Поезд смерти (Сборник)
Шрифт:
Рошека видели покидавшим смотровую площадку на вертолете, а потом в городском аэропорту Юбы. Он садился на частный реактивный самолет своей фирмы. Когда он приземлился в Лос-Анджелесе, газетчики уже ждали. Джима Оливера устрашили и размеры сборища, и его дурные манеры. Он думал, что, возможно, придется состязаться максимум с тремя-четырьмя, но не с этой тридцатиголовой толпой. Репортеры и операторы окружили, словно свиньи кормушку, инвалидное кресло, протягивая микрофоны, стреляя вспышками блицев, выкрикивая вопросы. Оливер быстро набросал строчку в своей записной книжке по поводу
Когда Рошеку помогали у края тротуара забраться в лимузин, он выказал себя прежней личностью. Неожиданным ударом костыля выбил из рук чью-то камеру, которая упала на мостовую.
– Ну ты, сукин сын, – сказал фоторепортер, нагнувшись, чтобы собрать куски.
– Предъявите иск, – сказал Рошек. – Мой адвокат нуждается в заработке.
Прежде чем дверца захлопнулась, Оливеру удалось локтями пробиться вперед.
– Я Джим Оливер, – сказал он сквозь шум. – Я брал у вас интервью пять лет назад, когда произошло землетрясение неподалеку от плотины. Вспоминаете? Лос-анджелесская «Таймс». Могу попросить вас о встрече?
Рошек даже не взглянул на него.
– В последнее время я читаю «Шоппер». Развелось чертовски много газет.
Оливер выпрямился и отступил назад. Рошек говорил ему что-то в этом роде пять лет назад, и он тогда включил это в свою статью. Но на сей раз эта фраза была произнесена машинально, словно Рошек играл роль, которую от него ожидали. Как бы играл самого себя. Оливер сделал еще одну запись в своей книжке.
Лимузин прокатился по улице метра три и остановился. Передняя дверца открылась, и вышел водитель.
– Где Джим Оливер из лос-анджелесской «Таймс»? Оливер поднял руку. Водитель жестом пригласил его в автомобиль и открыл заднюю дверцу.
– Большое спасибо за то, что выделили меня таким образом, – сказал Оливер, когда лимузин снова тронулся. – Я, разумеется, могу понять, почему вы не желаете беседовать с прессой прямо сейчас.
Рошек отмахнулся, показывая: можно без любезностей. Оливер заметил, что его темный костюм в грязных пятнах, накрахмаленный воротник великоват на размер, кожа лица белая, как бумага для машинописи, и шляпы на нем нет.
– Я выделил вас потому, что помню последнюю статью, которую вы написали о плотинах. Это была одна из наименее смехотворных вещичек, которые когда-либо появлялись в газетах по поводу инженерного дела. Почему в газетах есть научные редактора, но нет инженерных редакторов? Люди соприкасаются с инженерным делом ежеминутно. Автомобили, телевизоры, замороженные продукты, пластмассовые изделия – все эти вещи в большей степени плоды инженерного дела, нежели науки. Газеты должны...
– Вы видели, как рухнула плотина? – Этот вопрос остановил Рошека. – Вы не могли бы сказать, что при этом испытали?
– Представьте себе, – сказал Рошек спокойным, бесстрастным голосом, – что вы смотрите в зеркало и видите, как бурая вода потоком бьет из глазницы, где только что был ваш глаз. Вообразите, что вы смотрите на свой живот и видите, как он медленно разрывается, и ваши кишки вываливаются на пол.
Оливер сглотнул. Его карандаш
– Мои чувства не важны, – продолжил Рошек тем же тоном. – Если собираетесь написать так называемую интересную человеческую историю, характеризующую мои чувства, можете убраться из машины сию же минуту.
– Ваши чувства в самом деле важны. Я не намереваюсь характеризовать их, но мне бы хотелось задать несколько вопросов по поводу...
– Меня не интересуют ваши вопросы. У меня есть сообщение, которое я хочу передать американскому народу. Вот почему вы находитесь здесь.
– Понимаю. Американскому народу. Американскому народу хотелось бы знать, почему рухнула плотина.
Рошек снова остановился, и тень боли легла на его лицо. Прежде чем ответить, на мгновение прикрыл глаза рукой.
– Плотина рухнула из-за меня. Ибо я считал, что она не может рухнуть. Я верил, будто ничто из того, что спроектировал я, не может рухнуть. Я все еще верю в это, но только при условии, что останусь при этом сооружении, чтобы следить за правильностью эксплуатации. Поскольку считал плотину неуязвимой, я передал ее другим, а они не распознали опасностей и не поддерживали оборудование в должной исправности, как сделал бы я. Как говорится, если хотите, чтобы что-то было сделано правильно, сделайте это сами. Сегодня в мире царит чертовский беспорядок, вам так не кажется, Оливер? А знаете почему? Потому что Господь, чтобы спасти человечество, послал на землю своего единственного сына, и эта работа была выполнена плохо. Ему следовало сделать все самому. Улавливаете параллель? Ошибка Господа в том, что делать мужскую работу он отправил мальчика.
Оливер внимательно изучал человека, сгорбившегося в углу сиденья, стараясь понять, не утратил ли тот чувство реальности. Конечно, он выглядел физически разбитым. Возможно, и сознание помутилось.
– Я не собираюсь сравнивать себя с Господом, – сказал Рошек, – если это прозвучало так. Я был создателем, с маленькой буквы "с". Я принимаю на себя часть вины за то, что произошло. И в то же время, однако, отчасти виноват и Господь, если вам будет угодно использовать такое выражение. Проектируя эту плотину, я сделал расчет настолько совершенно, насколько это мог бы сделать сам Господь. Господь виноват в том, что предоставил ошибочные геофизические данные.
– Боюсь, что я...
– Я не знал, что там какая-то ошибка. Та, что вызвала землетрясение пять лет назад. Из-за этого к нам туда в нижние дренажные галереи просачивалась бурая вода. Вам это известно? Вряд ли, потому что нам удалось держать это в секрете. Мы не хотели, чтобы общественность тревожилась по пустякам. Мы полагали, что эта проблема незначительна и исправима. Теперь очевидно, что мы были не правы.
Вы, вероятно, изыскиваете какого-то негодяя, чтобы написать вашу историю попроще. Какой-то некомпетентный проектировщик, какой-то подрядчик, использовавший не соответствующие стандарту материалы, какой-то продажный политикан, протолкнувший проект этакой рассчитанной на саморекламу плотины, в которой не было никакого смысла. Но все не так просто. В этой плотине был огромный смысл. Если никакого негодяя там не было, тогда дело в чем-то непознаваемом, что никогда не удастся полностью устранить. То, что знали, и то, что были в состоянии выяснить, мы приняли к сведению. Нас уничтожило то, чего мы не знали.