Погоня за наживой
Шрифт:
— А, вот как! — холодно произнесла Адель. — Хорошо, мы подождем до завтра!
— А ты не замечаешь, Адочка, как интересен Иван Илларионович; как он помолодел за это время... кто бы мог подумать, что ему уже сорок два!
У Лопатина сердце запрыгало от удовольствия.
«Молодец-баба, — подумал он, — непременно подарю пару „внутреннего“, сегодня же подарю!»
— Как, мама, да ведь ему уже за пятьдесят! — ясно послышался голос Адели. Вероятно, она теперь тоже вошла в свою комнату.
— Какие глупости! Но что я узнала, Ада! Представь, мне говорил Павел сегодня, что Иван Илларионович по целым дням и ночам просиживал здесь и не спускал глаз с твоего портрета! Даже во сне он бредил только твоим именем! — врала госпожа Брозе. — Ах, как он тебя любит, ах как любит!
«Пересаливает»! — поскреб в затылке Лопатин.
— Воображаю, какая эта блистательная фигура! — захохотала Адель. — Вот он сидит тут, вероятно, на этом стуле, смотрит сюда, руки у сердца, вздохи на всю комнату... вот так!
Должно быть, Адель изобразила в эту минуту Ивана Илларионовича, потому что задвигались кресла, и послышалось что-то вроде пыхтения.
— Ты, Ада, вечно с дурачествами! — упрекнула ее Фридерика Казимировна.
— А-ах! — во весь рот зевнула Адель и щелкнула дверцей шкапика.
Лопатин почему-то осклабился.
— А что, мама, «он» приедет сегодня? — опять начала Адель.
— Не думаю!
— Но ведь я его просила навещать нас, он обещал мне быть на другой же день по приезде!
— Ты видела сама, как Лопатин с ним холодно обошелся: он даже не протянул ему руки, когда ты вздумала представить его на пристани!
— Если он будет так обходиться с моими друзьями...
— Тс!..
— Что ты?
— Я слышала за этой дверью... посмотри, Адочка, там, за трюмо...
Иваи Илларионович схватил свою фуражку и повесил ее на ручку двери. Он поспешил на всякий случай замаскировать замочную скважину. Этот маневр оказался как нельзя более кстати, потому что Адель шмыгнула за трюмо, прислушалась и приложила глаз к скважине.
— Темно... — произнесла она, — и я ровно ничего не слышу!
«Друзья... эге... вот как! — бормотал Иван Илларионович, на цыпочках отходя от двери. — Значит, не один этот бородатый...»
Сердце у него защемило, и во рту стало как-то скверно, горько; не помогала даже мятная лепешка, почти истаявшая на горячем языке Лопатина.
— Там господин вас спрашивает! — остановил его на полдороге парень в поддевке.
— Кто?
— Тот самый, что у вас намедни был... Бурченко, сказывал; да он не один: их двое!
— А!.. — протянул Иван Илларионович, подумал, сообразил и сказал: — Ну, проси... в зеленую комнату проси; я сейчас к ним выйду!
— Вот этих сейчас потурят! — говорил Набрюшников, наблюдая с высоты своего гнедого аргамака за входной дверью лопатинского дома.
— Нынче уж сколько народу толкалось, всем отказ, одного Громовержцева принял, а то никого больше! — говорил другой офицер, сидя без сюртука на подоконнике противоположного дома.
— Кто такие, ты не знаешь?
— Одного знаю, он уже недели две как в Ташкенте, у Тюльпаненфельда встречались; да он из старых, еще из черняевских; а другого никогда не встречал... лицо что-то знакомое!
— На покойника Батогова смахивает сильно!
— Да, есть большое сходство, только ростом повыше. Назад пойдут, ближе рассмотрим!
Предположение рассмотреть поближе новоприезжего так и осталось одним предположением. Прошло десять минут, четверть часа, полчаса, наконец, час — Бурченко и его товарища не «потурили».
— Что бы это значило? — удивился немного офицер на подоконнике.
— Стало быть, так надо, — совершенно резонно заметил Набрюшников и нагнулся с седла, заглядывая во внутренность комнаты.
— Что это, вы закусывате? — спросил он.
— Да, собираемся; не хочешь ли?
— А пожалуй! — поспешил Набрюшников и ловко соскочил на землю со своего цыбатого гнедого.
XIII
Соперники
— Если этот барин не попятится, сегодня же порешим; а там, не откладывая в долгий ящик, и за дело. Ну, заждался же я вас! Что так долго? — говорил Бурченко своему товарищу в лопатинской приемной.
— Шли очень тихо — бесконечные остановки. Знал бы, не поехал! — отвечал Ледоколов и — соврал: он был очень доволен своим путешествием на пароходе и нисколько не раскаивался, что предпочел его сухопутному тракту.
— Ну, конечно, — согласился Бурченко, — тащились, как черепахи! Что, хорошо? Ну, а то как: благополучно?
— Что такое?
Ледоколов слегка покраснел.
— Да вот насчет вашего сердца, окончательно разбитого? Залечили, что ли?
— А здесь живут все-таки довольно сносно! — уклонился Ледоколов, оглядывая обстановку комнаты. — Я составил себе, признаться, совсем другое понятие!
— С деньгами везде можно. Вот мы с вами нароем их, денег-то, — не то заведем!
Бурченко посмотрел на часы и сверил их с бронзовыми часами на камине. Ледоколов отворил дверь на террасу и заглянул в новоразбитый садик в полуанглийском, полукитайском вкусе.
Густые кусты тутовника и белой сирени разрослись почти у самой стены дома; на ярко-зеленых клумбах виднелись вертикальные черточки цветочных штампиков; красные и белые мальвы яркими группами разнообразили темную зелень кустарников; вдоль наружной стены тянулась легкая решетка, по которой ползли завитками молодые, последней посадки, виноградные лозы.