Поезд сирот
Шрифт:
– Ну же, ну же. Не надо так. Как и почти в любой другой жизненной ситуации, вы, скорее всего, добьетесь успеха, если будете вежливы и подадите себя с лучшей стороны. Добрые жители Миннеаполиса соберутся сегодня в зале ожидания, и у всех у них есть серьезные намерения забрать одного из вас домой, а может, и не одного. Девочки, помните, ленточки нужно завязать аккуратно. Мальчики, умыться и причесать волосы. Застегнуть рубашки как следует. Когда мы сойдем с поезда, построиться в шеренгу. Не заговаривать, пока не заговорят с вами. Короче говоря, вы будете делать все
Солнце светит так ярко, что приходится щуриться, от него жарко, я перебираюсь на среднее сиденье, подальше от пылающего окна, и забираю Кармина на колени. Мы проезжаем под мостами, тормозим у станций, свет мигает, а Кармин играет с тенями, хлопая ручкой по моему белому переднику.
– У тебя, скорее всего, все сложится хорошо, – тихо говорит Голландик. – По крайней мере, не будешь корячиться на ферме.
– Это пока еще неизвестно, – говорю я. – Да и насчет тебя тоже.
Вокзал Милуоки, Миннеаполис
1929 год
Визжа тормозами, поезд останавливается у перрона, выпускает облако пара. Кармин притих, рассматривает здания, провода, людей за окнами – ведь многие сотни миль мы видели только поля и деревья.
Мы встаем и собираем свои вещи. Голландик снимает с полки наши чемоданы, ставит в проход. В окно видно миссис Скетчерд и мистера Курана, они разговаривают на платформе с двумя мужчинами в костюмах, при галстуках, в черных шляпах, за ними стоят несколько полицейских. Мистер Куран пожимает им руки, потом поводит рукой в нашу сторону – мы как раз начинаем выходить из поезда.
Хочется что-нибудь сказать Голландику, но я не знаю что. Ладони взмокли. Жуткое чувство неопределенности – мы шагаем в неведомое. Последний раз я чувствовала себя так же в зале ожидания на Эллис-Айленд. Мы все устали, маме нездоровилось, мы не знали, куда попадем и как сложится наша жизнь. Но теперь-то я понимаю: одна вещь оставалась тогда данностью – у меня была семья. Я сознавала: что бы ни случилось, мы будем вместе.
Полицейский дует в свисток, поднимает руку – мы понимаем, что это знак построиться. Тяжесть Кармина на руках, его горячее дыхание на щеке, чуть липкое и кисловатое от выпитого утром молока. Голландик тащит наши чемоданы.
– Дети, поживее, – говорит миссис Скетчерд. – В две ровные шеренги. Так, хорошо. – Голос ее звучит мягче обычного, я пытаюсь понять: из-за того, что вокруг много других взрослых, или из-за того, что она знает, что нас ждет. – Сюда.
Вслед за ней мы поднимаемся по широкой каменной лестнице; топот наших жестких подметок по ступеням разносится эхом, точно барабанная дробь. С верхней ступени мы вступаем в коридор, освещенный газовыми рожками, а потом в главный зал ожидания вокзала, не такой роскошный, как в Чикаго, но все равно впечатляющий. Просторное, светлое помещение, большие окна с частым переплетом. Впереди, за спиной миссис Скетчерд, полощется парусом ее черный плащ.
Дожидающиеся внутри люди перешептываются, указывают пальцами; интересно, знают ли
РАЗЫСКИВАЮТСЯ
Семьи для сирот.
Группа бездомных детей с Востока
прибудет
на Центральный вокзал Милуоки в пятницу,
18 октября.
Распределение состоится в 10 утра
Дети разного возраста, обоих полов,
оставшиеся без опеки в суровом мире…
– Что я говорил? – хмыкает Голландик, проследив за моим взглядом. – Как свиней на рынке.
– Ты умеешь читать? – спрашиваю я удивленно, а он ухмыляется.
У меня в спине будто повернули заводную ручку – я бросаюсь вперед, так, что ноги не поспевают. Станционный шум превращается в ушах в приглушенный рев. Пахнет чем-то сладким – засахаренные яблоки? – мы проходим мимо тележки торговца. Волосы на шее намокли, я чувствую, как по спине сбегает струйка пота. Кармин сделался ужасно тяжелым. Как странно, думаю я: я оказалась в месте, которого мои родители никогда не видели и не увидят. Как странно: я здесь, а они умерли.
Дотрагиваюсь до крестика на шее.
Мальчишки постарше перестали бузить. Маски сброшены: на их лицах я вижу страх. Некоторые из ребят шмыгают носами, но по большей части все очень стараются вести себя совсем тихо и делать то, что от них ожидается.
Впереди у большой дубовой двери стоит, сжав перед собой руки, миссис Скетчерд. Мы подходим к ней, становимся полукругом, девочки постарше несут младенцев, малыши держатся за руки, мальчишки засунули ладони в карманы.
Миссис Скетчерд наклоняет голову:
– Мария, Матерь Божия, обрати свой милостивый взор на этих детей, укажи им верный путь и даруй благословение в начале их жизни. Мы – твои смиренные служители во имя Его. Аминь.
– Аминь, – быстро повторяют немногие набожные, а за ними и все остальные.
Миссис Скетчерд снимает очки.
– Мы достигли цели. Отсюда, с Божьей помощью, вы отправитесь в семьи, где в вас нуждаются и ждут вас. – Она прочищает горло. – Помните, не всем и не сразу удастся найти подходящую семью. Это обычное дело, и переживать тут не о чем. Если вас не возьмут здесь, вы сядете обратно в поезд, вместе со мной и мистером Кураном, и мы поедем до следующей станции, примерно в часе пути. А если вы и там не найдете себе дом, мы двинемся дальше.
Соседи мои переминаются с ноги на ногу как перепуганные овцы. В желудке у меня пусто и все дрожит.
Миссис Скетчерд кивает.
– Итак, мистер Куран, мы готовы?
– Да, миссис Скетчерд, – отвечает он, налегает плечом на тяжелую дверь, распахивает ее.
Мы в дальнем конце большого зала, обшитого деревянными панелями, в нем клубятся люди и стоят рядами пустые стулья. Миссис Скетчерд ведет нас по центральному проходу к низкой сцене в глубине; присутствующие примолкают, потом поднимается тихий гул. Те, кто стоит в проходе, сторонятся, давая нам пройти.