Поезд милосердия
Шрифт:
Мы загрузили багаж, коего было много: личные вещи, театральный реквизит и тому подобный скарб, расселись по мягким скрипуче-удобным, обтянутым вишнево-коричневым дерматином сиденьям и принялись корчить из себя путешественников и жить в ощущении чуда. За окном мелькал октябрьский подмосковный пейзаж, а на сиденье, расположенном через проход от нашего с Митяем, сидел дядя Миша, отец Митяя, и рассказывал в своей вечно-веселой молодцеватой и какой-то защищенно-добро-уверенной манере, как он служил на Дальнем Востоке и видел Байкал, Читу и Улан-Удэ. И мы, развалившись на сиденье и слушая вполуха, понимали, что скоро увидим всё это собственными глазами, так как уже через сравнительно небольшое время самолет доставит нас в Хабаровск…
Свежий старт
Дядя Миша
Дядя Миша был токарем. Причем таким токарем, без которого легко мог бы остановиться производственный процесс нашего градообразующего оборонного предприятия, в котором работало большинство наших родителей. Если без многих инженеров, начальников отделов и прочих руководящих работников этот институт, да и вообще весь советский ВПК вполне могли бы обойтись, то о дяде Мише сами же эти инженеры, начальники отделов и прочие руководящие работники говорили совсем другие слова. Он был мастер, мастер от Бога. Уж не знаю, какие чудеса он творил на работе, колдуя на своем станке, но я видел, как он трудился по квартире, делая ремонт, или как он строил дом на даче, создав, например, «с нуля» винтовую лестницу на второй этаж по самодельному чертежу, который он, с позволения сказать, начертил от руки на коленке, сидя и перекуривая на крыльце. Лестница, как и всё, что он делал, получилась супер и даже не скрипела! Делал он всё, как оно казалось, вообще без какой бы то ни было подготовки – в общем-то, как говорится, топором, как-то лихо, удало, легко и весело, а получались шедевры.
Я с детства знал и любил такой тип мастеров, да и просто работяг, поскольку всегда с удовольствием наблюдал за работой своего любимого деда Лёши – столяра-краснодеревщика, старшего мастера лесной и деревообрабатывающей промышленности, мастера золотые руки – помогал ему и учился у него правильно держать в руках ножовку или молоток, рубанок или стамеску… Дед мой работал истово, на бешеной скорости, не замечая ничего вокруг и ни на что не отвлекаясь ни на секунду – такая уж была школа. Его рубашка дымилась от пота, и её, когда он наконец заканчивал свое очередное творение, можно было в буквальном смысле выжимать.
Дядя Миша же работал тоже очень быстро, не халтурил и не тормозил процесс, но он работал как-то озорно, как-то в кайф и как-то, как казалось, без напряга. На него было просто приятно смотреть, и это, по-видимому, его не напрягало. С любым его зрителем – малолетним ли, взрослым ли, мужчиной ли или женщиной – он всегда находил о чем поговорить, что спросить, какую историю рассказать… Умел слушать. Не был он идеальным, нет – и поддать любил, и в морду дать мог, причем качественно – благо боксером был по молодости. Был, кстати, единственным из реально уважаемых мною мужиков, кто курил. И он же, единственный из всех, позже практически перестал со мной здороваться, когда узнал, что я сам начал курить. Но это потом, а сейчас мы дружили семьями и просто так. Здорово с ним было, разница в возрасте не чувствовалась, авторитет свой он ничем не старался подтвердить ежедневно – он просто у него был. Мы, пацаны, очень его любили. Он был нам как старший брат, что ли, или как опытный друг. Он как-то ничего не боялся, много в своей жизни повидал и много знал. Когда он появлялся в компании, то праздничный стол или просто группа людей, стоящих на улице, сразу оживали, хотя он не блистал модными шутками и не сыпал новостями из газет. Ну и, естественно, дядя Миша был одним из немногих родителей из нашего класса, которые провожали нас тогда в аэропорт. По-другому и быть не могло.
А через четыре года я, когда услышал звонок и открыл входную дверь, увидел на пороге нашей квартиры Митяя с каким-то газетным свертком в руке и почему-то сразу подумал очень плохую тяжелую мысль. Митяй, впрочем, её и подтвердил через секунду.
– Привет, – сказал он.
– Привет, – сказал, я.
– У меня отец погиб, – сказал он.
Что я сказал, я не помню. По-моему, что-то типа «Как же так?» или «Этого не может быть!», короче, ерунду какую-то, а может быть, ничего не сказал. Помню точно, что в прихожей на тумбочку сел, это было. А Митяй говорит: «Вот так вот… Дядя Миша…» В свертке были завернутые в газету тапочки для дяди Миши, и шел Митяй, понятно куда…
Время тогда просто совсем дурное стало, и даже такие суперспециалисты таких суперспециальностей, как дядя Миша, чтобы кормить свои семьи, были вынуждены уходить с заводов и из институтов. И дядя Миша ушел. Ну не мог он сидеть на шее у жены – библиотекаря из нашей школы, да и сыновей надо было как-то в люди выводить. Вот и пошел он на железную дорогу монтером пути… Во времена нам достались, а?!! Токарь самого высшего разряда из ВПКашного НИИ пошел работать монтером пути! Ну и в результате дело путаное там какое-то получилось, что-то было связано с нарушением техники безопасности. Короче, пропускали они состав, стоя с напарником по бригаде на соседнем пути. Нарушение, конечно, но ни по какому расписанию не должно было там поезда-то быть. А он там взялся откуда-то. Говорят, старший бежал по насыпи, кричал и руками размахивал, думал, услышат они его, да куда там, когда два поезда рядом идут! Так они и болтали мирно, на лопаты опершись, а поезд-то со спины вылетел… пассажирский… хорошо за сотню шел… Там еще вираж такой затяжной между Серпуховым и Аванградом… И всё…
Хоронили мы дядю Мишу почти всем классом тогда. Переживали страшно, и я тогда так и сказал на поминках от нас ото всех, что, мол, у нас, у каждого, был свой дядя Миша и вот сегодня мы его похоронили… Как-то хорошо мне удалось тогда сказать, в общем. Пацаны сказали: «Молодец». А Митяй сказал: «Спасибо, Гринь».
А сейчас, первого октября 1990 года, мы все, включая и дядю Мишу, приехали в аэропорт.
Мастера
Аэропорт
Аэропорт вообще сам по себе – место магнетическое по многим причинам. Во-первых, он неразрывно связан с путешествиями, а что может быть волнительнее, особенно для молодежи, которая за каждым поворотом дороги-то ждет чего-то нового и счастливого? А тут – целый аэропорт и предстоящий головокружительный перелет, и столько всего потом! Во-вторых, аэропорт связан с путешествиями на самолете, а самолет тогда для нас был самым непревзойденным, самым необычным, редчайшим видом транспорта. Я-то летал с шести месяцев от роду, так как родился в Оренбурге, а жил в Подмосковье, вот и сновал туда-обратно по небу к бабушке и дедушке на лето, то есть минимум два раза в год, и то всегда что-то в душе моей от ожидания полета зарождалось и поднималось. А многие-то из нас никогда и не летали вовсе. Митяй вот, например, вообще самолет до этого только по телевизору и видел. В-третьих, необычно же всё вокруг – и ленты багажных транспортеров, и кассы билетные, кафе аэропортовское, стюардессы проходят… Да что там стюардессы! В аэропорту даже туалет особенный! В киосках газеты продают; народу всякого полно – все либо посадки на рейс ждут, либо прилетели только что, либо спят в креслах в ожидании чего-то; табло прилета-вылета названия городов пишет; представители разных аэропортовских служб снуют; экипажи горделиво проплывают в синей форме-то; по радио что-то объявляют таким необъяснимым голосом; а за стеклянной стеной стоят на стоянках, взлетают, садятся и рулятся самолеты! Восторг!
Путешествия всегда род людской будоражили. Всегда людям не сиделось на месте, хотелось посмотреть, а что там за холмом, за поворотом реки, за тем лесом… Может быть, дело в том, что мы вечно ищем, где лучше, так как знаем, что хорошо там, где нас нет? Но ведь мы также знаем, что стоит нам куда-то переехать, как в этом месте мы сразу начнем быть, значит, хорошо там уже не будет, а станет хорошо в другом месте, где нас нет. Или уже нет. То есть хорошо в этот момент может запросто стать там, откуда мы только что приехали, так как нас-то там уже нет, и где было плохо, поскольку до этого мы там были. В себе надо проблемы искать, в себе… а не в той местности, где нам приходится находиться. Говорят же, что можно объехать весь свет в поисках чего-то и найти это, лишь вернувшись домой. Может быть, поэтому так и ценны именно командировки, отпуска, краткие вылазки куда-то, путешествия, одним словом. Ведь они – не переезд, а визит в другую жизнь, где нас как бы нет. То есть мы там как бы есть, но мы там – гости, мы там – экзотика, мы там временно… И, может быть, именно от реального ощущения временности своего присутствия мы начинаем так остро чувствовать всё, что нас окружает, и всё, что с нами происходит? А ведь жизнь наша – тоже штука временная, а мы, живя её, ничего не чувствуем и воспринимаем все как рутину и тягомотину. Может быть, надо всё это просто осознать да и радоваться каждому дню?