Поезд следует в ад
Шрифт:
— Люблю, знаете, настоящие напитки! Простите, не знаю ваших вкусов, потому и взял на себя смелость предложить то, что сам пью обычно. Никакой суррогат не сравнится! Вы согласны?
Вилен Сидорович кивнул. Чай действительно был выше всяких похвал. Даже Зина-покойница такой заваривать не умела.
— Ох, простите, — спохватился вдруг хозяин, — забыл представиться. Меня зовут Шарль де Виль.
Вилен Сидорович сразу напрягся. Иностранец? Этого еще не хватало! А вдруг — шпион? Он так разволновался, что даже чай пролил себе на колени. Отставив злополучный стакан подальше, он осторожно спросил:
—
Его собеседник добродушно махнул рукой. Казалось, он не заметил настороженности, почти враждебности в тоне вопросов.
— О да, издалека! Знаете, какой переменчивой иногда бывает жизнь? Но вырос-то я здесь, под Москвой, в детском доме МОПРа. Слышали про такие? Так что здесь моя, как говорится, вторая родина. А если разобраться — так и первая.
Вилен Сидорович наморщил лоб, пытаясь вспомнить. Верно ведь, было такое! В газетах писали про специальные детские дома, где воспитывались сыновья и дочери иностранных коммунистов, жестоко преследуемых на родине за свои убеждения. И такой гордостью наливалось сердце за свою страну — самую лучшую, самую великую и справедливую в мире, которая через огромные расстояния протягивает руку помощи всем угнетенным и обездоленным! Тогда у пионерских костров пели песню про веселого барабанщика, и казалось, что совсем чуть-чуть осталось до торжества мировой революции. Что совсем скоро рабочие поднимутся против угнетателей — помещиков и капиталистов, и наступит время Всемирной республики Советов… Даже обидно было — ну почему они медлят? Зачем терпят эксплуатацию?
— «Мы шли под грохот канонады, мы смерти смотрели в лицо…» — тихонечко напел Шарль де Виль. — Хорошая песня! Детство — оно ведь не забывается. Счастливое было время. — Он помолчал недолго, чуть улыбаясь, будто погруженный в приятные воспоминания. Потом заговорил снова — медленно, с чувством: — Столько лет прошло, но я все равно остался убежденным марксистом. Скажу вам откровенно — просто больно смотреть, что происходит сейчас в Советском Союзе! Простите — бывшем Союзе. Даже название не смогли удержать. Люди отказались от ценностей, ради которых боролись и умирали их отцы и деды. Все поклоняются чистогану, просто помешались на деньгах. А что в результат?? Преступность, наркомания, СПИД… Вы уж простите меня за резкость, но скажу откровенно — страна просто катится в пропасть!
Вилен Сидорович смотрел на него не отрываясь. Это же надо — иностранец, а как все правильно понимает! Сразу видно, умный человек.
— А пожилые люди вроде нас с вами зачастую оказываются несправедливо забыты. Брошены на произвол судьбы, так сказать. Оставлены на обочине жизни, — продолжал он, явно увлекшись этой темой.
Ну, «вроде нас с вами» — это он загнул, конечно. Больше пятидесяти на вид ему не дашь. Ишь, гладкий какой… Хотя кто их знает — там, за границей-то?
— Но поверьте, не всем безразлична эта вопиющая, я бы сказал, ситуация. Наша компания представляет собой общественное объединение на добровольных началах, которое ставит своей целью помощь людям, которые не смогли или не захотели по тем или иным причинам вписаться в дикий капитализм. Настоящим ЛЮДЯМ.
Он испытующе посмотрел на него:
— Надеюсь, вы меня понимаете?
Вилен
— Это что, вроде комитета ветеранов, что ли? — осторожно спросил он.
Его собеседник неопределенно пожал плечами:
— В общем, да. Что-то вроде того. — И непонятно добавил: — В том числе. — Потом деловито раскрыл толстый блокнот: — Итак, я вас внимательно слушаю. Чего вы хотите? Точнее — чем я могу вам помочь?
Вилен Сидорович не нашелся что ответить. Трудно ведь вот так, сразу…
— Ну, это… Чтобы пенсию прибавили!
Шарль де Виль пометил себе что-то и деловито переспросил:
— На сколько?
— Ну… Тыщи на две!
— Простите, я должен уточнить — две тысячи чего?
— Рублей, конечно! Не копеек же, — выпалил изумленный пенсионер и сразу же пожалел об этом. А вдруг бы долларами заплатили? Чем черт не шутит!
— Так, хорошо. Что еще?
Вилен Сидорович молчал, глядя в пол. То есть на языке вертелось еще много чего — и продуктовые заказы, и хорошая ведомственная поликлиника, и из лекарств чтобы бесплатно выдавали в аптеке не только самые дешевые… Но Вилен Сидорович вдруг ясно ощутил, что все это — не то, что нужно. Не то, о чем стоит думать и говорить сейчас.
А собеседник его шелестел бумагами на столе и вроде бы даже не обращал на него внимания. Что-то просматривал, подшивал степлером, раскладывал в папки… И тихонечко мурлыкал себе под нос:
Средь нас был юный барабанщик,
В атаку он шел впереди.
С веселым другом барабаном…
Вилен Сидорович почувствовал, что краска стыда заливает ему щеки. Только что осуждал рвачей и хапуг, у которых деньги — главное в жизни, а сам-то чем лучше? Пенсию прибавить… Ведь что могут изменить все эти подачки? Лишний килограмм колбасы купить можно будет? А зачем? И никакие лекарства не сделают его молодым и сильным. И ничего не изменится — как правили в стране жулики, так и будут править.
Однажды ночью на привале
Он песню веселую пел,
Но, пулей вражеской сраженный,
Допеть до конца не успел.
Слушая эту песню, Вилен Сидорович ощутил такую тоску по своей молодости, по друзьям, работе — всему, что окружало его тогда. И Зина была молодой и веселой, и ходили они вместе в кино, на танцы в клуб, на первомайские демонстрации… Трудно жили, но весело!
Вилен Сидорович почувствовал в горле большой, горький шершавый комок. И глаза какие-то подозрительно мокрые… Он смахнул слезу рукавом и твердо сказал:
— Ну ее, эту пенсию. Ничего мне не надо.
Шарль де Виль поднял глаза от своих бумаг:
— Вот так-таки и ничего? Совсем?
— Совсем.
— То есть вы вполне довольны тем, как живете сейчас? Примите мои поздравления, вы — счастливый человек!
Вилен Сидорович только рукой махнул:
— Да нет… Какое уж там — доволен! Только не нужны мне подачки.
Шарль де Виль возмущенно всплеснул руками:
— Что вы! Кто говорит о подачках? Мне очень жаль, если вы меня поняли именно так.