свою судьбу. Его стихотворения стали приобретать характер горьких раздумий, искры веселья, безоблачного счастья почти исчезают из его поэзии. И заключительным аккордом творческой деятельности Батюшкова стало его полное отчаяния и внутренней боли стихотворение «Изречение Мельхиседека» – мучительный крик человека, так и не сумевшего найти гармонию идеала и действительности. Этот трагический мотив будет долгие годы звучать в стихах многих русских поэтов, принимая самые различные формы: от открытого протеста до едкой иронии и горестного смеха.