Погоня
Шрифт:
Золотинка перепрыгнула на полого протянувшуюся сосну и, пробежав десяток, другой шагов оказалась на спасительной тверди.
Возможно, в дуроломной башке лешего совершалась трудная и важная работа — острые волчьи уши его шевелились, как бы пережевывая засевшую в голове мысль, но Золотинка не видела нужды дожидаться, что из этого выйдет. Вывернутая на левую сторону рубашка защищала ее от новых причуд лешего, а впереди, с южной, подсолнечной стороны, посветлевший лес обращался знойным, желтеющим полем — то были границы владений Крынка.
Золотинка заспешила к солнцу, сдерживая естественное желание бежать, и когда уж ступила за последние березки и осины, оглянулась.
— Привет от Лопуна! — крикнула Золотинка лесу, но никто не откликнулся.
И, сколько ни вглядывайся, не видно было ни скособоченного великана с волчьими ушами, ни безобразной проплешины, на которой буйствовал диковинный чужестранец персик, — все поглотил мягкий зеленый шум. Как не было.
Судя по всему, за какой-нибудь час Золотинка отмахала почти что пятьдесят верст — от избушки в дебрях Камарицкого леса до южных его пределов. Неплохо для начала. Впереди однако оставалось еще два раза по столько: верст сто до Межибожа. А если считать со всеми поворотами да немалый хвостик от Межибожа до блуждающего дворца — сто сорок, сто пятьдесят верст. Места тут были всё богатые, густо населенные и распаханные, с давно уж сведенными лесами, тут не полетишь кувырком через города и веси, всякие нахальные способы передвижения заказаны. Сто, а то и все сто пятьдесят верст пути, — это целое путешествие, не присаживаясь, не пробежишь. А станет ли непоседливый дворец ждать, когда любопытный пигалик до него доберется, это еще вопрос. Сколько он простоит: неделю или два часа? И стоит ли еще вообще? Письмо Буяна, когда попало оно к Золотинке, тогда уже устарело часов на шесть; каждый час на счету.
Золотинка прибавила шагу, благо осталась она налегке, без вещей: с пустой котомкой и даже без шапки — все растрясло над лесом.
С высокого, поднятого над полями холма она увидела большую проезжую дорогу внизу и кресты у росстани… Обвисшие на крестах тела распятых едва угадывались.
Золотинка вздрогнула.
Люди эти могли быть живы.
По разбитой дороге волочилась мужичья телега, пыльною вереницею брели калики перехожие в белых рубахах. Собака, что провожала телегу, пугливо оглядываясь на хозяина, перебегала к крестам все ближе, все чаще останавливалась и всматривалась. Мутная туча воронья поднялась над крестами.
Сбросив оцепенение, Золотинка скатилась вниз, под откос, и нашла на обочине дороги бессильно присевшую, изможденную голодом нищенку.
— Ничого не ведаю, сынок. Ничого. Старая я, старая, — подняла женщина голову.
Распятые на крестах люди однако давно уронили головы и были мертвы; в душном пыльном воздухе разило сладковатой вонью.
Да и трудно было представить, сообразила потом уж Золотинка, чтобы умирающих преступников оставили в этой пустыне без охраны. Стража оставила зловещий погост, когда нечего было охранять.
С невольным облегчением Золотинка оставила позади кресты и прибавила шагу, рассчитывая догнать путников.
Понятно, что семи или восьмилетнему мальчику, каким гляделась или, по крайней мере, пыталась представиться Золотинка, не пристало вступать в умные разговоры. Золотинка прекрасно понимала, что означают неприятно-внимательные взгляды встречных и не решалась никого ни о чем расспрашивать. Но языки развязались сами собой, когда остались позади и скрылись за пригорком распятия с истерзанными, неестественно обвисшими телами, над которыми слышалось гнусное жужжание мух и карканье воронья, распятия с похожими на печать правосудия величественными стервятниками на перекладинах крестов… когда скрылось из виду кладбище мертвых без погребения, усыпанное свежей желтой щепой, которая свидетельствовала о недавно еще кипевшей здесь работе… когда отодвинулся весь этот обыденный ужас, — люди заговорили. Они словно жались друг к другу; мужик на телеге, нищий и семья оборванцев, что пробиралась пыльной обочиной, находили друг друга с полуслова.
Из отрывочных замечаний, выразительных вздохов и восклицаний Золотинка мало-помалу уяснила, что распятые на крестах преступники были последователи еретического князя Света, под именем которого, как говорили, скрывался беглый монах из Сурожа. «Просветленные» проповедовали всеобщее возрождение, очищение от скверны, общность имущества, бескорыстие, братскую любовь и особенные свои надежды возлагали на Палаты Истины — блуждающие дворцы, которые должны были покрыть собой всю землю. Попутчики Золотинки много чего знали об учении князя Света, но ничего не говорили и, значит, ничего не слышали о последнем дворце под Межибожем. Катившаяся с юга весть, выходит, не достигла здешних краев, и Золотинка опять прибавила шагу, обогнав уныло тащившуюся телегу.
Необыкновенная, целеустремленная резвость коренастого мальчишки в разбитых лаптях, конечно же, заставляла задуматься недолгих попутчиков и встречных; в деревнях, почуяв пигалика, трусливо брехали собаки, провожали Золотинку за околицу рассыпанной сторожкой стаей; брошенные по страдной поре старухи и старики сурово глядели из-под руки, вспоминая, когда, дай бог памяти? видели последний раз пигалика и какие происходили потом несчастья. Но Золотинка спешила, понимая так, что дворец все спишет. Все прежнее переменится и утратит значение, большие провалы и пустячные достижения неизвестно еще как обернутся, если только Золотинка успеет во дворец. Там-то уж не достанет Золотинку ни подозрительный взгляд, ни возбужденный шепоток, ни быстро скользящая по земле тень коршуна.
Золотинка спешила бегучим шагом и не могла придумать, как поспешать шибче. Чтобы успеть.
Она уж набралась было отчаянности угнать лошадь, да по несчастью не встретила ни одной праздной. Попадались ей лошади у придорожных кузниц и у харчевен возле коновязи — все больше заморенные солнцем савраски под присмотром нахальных мальчишек, они смирно стояли, впряженные в легкие тележки с изящными тонкими колесами или в тяжелые возы под снопами, под мешками и кулями — тут нечего было искать.
Случилось Золотинке погнаться за рысью катившей каретой. Но на запятках среди чемоданов и сундуков устроился поседелый от пыли гайдук, который, вовремя приметив усилия пацаненка, загадочно его приободрил: давай, давай! и поманил пальцем. Остальное можно было не договаривать.
После полудня Золотинка решила остановиться. Наловила в озере пескарей — те прыгали прямо в подол рубахи, разожгла в укромном овражке костерок, чтобы запечь рыбок, а потом забралась в чащу лесного острова и легла спать, полагая, что ночь, может быть, более удачливое время для торопливых пигаликов. Авось ночью что-нибудь и придумается. И конечно же, Золотинка помнила о дозорных птицах Рукосила; если уж ничего путного все равно не выходит, чего ж тогда бежать среди бела дня, задрав к небу голову, когда можно бежать и ночью, не озираясь на каждый десятый шаг. Сто верст еще впереди с лишком!
Она поднялась до полуночи, в темный безлунный час и, пока доедала запеченных давеча пескарей, задумчиво вслушивалась в далекий собачий лай, которому вторили бродившие где-то недалеко волки.
В эти смутные времена, когда люди ожесточенно истребляли друг друга, доставляя обильную добычу стервятникам, волки покинули глухие дебри и держались поближе к жилью, к дорогам и пустошам — они хозяйничали в ночи. Выбравшись на дорогу, Золотинка остро ощутила, что осталась одна на свете. Вселенная опустела, люди скрылись за частоколами укрепленных усадеб, попрятались в свои домишки, наглухо закрыв двери и окна, а кто остался без пристанища, те сбились таборами возле костров, окруженные ночью, — там, где терялся, уступая мраку, мерцающий красный свет, подступало ничейное царство нежити.