Поезд милосердия

Прошло уже тридцать лет, а я, как сейчас, помню этот день – первое октября 1990 года. Раннее утро, кругом туман и много белого утреннего света, и мы едем на «пазике», ещё круглом, в аэропорт «Шереметьево-1», чтобы отправиться в свое самое незабываемое, самое значимое для нас и по большому счету предопределившее наши дальнейшие судьбы путешествие. Странно, но я и сейчас помню расцветку этого автобуса – белый, ну хорошо – серо-белый, с широкой синей полосой во весь борт. Тогда вариантов раскраски таких «пазиков» было-то раз, два и обчелся. Более всего памятен, конечно, желтый вариант, но и наша расцветка была очень популярна в то время.

Вот я произнес сейчас это «тридцать лет» и как-то странно задумался: ведь нам тогда было по тринадцать-четырнадцать годов (мне, например, исполнилось четырнадцать в последний день этого путешествия – двадцать седьмого октября), и мы, понимая, что мы – подростки и в сущности дети, всё-таки ощущали себя довольно-таки взрослыми. Нам тогда казалось, что мы уже прожили на

этом свете неслабое количество времени, а тут – «прошло уже тридцать лет»… Конечно, эта тема не нова, и я не буду сильно задумываться над ней. Всё было как у всех: все в юности считают себя взрослыми и прекрасно понимают при этом, что это не так. Это потом, воспитывая своих детей, мы начинаем рассказывать им, что, мол, мы, когда были в вашем возрасте, то тоже думали, что мы уже взрослые, а потом, дескать, осознали, что это не так. Ерунда! Всё мы понимали и тогда. Просто любому подростку, конечно, хочется стать взрослым, но перестать быть подростком, вот так вот – на самом деле, по-настоящему, он не хочет. Это факт.

Как бы там ни было, тринадцать лет казались тогда вообще-то приличным сроком жизни, хотя в глубине души каждого из нас щекотало приятное осознание того, что это только начало жизни, ещё даже не молодость, что всё ещё впереди, а у нас уже такие важные дела и такие солидные поездки… «Что же будет потом, когда нам будет по двадцать, по тридцать, по сорок?..» – думали мы. Интересно, что бы мы сделали или сказали, если бы кто-нибудь с неоспоримой точностью рассказал нам тогда, что будет с нами через тридцать лет? Вряд ли бы мы поверили. Но эти тридцать лет прошли, как они и должны были пройти. Жизнь шла и была наполнена разными событиями – как общественная (а нам – потерянному поколению – довелось взрослеть во время перемен), так и личная, персональная. Были достижения – у всех разные, были и потери – тоже у всех разные. Короче, жизнь шла своим чередом, но эти двадцать семь дней, которые мы провели в дороге из Хабаровска в Ригу, претендуют на право называться отдельной, пусть короткой жизнью и по-любому составляют одну из ключевых ступеней наших реальных, длинных судеб.

Очень важный день

Прошло уже целых тридцать лет,А я, как сегодня, помню тот день.Я помню, во что был тогда одетИ как лежала на площади тень.Какой был автобус, какой чемодан,Какая погода струилась тогда,Как кто-то кому-то привет передал…Я это запомнил всё. Навсегда.Запомнился этот день накрепко мне,Возможно, был это тот самый день,Который, кирпич как несущий в стене,Лоза, как сплетающая плетень,Создал незаметно, не торопясь,Платформу под жизнью и память еще,И отбыл, тихонечко помолясь,Красивый, безоблачный и большой.А курс, тот, который он задал мне,Я продолжаю всю жизнь держать,И настроение то во снеМне часто приходится вспоминать.С пути, по которому довелосьИдти мне по жизни своей большой,Свернуть за года эти не пришлосьИ вряд ли придется когда еще.Довольно сложно мне передатьТо ощущение сквозь поток,Что продолжаю я получать,Идя дальше вверх за витком виток.Но это очень странный момент,Который как будто бы весь зависИ держит меня, как с водой цемент,Не позволяя сорваться вниз.А самое странное в этом всём,Что я и тогда понимал и аж чуял то,Что мы все живем свою жизнь, живем,Меж вех проходя, как в игре «лото».И между этих вех проходя,Мы натыкаемся иногдаНа те, не запомнить что нам нельзя,И что изменяют нас навсегда.И я понимаю, вперед идя,Поднявшись на нового дня ступень,Что думал всё это тогда я не зря —Похоже, это был этот самый день.

Всё происходило как всегда – без каких бы то ни было усилий с нашей стороны. Нашим классным руководителем была моя мама – человек, каких мало. Несмотря на то что теперь мы видимся с ней не так часто, как мне бы хотелось, о чем я буду ужасно жалеть потом, да и жалею уже сейчас, всё мое детство, отрочество и юность мама моя была для меня лучшим другом, лучшей матерью и лучшим учителем! Это – без преувеличений и натяжек, а также без желания прикрыть свою возможную неправоту (а сын перед матерью всегда неправ), то есть правда. Причем мама моя играла в моей судьбе такую огромную роль, плюс ко всему, на фоне того, что я всегда умел и любил дружить, и друзья у меня всегда были…

Вот мама моя всё и организовывала, а мы просто вкушали плоды её титанического труда. Да и не вполне благодарно вкушали. С нами проводилось столько всякой работы, что мы уже утрачивали понимание её ценности. Для нас всё было само собой, жили мы крайне интересной жизнью, и нам было совершенно понятно то, что каждое наше последующее приключение будет ещё интересней предыдущего. А если по какой-то причине оно окажется не интересней предыдущего, то уж, во всяком случае, явится звеном цепочки некой подготовки и будет вести нас уж точно к более интересному событию. Вот как мы жили!

Мы учились в классе «А». Тогда он был девятый, то есть назывался девятым, хотя на самом деле был восьмым. Мы попали в эту так и непонятую нами образовательную реформу, когда в школе снова стали учиться по одиннадцать лет, но мы так и учились десять, хотя выпускались из одиннадцатого класса, пропустив седьмой и перейдя сразу из шестого в восьмой. Бред и путаница, но это было кому-то нужно. Это только сейчас мы понимаем – кому и зачем, а тогда нам было все равно, какой порядковый номер у нашего на самом деле седьмого класса. Я, правда, немного взгрустнул, что не поучился в седьмом: уж очень любил и люблю цифру семь, но недолго. Прям как Юрий Гагарин, который очень жалел, что не походил капитаном. «Самое красивое звание», – говорил он. Его же из-за космических заслуг сразу из старшего лейтенанта майором сделали.

Мама моя, ведя классное руководство в нашем классе, добилась-таки в это смутное время благословения всяких там гор- и облоно на проведение эксперимента на базе отдельно взятого класса – то есть нашего. В ходе этого эксперимента мы углубленно изучали английский язык, за что все без исключения ей по гроб жизни благодарны, и участвовали в куче всяких внешкольных прекрасных заварух, которые, видимо, смогли сделать людей даже из нас.

В обширном ряду наших увлечений особо выделялось то, что все мы были… «жирафчиками».

Приходи сегодня за мной

В детстве я, отправляясь в садик,Все повторял маме вновь и опять —Мол, приходи за мной рано-рано,И мы будем с тобою играть.В детском саду игры вихрем взлетали,Но самым счастливым событием дняБыл тот момент, когда моя мамаИз этих игр забирала меня.И ни малейших тревог и сомнений,Сотни рассказов, что было тем днем,Сотни вопросов, идей, рассуждений —Это мы с мамой за ручку идем.Школьная жизнь: рост, тревоги, успехи,Взрослые мысли и опыт потерь…Мама со мною прошла эти вехи,Труд этот я оценил лишь теперь!Дальше – мотало изрядно по свету,Много, о чем не могу говорить,Но в телефоне счастливой приметойМамино слово учило, как жить.Вот и теперь, средь рабочего гама,Втайне мечтаю я, чтобы за мной,Как в садике, пришла бы вдруг мама,И кто-то сказал бы мне: «За тобой!»Я тут же бы встал, тут же бросил работу,Коллегам язык показал б вот такой!Вприпрыжку бы выскочил я за ворота,Маму за ручку, и вместе – домой!Песня одна озаряло все детство,Смысл этой песни дошел до меня:Пусть будет солнце, пусть будет небо,Пусть будет мама и пусть буду я!

На самом деле «жирафчики» – это совсем не смешно, несмотря на веселое детское название. В восьмидесятых годах благословенного и страшного двадцатого века в Соединенных Штатах Америки вообще-то было много хорошего, в том числе и довольно-таки мощное движение «Жираф», члены которого занимались различного рода социальной деятельностью, как то: помощь инвалидам, выхаживание наркоманов, работа в детских приютах и прочая хорошая нужная работа. Наш идейный вдохновитель – моя матушка – был лично знаком с предводителями этого движения, так как умудрился ещё пару лет назад попасть в Америку, а это было немыслимо! Она впитала идею «жирафства», как сухое дерево воду, и ни много ни мало организовала на базе опять же нашего класса нечто подобное американскому движению «Жираф» – может быть, с меньшими масштабами, но уж точно не с меньшим самоотречением и искренностью. А почему именно «жираф», так это потому, что он большой и с длинной шеей и ему, стало быть, виднее, кто попал в беду и кому нужна помощь.