Погасить Черное Пламя

Летом Гниловранская трясина наряжалась в зеленый фартук из ряски и мха, натягивала на когтистые лапы кокетливые браслеты из клюквы и брусники и приобретала жуткое очарование. Зато пробраться по ней было невозможно. Но сейчас строгая Матушка Зима натянула на трясину ледяной панцирь. Он сковал болото подобно гипсу, под которым скрыто месиво раскрошенных костей. Если

бы не это, Эназерел не дожил бы до вечера первого дня после своего побега. Но сейчас шел уже третий день, как эльф был на свободе. Он понимал, что это невероятная удача. Эназерел еще ни разу не попался на глаза дубокракам. Успел залечь, первым заметив змеедерево – синее, тощее, очень голодное, судя по нервным, резким движениям гибкого ствола. Близнещипцы, слава Илуватару, к западу от лагеря не водились. На эту помесь ясеня со стальной бороной можно было наткнуться, только если направиться вглубь болота. Эназерел всегда подозревал, что капище и лагерь являлись лишь неким форпостом на краю Гниловрана, призванным защитить подступы к чему-то тайному и чрезвычайно важному для мандречен, спрятанному в сердце трясины.

Но сейчас эльф уже не думал ни о чем, и, с трудом передвигая ноги в стоптанных валенках, хотел только одного – чтобы ему перестало везти.

Он бежал из лагеря потому, что получил на завтрак двойную пайку. Это могло означать только одно. Где-то за месяц до зимнего солнцеворота жрецы бога Смерти отбирали кандидатов для очередного жертвоприношения из числа воспитуемых. Отобранных начинали кормить гораздо лучше, чем остальных, а недели за две до Мидинваэрна, который люди называли праздником Коляды, переставали выводить и на работы. Эназерел не хотел умирать, а смерть на жертвенном камне казалась потомку Воинов Льда особенно отвратительной и мерзкой.

Алая монетка солнца уже скатывалась к верхушкам деревьев. Эназерел понимал, что ходит по кругу, попав во власть каких-то чар. Он понимал, что если остановится, то здесь и умрет – у ледяной заструги высотой ему по пояс, острой, как гребень дракона, мимо которой он проходил уже пятый раз. Что смерть будет долгой и очень, очень болезненной. Мандречены не имели представления о настоящих морозах и представляли смерть от холода как погружение в сладостный сон, из которого нет возврата. Эназерел знал об этом из их песен, которые ему, как и других воспитуемым в Гниловране, пришлось выучить и петь каждый раз во время возвращения с лесоповала. Но эльф, родившийся на берегу Залива Вздыбленного Льда, где ночь и день длятся по полгода, знал правду.

Эназарел жалел только об одном – что не успел выдернуть нож из спины охранника и бросился бежать, спасаясь от собак. Если бы оружие осталось у него, можно было бы прекратить все эти бесполезные мучения. За тридцать лет в воспитательном лагере эльф привык к боли, и этим его нельзя уже было ни смутить, ни остановить. Страшнее боли было почти физическое унижение, которое испытывал Эназерел, ощущая, как его тело, послушное, гибкое, которым он так гордился, превращается в кричащий от холода и голода тупой кусок мяса.

И теперь смерть на жертвеннике казалась ему почти прекрасной.

Эльф с горечью посмотрел на голые, черные стволы вязов метрах в пятидесяти к югу, на кусты в лохматых снежных шапках. У него невыносимо ломило шею, словно Эназерел тащил на плечах упитанного ребенка – очевидно, продуло во время ночевки в пещере под корнями мертвого дубокрака. Эльф сам не замечал, что опускает голову все ниже и ниже. Вдруг Эназерел остановился и моргнул. Вязы окутала темная дымка, а в следующий миг они исчезли. Растаяла и заструга; эльф увидел, что стоит у канавы, которая отрезает дорогу от леса. Заметил и саму дорогу, такую знакомую, родную дорогу на просеку, где воспитуемые валили лес.

Эназерел бросился вперед. Лед на канаве затрещал, но выдержал. Эльф уже видел отряд, медленно идущий по дороге в сторону лагеря. Отблески солнца играли на черных эбонитовых палочках конвоиров. Он понял, что дорога была окутана чарами, и кто-то открыл ему проход через барьер. Эназерел молился за своего неизвестного спасителя, и боялся, что у него хватит сил удержать разрыв долго.

– Почему замолчали? – гаркнул сержант Ванадей и потянулся за висевшей на поясе эбонитовой дубинкой. Легкая, хрупкая дубинка являлась сильным антимагическим амулетом. Одно ее прикосновение лишало чародея всего накопленного Чи, и, как следствие – способности колдовать довольно длительный срок. И уж лучшего оружия для того, кому приходится сторожить магов, не найти.

Егор поморщился. Он отслужил в Гниловранском воспитательном лагере десять лет, поднялся от старшего сержанта до капитана внутренних войск Мандры, и уже нюхом чуял, когда не стоит перегибать палку. Именно сейчас, когда все были взвинчены предстоящим отбором для жертвоприношения Ящеру, делать не следовало. Не успели волхвы назначить к жертвоприношению одного из воспитуемых, как он сбежал, убив двоих охранников. И Егор, и Ванадей попали в отряд, который жрецы послали на поиски. Люди провели незабываемую ночь на болотах, по колено в снегу, под неприятное гуканье и кряхтенье, которому в конце концов начали подвывать их собственные собаки. Хорошо еще, что на близнещипцы не нарвались, а то чудовища и положили бы всех охранников в темноте.

– Возвращаться с работы положено с песней! – крикнул Ванадей.

Егор заметил, что на повороте воспитуемые замедляют шаг, и головы у всех поворачиваются в сторону заснеженного болота. Он прошел вперед и увидел, наконец, что послужило причиной молчания.

– Осади, – сказал Егор негромко.

Ванадей засопел, но промолчал. Тут и он заметил эльфа, бредущего вдоль дороги. Ноздри сержанта хищно зашевелились – стали видны жесткие черные волосы, растущие в них.

– Господин капитан! – сиплым от волнения голосом произнес Ванадей. – Так это же ентот… беглый… Номер шестьсот восемь! Заблудился, видать, сюда вышел… Разрешите задержать?

Он уже стоял на обочине, подсигивая от нетерпения.

– Ну, задержи, задержи, – ухмыльнулся Егор.

Ванадей не прослужил в Гниловране еще и месяца, и поэтому всех особенностей лагерного быта не знал. Он недоверчиво посмотрел на капитана и шагнул вперед, чтобы спуститься к канаве. Пространство вокруг Ванадея засияло черными, изломанными зигзагами. Сержант отлетел обратно на дорогу, чуть не сбив с ног двух воспитуемых.

– Продолжать движение, – приказал капитан, не повышая голоса.

Сидхи двинулись дальше. Егору не понравились глаза того из них, что был повыше. Видел он уже такие глаза… Воспитуемый явно что-то задумал. Ванадей, кряхтя, поднимался. Сержант надул губы, как обиженный ребенок.

– Дорога зачарована, – сказал Егор. – Ты думал, мы их караулим? Укараулишь их, как же… Здесь для этого дубокраки, реснисосны, крабомары, ну и близнещипцы, ясно дело. Мы здесь, брат, для поддержания порядка – и только.

Лайтонд украдкой посмотрел через плечо. Один из охранников с трудом поднимался из растоптанного в кашу снега, неуклюжий в своем толстом ватнике. «Их форму и нашу шьют по одной мерке», в который раз подумал Лайтонд. – «И они вместе с нами перевоспитываются, только мы ходим строем, а они охраняют этот строй… Но какая разница? Мы наказаны, и знаем за что; а за что наказаны они?».