Поезд
Шрифт:
– Молчание – знак согласия, – с готовностью вставил солдатик и вновь уткнулся в книгу под ласковым взглядом матери.
Скрипач нервно усмехнулся. С каким удовольствием он поставил бы на место эту нахальную старушенцию, но нежный профиль матери солдатика смирял его боевой пыл.
– Подберу, не торопи, – старушка энергичней закопошилась в рыжем туристском рюкзаке. – Тебя как звать-то?
– Прохором Евгеньевичем назвали, – ответил скрипач и улыбнулся матери солдатика, как бы извиняясь за свое
– Варварой Сергеевной, – ответила женщина. – А его Виктором, – она погладила сына по спине.
– А меня зовут Дарьей Васильевной, – общительно объявила старая, извлекла из глубины мешка яблоко и протянула скрипачу. – Угощайся, Проша, за терпение.
Прохор Евгеньевич подумал было отказаться, но все же яблоко принял и протянул Варваре Сергеевне. Та с улыбкой покачала головой, но скрипач настойчиво тянулся со своим яблоком. И тут сверток упал на пол.
Дарья Васильевна обомлела.
– Ты что же, милай! – плаксиво загундела она. – Там же лекарств на двадцать пять рублей, больше, – и, опередив опешившего скрипача, резво подняла с пола сверток, торопливо расшебуршила, убедилась, что лекарства целы. – Слава тебе господи.
На иконописных ликах кавказцев, что свесились с полок, отразилось явное разочарование.
Варвара Сергеевна укоризненно указала скрипачу на яблоко, мол, видите, к чему приводит неуемная любезность.
– Какой неуклюжий, просто беда, – игриво ответил скрипач.
– Эх, бабушка… Нашла кому яблоки угощать, – не удержался тощий Чингиз. Он и его напарник с самого начала почувствовали неприязнь к Прохору Евгеньевичу. То ли их вывела из себя скрипка, что так несуразно выглядела среди коробок, то ли раздражал тихий голос самого скрипача… Глядя в упор на Прохора Евгеньевича черными яростными глазами, Чингиз что-то сказал своему товарищу на клокочущем языке, тот расхохотался и тоже принялся нагло рассматривать смутившегося соседа. Потом оба уснули и вот теперь, потревоженные шумом, вновь включились в купейную жизнь…
– Позвольте узнать, что вы читаете? – Прохор Евгеньевич пытался отвести внимание кавказцев от своей персоны.
– Что ты читаешь, Витюша? – проговорила мать. – Ответь дяде.
– Достоевского, – нехотя отозвался солдатик. – «Преступление и наказание».
– Там одна такая, – Чингиз повертел пальцем у виска, – деньги в огонь бросила. Понял? Деньги зажигала. Такую пачку в огонь бросила. В кино показали.
– Чего только в кино не покажут, – насторожилась Дарья Васильевна. – Кто ж такое придумал?
– Великий русский писатель Достоевский, – важно отозвался Прохор Евгеньевич. – Только это в другом романе деньги сжигают. «Идиот» называется.
– Чего только не напишут, – вздохнула Дарья
– Ну это вы зря, Дарья Васильевна, – снисходительно обронил Прохор Евгеньевич. – Дело там и не в деньгах вовсе…
Солдатик закрыл книгу и встал. Он был высок ростом, плечист и выглядел старше своего возраста, если бы не лицо – круглое, широкоскулое, нежная кожа легкий пушок на подбородке и вокруг мягких губ.
– Куда, Витюша? – спросила Варвара Сергеевна.
– Не беспокойтесь, мама, я постою в тамбуре, почитаю, – ответил солдатик.
– Ты бы переоделся, сынок. В костюм спортивный.
– Я потом, мама. Пусть люди располагаются, – он направился было в тамбур, но дорогу перегородил молодой человек из служебного купе.
– Проводника не видел? – спросил молодой человек.
Солдатик развел руками и, обойдя молодого человека, вышел в тамбур.
Молодой человек взглянул на Прохора Евгеньевича и повторил вопрос.
– Понятия не имею, – ответил Прохор Евгеньевич, с любопытством оглядывая пассажира, ехавшего с явной привилегией, в закрытом купе у которого имелась дверь.
– Черт знает что, чаю не дождаться, – молодой человек задержал взгляд на Варваре Сергеевне.
Дарья Васильевна перехватила его взгляд.
– Ишь ты, орел, с полки слетел – чаю захотел. Да с клубничкой.
– Вы, бабуля, глазастая, – молодой человек скрылся в купе и задвинул за собой дверь.
– Будешь глазастая, столько багажа везу, – Дарья Васильевна уже справилась со своими вещами и теперь сидела отдуваясь, сцепив руки на животе.
Прохор Евгеньевич почуял в пассажире служебного купе серьезного соперника, которому явно понравилась Варвара Сергеевна. Скрипач по-детски надул губы, отчего по щекам пошли бурые пятна, делая совершенно некрасивым и без того малопривлекательное лицо.
Варвара Сергеевна отвернулась к окну… Столбы, столбы, столбы. Пестрые птички на проводах. Речка, мелькнувшая в распадке, церквушка на холме…
Прохор Евгеньевич поерзал и усердно вытянул шею в сторону окна.
– Мне вот любой пейзаж за стеклом кажется мертвым. Как картина. Для восприятия мне нужен запах…
– Как для собаки, да? – обронил с полки Чингиз.
Прохор Евгеньевич сжался, но сделал вид, что не расслышал. Варвара Сергеевна молчала. С верхних полок вновь послышался орлиный клекот, и оба парня рассмеялись нарочито громко, вызывающе… Дарья Васильевна скучала. И уже прикидывала, как бы сподручней улечься на боковую, хоть и час был неподходящий: светлым-светло, уснешь, потом что ночью-то делать?… И верно, куда же запропастился проводник? Объявил, что отправляется в соседний вагон за чаем и пропал, точно от поезда отстал.