Погадай на дальнюю дорогу
Шрифт:
– И то дело, Илья. Сегодня же и поеду, вот только зайду в университет...
– Деньги возьмите. – Илья вытащил из кармана смятые бумажки и сам удивился, как много их оказалось. Хватал-то вроде первое, что под руку сунулось, а вот поди ж ты – почти весь львовский капитал.
– Оставь себе, – решительно отказался Львов. – Ты рисковал жизнью из-за моей глупости.
Теперь пришел черед смутиться Илье.
– Ну, вот ерунда... Не разбрасывайтесь, ваша милость. Вам ведь и к папеньке нужно будет с чем-то ехать. И в ниверситете небось книжка какая понадобится...
– Нет! Не возьму! Позволь мне тебя отблагодарить! Возьми хотя бы это! – Львов силой засунул несколько ассигнаций в карман Илье. – А вот эти деньги передай, пожалуйста,
– Ну, бог с вами. Спасибо. Смотрите уж, больше с мазуриками не вяжитесь.
Последнее «благодарю» молодой Львов выкрикнул уже из извозчичьей пролетки. Илья помахал вслед, подождал, пока экипаж скроется за углом, и лишь тогда вытащил навязанные князем ассигнации. Пересчитав их, повеселел, тут же решил, что Ирина Дмитриевна обойдется, и уже повернул было к пивной, когда сзади его окликнули:
– Э! Смоляков! Илья! Сто-о-ой!
Голос был женский, и Илья, от неожиданности едва не давший стрекача в переулок, остановился. Через площадь к нему, размахивая руками, неслась та самая толстая баба из суковского заведения.
– Илья! Ну, что ж такое! Кричу-кричу, а ты как оглох! – Подбежав, она с размаху ухватилась за его рукав, и на растерявшегося Илью весело взглянули желтые, круглые, наглые очи Катьки Пятаковой.
– Ты? – ахнул он.
– Слава тебе, святая пятница, – признал! – хмыкнула Катька. – А я вот тебя сразу узнала. Глазищи твои чертовы ни с чьими не спутаешь. Ну как живешь-поживаешь, дух нечистый? С побываньицем тебя!
Илья молчал, разглядывая Катьку. Бывшая горничная Баташевых была одета в коричневую набивную юбку и, несмотря на жару, длиннющий заплатанный шушун. Волосы скрывал нарядный шелковый платок. Катька сильно раздобрела и выглядела необыкновенно важной – особенно когда, чинно взяв Илью под руку, зашагала рядом с ним по Трубной.
– Давно ль в Москве, аспид?
– С Пасхи.
– А зачем, нам на радость, в заведение приехал?
– По делу.
– Живешь на старом месте? Жена с тобой? Детей много родил? Да будешь ты отвечать или нет?! – наконец лопнуло Катькино терпение. – Или я так и буду из тебя клещами тянуть? Может, ты теперь, антихристова морда, такую важность заимел, что со старой любовью зазорно словом перекинуться? Да, может, я об тебе все эти годы вздыхала, а?! Может, сохла?!
– Это ты-то сохла? – ухмыльнулся Илья, оглядывая внушительные Катькины формы. – А что ты сама-то у Сукова делала? Видит бог, если б не ты – пропал бы.
– Да если бы не я, ты бы еще черт знает когда пропал, – успокаиваясь, проворчала Катька. – А у Сукова... Али ты не слыхал, что я там хозяйка?
– Ты-ы-ы?!
– Ну, я. – Катька снова улыбнулась, уже без ехидства. – Я ведь, Илья, в своей жизни не потерялась. Когда ваша с Лизаветой Матвеевной история закончилась, я к купцам Григорьевым горничной прыгнула. Там замуж вышла за Фаимку-дворника. А когда он хозяев обокрал да на Хитровку нырнул, я за ним подалась. А на Хитровке, сам знаешь, честной мадамой не проживешь. Понемногу-полегоньку и мы с Фаимкой в люди выбились, свое заведение открыли.
– Ну и дела... – только и смог сказать Илья. Помолчав, фыркнул: – Фаимка-то – татарин? С нехристем, выходит, живешь?
– Я его Фомой Иванычем зову. А ночью, Илья, все едино – что нехристь, что православный. Оченно хорошо у него с детьми получается, каждый год из меня по двойне вылазит. Правда, – Катька хихикнула, – все на него не похожи. Но, значит, моя кровь гушше.
– Как была потаскухой, так и осталась, – подытожил Илья.
Катька, ничуть не обидевшись, по-мужски присвистнула сквозь зубы.
– Все по бедности да по глупости нашей... Да, может, Илья, мне так и лучше. Я ни о чем не жалею. Если мне кого и было на старом месте, у Баташевых, жаль, так это барыню, Лизавету Матвеевну, голубушку. Кто выл-то громче всех на похоронах? Я! Даже кухарка наша, Кондратьевна, меня переголосить не смогла.
Илья промолчал. Чуть погодя, отведя глаза в сторону, спросил:
– Слушай, Катерина... Ты ведь была там тогда, видела... Ну, когда Баташев ее... Ты помнишь?
Улыбка исчезла с круглого лица Катьки. Она вздохнула.
– Как не помнить, Илья... Помню. По сю пору во сне снится. Мы ведь в ту ночь не его, а тебя ждали. Помнишь, я тебя даже и в дом протащить успела, под лестницей спрятать. И вдруг разом кони, подводы, мужики набились: хозяин приехал. Иван Архипыч, конечно, в сильном подпитии были... но бог-свят свидетель, ничего бы не случилось, кабы не Лизавета Матвеевна! Лопнуло у бабы сердце! По закону, ей бы ему на шею кинуться, выть-голосить от радости, а она... Заголосила, да только не то, что положено. На весь дом заявила: «Да чтоб ты сдох, постылый, когда я от тебя мучиться перестану?!» Я так за занавеской на пол и села! А она на него, как волчица, кинулась, полбороды разом вырвала да вилкой его, вилкой! Не попала, знамо дело, а он как зарычит, как пойдет ее, да чем ни попадя... – Катька вздрогнула, умолкла. Искоса взглянула на Илью, но тот смотрел в землю. – Крови, Илья, много не было. Упала Лизавета Матвеевна, птичка моя серая, вздохнула спокойно так: «Илюша, свет мой...» – да и замерла. Но там уж я взревела медведем – и на улицу, потому как спужалась, что Иван Архипыч под горячую руку и меня пристукнет. А на дворе шум, гам, цепи лязгают, мужики орут – это как раз тебя твои отбивали. Цыгане – за ворота, мужики – за цыганами, Мирон-дворник – за мужиками, я – за Мироном... Рассказала ему про барина с барыней, и побежали мы с ним в участок. Вот так, Илья. О-ох, грехи наши тяжкие... Тебе-то, чертова морда, все легко с рук сошло. Подумаешь – отметелили.
Илья молчал. Молчала и Катька. Уже сворачивая в переулок, она негромко сказала:
– А знаешь, я четвертого дня в магазине на Кузнечном твою жену видела, Настю. Сразу ее узнала, хоть и... Она ведь такой красавицей была!
– Она и сейчас...
– Сейчас против прежнего – крокодил! – без обиняков заявила Катька. – Неужто это ты ей личико испортил? Как тебя только земля держит, каторга? На такую красоту руку поднять...
– Да чтоб тебя!.. – внезапно заорал Илья так, что в двух шагах от него, заржав, шарахнулась в сторону извозчичья лошадь, а сам извозчик чуть не свалился на землю. – Сговорились вы, что ли, сволочи?! Что – хуже меня людей на свете нету?! Выродок Илья Смоляков?! Анафема?! А ну, пошла прочь, дура, подстилка хитрованская! Сейчас и тебя зарежу до кучи!
Катька ничуть не испугалась. Улыбнулась, пожала плечами и не спеша пошла в сторону Сухаревки. Илья сел где стоял – на желтый от пыли тротуар, уронил голову на колени, стиснул зубы. Он и сам не ожидал, что зайдется от Катькиных глупостей, но по сердцу вдруг резануло так, что трудно стало дышать.
Да что же это такое... Даже эта дура Катька, даже она... А цыгане? Они-то что думают? Ведь уже куча народу спросила у него про Настькины шрамы, и все как один – «твоя работа»? Никому и в голову не пришло, что он ее за всю жизнь пальцем не тронул. Никто не верит! Даже Митро, и тот морщился, когда Настька рассказывала ему про то, как спасала мужа от мужиков с цепами. А Яков Васильич? А Конаковы? А Кузьма? Что ж он, Илья Смоляко, – в самом деле сволочь распоследняя, что ли? И все, кроме Настьки, так считают? А может, и она... может, и Настя... От этой мысли у Ильи потемнело в глазах. И словно не было семнадцати лет, прожитых вместе, словно не было семерых детей, дочери на выданье, сына-жениха, – разом вспомнилось то, что никогда не забывалось. Тот ночной разговор с женой после того, как им подбросили Дашку. Тогда он впервые осмелился спросить у Насти: «Жалеешь, что связалась со мной? Не уйдешь?» И до сих пор он не мог спокойно вспоминать короткий ответ жены: «Нет. Дети...» У него тогда совести не хватило спрашивать дальше – так и молчали до утра. И позже тоже спросить не решался.