Поезд на Солнечный берег
Шрифт:
«Итак, ее зовут…»
Какой–то прохожий, бодрый трехсотлетний старикашка, прегрубо отпихнул Филиппа и помчался дальше. Старичок, очевидно, бегал каждый день свои положенные пятьсот километров, чтобы механизм не ржавел; сердце, легкие, желудок и все остальное у него были искусственные. Филипп проводил его печальным взглядом.
«Может быть, Летиция. Но почему Летиция? Офелия, нет, Маргарита, нет, это имя запрещено специальным указом Дромадура из–за военных действий с цветами–мутантами, а жаль… Мадлен – Вивиана – Матильда… Ох, нет, нет, только не это!»
Он увидел, что нищие обступают его и намерены взять в заложники, чтобы требовать
– Вот и он! – радостно завопил Ромул, едва Филипп вошел. – А мы уже думали, ты не придешь.
Ромул был длинный и тощий, Гаргулья подвизался в студентах у Пробиркина, а Пончик был пессимист.
– У тебя вид классического влюбленного, – заметил Пончик со вздохом.
Филипп вспомнил, где он находится: только что он жил мечтой, теперь наступил черед реальности. Автоматический бармен смешивал коктейли, музыкальный компьютер вдохновенно импровизировал, выдавая мелодии одна неповторимее другой; в отличие от всяких там гениев, которые прохлаждаются в ожидании музы, безнадежно застрявшей в дорожной пробке или где–то еще, он работал двадцать пять часов в сутки без передышки. В заведении было полно народу. Филипп поздоровался со всеми и выпил с друзьями за их здоровье.
– А где Мистраль?
Мистраль принадлежал к их компании; он был писателем, и Филипп знал его с самого детства, когда их родители жили в соседних домах. Тем не менее юноша до сих пор не решил для себя вопрос, как именно он относится к Мистралю. Слишком уж отчужденно и обособленно тот держался, а в последнее время Филипп так вообще почти его не видел. От друзей он уже знал, что у Мистраля роман с Ровеной, и, похоже, неудачный – просто потому, что ни один человек на свете не мог бы иметь с этой девушкой удачный роман. Ровена обожала, когда в нее влюблялись беззаветно, страдали из–за неразделенной страсти, время от времени порывались лишить себя жизни и вообще всячески мучились оттого, что недостойны находиться рядом с таким неповторимым существом, как она. И, хотя рассудительного и уравновешенного Мистраля трудно было представить себе в роли жертвы этой роковой красавицы, Филипп все же почувствовал глухую тревогу и спросил:
– Я надеюсь, с ним все в порядке?
– Кажется, – ответил Ромул. – По–моему, он расстался с Ровеной.
– А, ну тогда все действительно в порядке, – с облегчением сказал Филипп.
– Я слышал, она опять к нему вернулась, – заметил Гаргулья.
– Вот не везет так не везет, – вздохнул Филипп.
– Разве? – усомнился Пончик. – По–моему, Ровена – очень хорошая и милая девушка.
– Сразу же видно, что ты ее не знаешь, – сказал Гаргулья.
– Не обязательно ее знать, чтобы увидеть, что она красавица, – кротко отозвался Пончик. – А красота требует жертв.
– Со стороны характера? – фыркнул Ромул. – Не уверен. Взять хотя бы Матильду – и красавица, и славная девушка притом.
– Верю тебе на слово, – вздохнул Пончик. – Или, например, жена Генриха…
Гаргулья вздрогнул и опрокинул бокал.
– Только не это, – умоляюще прохрипел он. – Официант!
– А в чем дело? – удивился
– Кажется, сегодня хорошая погода, – неловко вставил Пончик.
Гаргулья обреченно махнул рукой и заказал себе коктейль «Лед и пламень». Автомат послушно смешал живую воду, мертвую воду, ром, спирт, кислоту и царскую водку, все это поджег и для красоты обвил соломинку живой гремучей змеей. Гаргулья выпил напиток залпом и потребовал двойную порцию. Совсем недавно он сдал жену с тещей в Музей Замечательных Стервоз и никак не мог привыкнуть к свободной жизни. Что касается его домочадцев, то, принимая во внимание исключительность экземпляров, их не только приняли, но даже заплатили за них. Генрих был вне себя от радости, потому что учеба у Пробиркина стоила дорого, и ему постоянно приходилось подрабатывать на стороне.
– У Пончика опять неприятности, – сказал Ромул.
Филиппа это не удивило: у Пончика вечно случались неприятности. История их знакомства настолько необычна, что ее стоит рассказать, пока не явился Сильвер (а он непременно явится, я вам обещаю).
Однажды Филипп поднялся на крышу своего дома и обнаружил там грустное существо, одиноко стоявшее на самом краю. Существо имело человеческий вид, и Филипп решился заговорить с ним, справедливо полагая, что нельзя без основательных причин стоять на краю крыши, с которой запросто можно свалиться.
– Здравствуйте, – сказал он.
– Прощайте, – ответило существо.
– Почему это? – удивился Филипп.
– Я собираюсь покончить с собой, – пояснило существо. – Жизнь отвратительна, любовь – химера, деньги – ловушка, в которую мы ловим себя самих, и, кроме того, сегодня мне подали на завтрак трюфеля вместо варенья из опавших листьев.
Филиппу стало жаль незнакомца, и он во что бы то ни стало решил спасти его.
– Да, вы совершенно правы, – сказал он. – Как раз сегодня меня бросили сразу четыре девушки, и я собираюсь последовать вашему примеру. Прошу вас заметить, что я живу в этом доме и, следовательно, имею право прыгать первым.
– Я первым забрался сюда, – отвечал незнакомец, – и никому не уступлю своего места. – С этими словами он немного подвинулся вперед.
– Как–то странно, – заметил Филипп, – умирать из–за каких–то дурацких трюфелей. Вы не находите?
– Нет, не нахожу, – отозвался его собеседник. – Мне никогда особенно не везло, но сегодняшний случай был последней каплей, переполнившей и без того полную чашу моих несчастий, первое из которых заключается в том, что я вообще появился на свет, а остальные прибавились в процессе так называемой жизни. Заметьте, я вовсе не утверждаю, что мир скверно устроен и так далее. С меня хватит того, что он скверно устроен для меня, и точка. Ничего хорошего я от него не видел и уже, слава богу, не увижу. Вы, например, вряд ли можете этим похвастаться.
– Это почему? – живо спросил Филипп.
– Раз вас бросили четыре девушки, значит, они у вас были, – пояснил незнакомец. – Терять можно только то, что имеешь, а если ты что–то имеешь, значит, жизнь не так уж тебя обделила. Если честно, то лично мне ваш случай кажется смехотворным. Вы отличный малый и, без сомнения, сумеете быстро наверстать упущенное.
– Но я их любил, – возразил Филипп. – Мое сердце разбито.
– Когда так говорят, значит, все еще впереди, – заметил незнакомец. – У разбитого сердца не остается слов, чтобы оплакать свою боль.