Поэзия народов СССР IV - XVIII веков
Шрифт:
Пантеизм, то есть обожествление природы и, следовательно, человека, неоплатонизм и суфизм были формами противопоставления свободной мысли официальной церковной догматике. Пантеизм и суфизм, правда, не разделяли идею индивидуализма, но в них был чрезвычайно развит гуманистический взгляд на природу вещей и человека. Пантеистическая, как и любовная лирика народов мусульманского и христианского Востока, была формой выражения гуманистических идей.
В любовной лирике, в воспевании природы, в мудром познании человеческого сердца восточная поэзия действительно достигла удивительных результатов.
3
Нужно прямо сказать, что членение средневековой поэзии народов Кавказа и Средней Азии – как
Конечно, поэт X века Нарекаци более погружен в трагические боре-пия своего алчущего истины, смятенного противоречиями духа, но ведь именно ему принадлежат плепительные в своей непосредственности лирические строки, посвященные богоматери-женщине. И эта – одновременно и графическая и живописная, цветовая – картина природы:
Кипарисы, красуясь, кадят Над чашами роз и лилен; И в долине чаши лилен Под солнцем всходящим горят.Конечно, поэзия позднего средневековья менее отвлеченна, более конкретна н проста. Вот. например, с каким внутренним сдержанным юмором передает ответ непреклонной возлюбленной поэт XIV века Худжанди:
«И сказала: «Ресницами ты мой порог обмети. Увлажни его влагой из глаз».- «Повинуюсь»,- сказал».Здесь «жестокость» возлюбленной передана через конкретный и простой образ. Но вот еще зарисовка:
Если рухну бездыханный, страсти бешенством убит, И к тебе из губ раскрытых крик любви не излетит, Дорогая, сядь на коврик и с улыбкою скажи: «Как печально! Умер, бедный, не стерпев моих обид!»Трудно вообразить, что эти стихи – искрящиеся но только страстью и жизнью, но и юмором – напнеаны в X веке великим Рудаки.
Связь между двумя стихотворениями очевидна, несмотря на расстояния веков и – главное – первоначальность, первозданпость поэтического искусства Рудаки. Правда, можно заметить, что у Худжанди говорит сама возлюбленная, в то время как Рудаки передает ее слова. Видимо, в этом и заключен момент развития поэтической образности. Но само это развитие может быть определено, если не впадать в схематичность, в самой общей форме, что не исключает констатации движения поэзии.
Ведь и поэты одной эпохи могут если не различно смотреть на одни и те же явления, то. во всяком случае, делать нз них противоположные выводы. Рудаки заключает:
Будь весел с черноокою вдвоем, Затем что сходен мир с летучим сном. Ты будущее радостно встречай, Печалиться не стоит о былом.У Нарекаци, погруженного в созерцание внутреннего мира более, чем в созерцание мира внешнего, вывод более драматичен:
«Грядущее-темно,Вполне можно допустить, что мировосприятие, отразившееся в этих стихотворениях, связано и со спецификой религиозных представлений христианства и ислама. Последний, видимо, более жизнелюбив, в то время как христианство более связано с драматической идеей духовной гармонии и свободы человеческой личности.
Но если рассматривать идеи и факты в поэтическом ряду, то нельзя не заметить здесь «сходства противоположностей». В самом деле, когда Нарекаци заклинает, обращаясь к богу:
Не дай мне лишь стенать, а слез не лить, В мучениях рожать и не родить. Быть тучею, а влагой не пролиться, Не достигать, хоть и всегда стремиться, За помощью к бездушным приходить, Рыдать без утешенья, без ответа, Не дай мне у неслышащих просить. Не дай, господь, мне жертву приносить И знать, что неугодна жертва эта…-то, с точки зрения художественного познания, он призывает спять с человека все «отрицательные» оковы. Но, сняв с этих конструкций трагические гаклинання «не», «не дай», мы получим в итоге, как это и показало дальнейшее развитие средневековой поэзии, «формулу» Рудаки:
Подобен облаку и ветру мир неверный. Так будь что будет! Пей кипящую струю.Наконец, если христианский поэт X века сосредоточивает все противоречия мира в себе самом, пытаясь их решить пред ликом духовного абсолюта, то мусульманские поэты этого же времени гораздо более свободно членят мир на «составные» части, каждая из которых имеет свою «природу» в общей взаимосвязи целого. Поэтому «знание», «мудрость» у них если и не противопоставлены человеческой «плотско-духовной» природе, то и не совпадают с последней. «Мудрость» становится спасительным берегом в «океане жизни», к которому свободно – и зная предопределенность бытия-плывет «челнок» «бренного человека».
Нарекаци воспринимает мир в себе, в своей духовной единичности («О господи, я сын – преступный твой»). Абу Али ибн Сина – вовне. Ибн Сина – ученый, мудрец, поэт; такого рода фигура весьма характерна для восточной культуры. Знание, казалось бы, постигает мир, оно спасает человека от бездн противоречий и сомнений:
Душа вселенной – истина: то бог А мир есть тело. А чувства тела – ангелы, верны душе всецело, А члены тела – вещества, стихии, элементы. Единство мира таково, я утверждаю смело. Все, что сокрыто в словах, мне подвластно. Тайны вселенной постиг я прекрасно. Ну, а себя хорошо ли познал я? Стало мне ясно, что все мне неясно.Таким образом, и на этом частном примере мы обнаруживаем, что, с точки зрения искусства, «крайности сходятся». Иби Сипа приходит – через всесильное, всемогущее «знание» – к драматической мысли о непостижимости человека: «О, если бы познать, кто я!» Мир человеческого духа не так-то просто, оказывается, объяснить логическим «знанием», и поэзия удостоверяет это. С другой стороны, и Нарекаци, подчиняясь, не растворяется в духовном господстве христианского бога: «Я грешен, я упрям в грехе своем!» Упрямый в гордыне, в грехе, в жизнелюбии, в познании!