Пограничье

Давным-давно, в далёкие времена, когда солнце было ярче, деревья были выше, трава зеленее, а реки были чище, жил в деревне крестьянин по имени Тихон. И было у него шесть дочерей. Дочек своих он любил безмерно, но очень сокрушался о том, что не было у него сына. И вот снова сообщает ему жена его, Пелагея, что ребёночек у них будет, и по всем приметам, сын. Очень он обрадовался, что господь услышал его молитвы. Но втайне от всех ещё и у местной знахарки Катерины спросил, сын ли будет, чтобы удостовериться, и та ему тоже это подтвердила. Тихон и так берёг свою Пелагею, а после этого совсем ей ничего не стал давать по дому делать, сам за всё хватался, только бы сына она выносила. Как-то раз, а это было летом, собрался Тихон на покос. Встал с первыми лучами солнца, поцеловал жену свою, запряг лошадёнку в телегу, и отправился на дальнюю делянку. Мужик он был работящий, до обеда выкосил большую поляну, попил из кринки квасу, заел горбушкой хлеба, и решил прилечь перед обратной дорогой. Только он удобно устроился под телегой, как смотрит, из леса выходит старушка. Маленькая такая, худенькая, и идёт к нему. Он вылез из-под телеги, а старушка к нему подходит и говорит: «Доброго здоровия тебе, Тихон». Он ещё удивился, что старушку эту он раньше не видел, а она имя его знает. А она продолжает: «Знаю, что ты сына ждёшь. Да только опять у тебя дочка будет». Он даже присел от неожиданности: «Да как это! Знахарка же сказала мне, что сын будет». А она ему: «Так они с Пелагеей договорились, чтобы тебя не расстраивать. А потом, когда дитё родится, тут уж куда деваться, так же будешь любить её, как и остальных дочерей». Охнул Тихон, да что тут поделаешь! А старушка опять ему говорит: « Знаю я, как помочь этому делу. Приводи Пелагею ко мне, пусть ночь у меня пробудет, а я поколдую немного, и родится у тебя сын». Тихон засомневался: «Возможно ли такое? И что это за колдовство такое, не повредит ли оно Пелагее и ребёнку?» Старушка его успокоила: «Не раз я уже такое проделывала, и все довольны были, за сыновей своих всю жизнь меня благодарили. Думай, Тихон, только долго не затягивай

с решением. Хоть у меня и верное колдовство, да только работает оно до определённой поры. Если надумаешь, приводи Пелагею к старой мельнице, от неё пройдёшь к чёрному тополю, там и увидишь мою избушку». Повернулась она и ушла. А Тихон так и остался стоять, задумавшись над словами старушки. Никогда прежде он не слышал про такое, как бы что не испортить, дело то ведь деликатное. Запряг Тихон лошадь, и поехал домой. Всю дорогу он про это думал. Дома никому ничего не сказал. Да только что бы он ни делал, куда бы ни шёл, а в голове слышит обещание старушки о сыне. Мучился он так дня два, а потом враз решился. Сказал Пелагее, чтобы собиралась, мол, они в гости едут. Посадил её на телегу, и поехали они к старой мельнице. Доехали до неё, привязал Тихон лошадь к дереву и пошли они с Пелагеей вдоль реки. Прошли немного, и увидел Тихон чёрный тополь, который раскинул свои корявые ветки над быстрыми водами Синюшки. А под ним изба стоит, как и сказала старушка. Тихон не помнил, чтобы тут когда-то она стояла, хотя они в детстве с мальчишками не раз сюда бегали, ныряли с мельницы в Синюшку. Подошли они к избушке, а оттуда выходит старушка и говорит его жене: «Заходи Пелагея, погостишь у меня. Ничего милая не бойся. А завтра Тихон с утра за тобой приедет, домой тебя отвезёт». Пелагея вроде и отступила, не понимая, зачем это ей здесь оставаться, да только потом как-то сразу поникла, и зашла за старушкой в дом. Тихон повернулся, и пошёл к телеге, а на сердце у него неспокойно, просто кошки скребут. Едет он не спеша домой, а про себя думает так: «Хорошо конечно, что сын будет. Но ведь и дочки у меня славные, такие мастерицы, такие красавицы». И словно молния его прожгла, что он наделал! Любимую жену свою, которая под сердцем носит его дочку, сам привёз к какой-то колдунье! А куда денется его дочка? И откуда возьмётся сын? Развернул он лошадь, стеганул её, и помчался обратно к мельнице, чтобы забрать Пелагею домой. Бегом бежал он от мельницы к чёрному тополю. Добежал, а избушки-то нет, как будто и не было никогда. Даже трава не примята, а ведь он только что был здесь! Свалился он прямо на землю, рыдания его душат, и ничего он поделать не может – нет ни старухи этой, нет и Пелагеи. До самого вечера он ползал по берегу, загребая в руки свои землю, молился, кричал, проклиная себя и колдунью. Да только один он был на берегу, и никто не откликнулся на его вопли. Вот уже и солнце начало садиться за дальний лес, а Тихон никак не может решиться уйти с этого проклятого места, боясь, что если он уйдёт, то никогда уже больше не увидит свою Пелагею. Сердце его за это время стало как выгоревшее дерево, сжалось и почернело. Едет он домой, слезами умывается. Как только представит, что скажет дочкам, снова в голос от горя кричит. Заехал в деревню, поставил лошадь к воротам своим, а сам побежал к знахарке. Стучит в ворота, зовёт знахарку. Та выскочила, видит, что Тихон не в себе, что да как, спрашивает. Он ей рассказал, какая беда с ним приключилась. Она выслушала его, потом завела его в дом, к столу посадила, налила ему воды, туда какую-то травку бросила, заставила выпить. Успокоился Тихон, голову свою обхватил руками, сидит, раскачивается, как камыш под ветром. А знахарка мудрая была женщина, она ему и говорит: «Так ты завтра утром иди туда, тебе же колдунья сказала утром прийти. Чего ты её не послушался?» А он ей: «А если не будет её завтра там, что я буду делать?» Она ему отвечает: «Вот тогда и думать будем. А сейчас иди домой, детей зараньше времени не пугай. А утром поезжай». Пришёл он домой, дочки его уже спят. Поцеловал он каждую, головки их светлые погладил, и снова навалилась на сердце его печаль пуще прежнего. Спал ли он, или не спал, так он и не понял. А утром пораньше, пока дочки не проснулись, запряг лошадь да снова поехал к старой мельнице. Едет, всем богам молится. До чёрного тополя бежал, не помня себя. Смотрит, а там стоит избушка, а рядом на скамеечке его Пелагея сидит, пирожок кушает. Подбежал он к ней, упал перед ней на колени, руки ей целует. А она ему: «Ты что Тихон? Что случилось?» А он и слова не может сказать. Вышла старушка из дома, подошла к Тихону и говорит: «За что ты меня вчера проклинал? Я тебе добро сделала, а ты мне так отплатил. За это я возьму твоего сына себе в услужение, когда ему исполнится семнадцать годков». Сказала – как отрезала. И пропал дом её, и старушка с ним. Вернулись Тихон с Пелагеей домой. Пелагея не помнила, что было с ней ночью у старухи колдуньи, а Тихон спросил один раз, да больше и не стал. И вот пришло время Пелагее рожать, и разродилась она здоровым мальчиком. Только все дочки у Тихона с волосами цвета льна, русые, а сын родился с тёмными волосами. Тихон был на седьмом небе от счастья. Да какая разница, какого цвета у него волосы, главное – у него есть сын! Об угрозе старухи забрать сына он и думать забыл. Впереди семнадцать долгих лет, старуха уже в преклонных годах, так что она сама ещё, может, не доживёт до этого времени. Сына Тихон назвал Радомиром, так как он стал его долгожданной радостью. Парень рос смышлённым и трудолюбивым. Все в семье обожали его – и сёстры, и родители, и бабка. За что бы ни взялся Радомир, всё у него выходило ловко и быстро. В девять лет Тихон отдал Радомира в ученики скорняку. Тот тоже его хвалил, говорил, что руки у парня растут оттуда, откуда и положено им расти. Но чем ближе приближалось время, в которое должна была появиться колдунья, тем грустнее становился Тихон. Он и к знахарке не раз наведывался, да только та отвечала ему, что закрыто перед ней будущее его сына. Они с женой, бывало, сядут вечером у окна, и вздыхают, словно предчувствуя неминуемое расставание с любимым сыном. Извёлся Тихон весь, и опять пошёл к знахарке за советом, как колдунью обмануть. А та уже совсем старой стала, плохо слышала и плохо видела. Но когда ей Тихон сказал, что хочет обмануть колдунью, она замахала на него обеими руками: «Что ты! Сделай так, как сказала тебе колдунья! Не гневи её! А как она разозлится? Да нашлёт на весь твой род проклятий? У тебя ведь, кроме сына, ещё в семье шесть дочек, внуки уже пошли». Отказала знахарка в помощи Тихону, да ещё и пригрозила ему, чтоб не думал накликивать на всю деревню беды. И вот этот день настал. Тихон думал, что колдунья сама за сыном придёт, а нет, Радомир молча покидал с утра вещи свои в мешок, поклонился всем и пошёл. Пока у Тихона и остальных домочадцев оторопь прошла, Радомир уже из ворот вышел. Ох, и заголосили бабы в один голос! Догнали его, прямо посередь улицы в ножки ему вцепились, повисли на нём. Тихон прижал его к сердцу, крепко прижал. Радомир дождался, пока все поуспокоились и говорит: «Что вы так убиваетесь! Да увидимся мы ещё, чай не на войну иду». И ушёл, как ни молили они его остаться. И правда, каждый год приходил повидать родителей Радомир. Об учёбе своей у колдуньи ничего не рассказывал, о том, где и как живёт, тоже молчал. Серьёзный стал, неразговорчивый, лишний раз и не улыбнётся. Поможет отцу с матерью по хозяйству и уйдёт обратно, не знамо куда. А в один год не приехал. Ждали его, ждали, а его нет. И другой год не приехал, и третий, и пятый, и десятый. Родители смирились с этим. Живой, и слава богу! Что тут делать, вырос сын. Раз профессии его колдунья научила, голодным не останется. Но каждый вечер, в любую погоду, Тихон с Пелагеей выходили к околице и вглядывались в горизонт, не появится ли на дороге их сын, их Радомир. А потом в их края мор великий пришёл. В деревнях не успевали гробы делать, закапывали покойников прямо в мешках. И пошёл слух, что напасть эту на людей наслал какой-то колдун Шифин, с которым князь местный не рассчитался за услугу. Вот Шифин и осерчал. Умерла сначала у Тихона старшая дочь со всей семьёй, потом две другие дочки со своими семьями. Тяжело заболела Пелагея, и Тихон приготовился к самому худшему. И вдруг вечером, возле двора его, остановился всадник на вороном коне, покрытом богатой попоной. Слез всадник с коня, привязал его к ограде и к дому идёт. А камзол на всаднике бархатный, весь золотом расшит, и камни драгоценные на нём блестят. Зашёл он в дом, поклонился, и Тихон ахнул. Это же сын его любимый, Радомир! Да такой он красивый да статный стал, только на висках седина серебрится. Бросился к нему Тихон на грудь, обнял и сжал так, будто от этого сама жизнь его зависела. Радомир тоже обнял отца и спросил: «Мать жива ещё?» Потом, не дожидаясь ответа, шагнул за занавеску к кровати, где лежала мать, достал маленькую бутылочку с какой-то жидкостью, и капнул ей на губы. Постоял, посмотрел, и говорит: «Сейчас пусть поспит, а утром здоровой проснётся». Тихон на стол поставил кринку молока, пирог, чтоб сына покормить, да тот даже не присел, засобирался обратно. Тихон спрашивает его: «А откуда ты узнал, что мать заболела? И откуда у тебя такое лекарство замечательное, что сразу вылечил её?» Радомир стоит, смотрит на него и молчит. И тут понял Тихон, кто его сын. «Так ты и есть тот колдун Шифин, который мор на нас наслал!» Радомир вздохнул, и говорит ему: «Прости отец, но никто не должен знать, кто я такой, иначе силу мою мне не сохранить». Подошёл к отцу, взял его за руку, и тут же Тихон рухнул на пол бездыханный. А Шифин перешагнул через него, вышел из дома прочь, сел на коня своего и ускакал, и даже не оглянулся.

Алексей Александрович Сакатов, наш непревзойдённый специалист по оккультным наукам, дочитал последние слова, посмотрел на меня и спросил:

– Ну как?

– Господи, какая грустная сказка! – Сказала я – И где ты такую нашёл?

Сакатов отложил листки, снял очки и сказал:

– А это не сказка. И прочитал тебе я её не просто, чтобы развлечь. А чтобы ты знала, кто такой Шифин.

– А что, этот Шифин всё ещё жив? Мор на людей насылает? – Я улыбнулась.

– Всё именно так. И жив, и мор насылает. – Сакатов достал из-под стопки журналов старую газету и прочитал – «Московские ведомости», от восьмого сентября одна тысяча девятьсот шестого года. Смотрим. Городской голова города Пензы, потомственный почётный гражданин Евстифеев Николай Тимофеевич со всей семьёй, со всеми своими слугами, в одночасье заболели лихорадкой и все умерли. Последними словами этого уважаемого гражданина были, что это дело рук Шифина. Этот Шифин просил продать ему одну книгу старую, какая у Евстифеева имелась. А тот ему отказал, и вот, он на них мор наслал.

– Но прошло сто лет с тех пор. Люди столько не живут. – Возразила я.

– А как ты думаешь, когда родился Радомир? – Лукаво спросил он.

– Всё равно ведь не угадаю. Говори.

– Вот, пожалуйста, запись в церковной книге: младенец мужскову полу Плотников Радомир родился в деревне Акульшино Тульского уезда в июле одна тысяча семьсот двадцатого

года. А в одна тысяча семьсот пятьдесят пятом году, в июне, неожиданно чума началась в Тульском уезде, и так же, неожиданно, закончилась через полгода. Шифину в это время было тридцать пять лет. – Сакатов победоносно посмотрел на меня – Поняла? А сейчас ему почти триста лет.

– Ты его сам видел? – Не сдавалась я – Своими глазами?

– Оля, не буду ходить вокруг да около, у нас, по-моему, назревает новое дело. Мне неделю назад позвонил знакомый, Дима Волков, мы с ним несколько лет назад в областной больнице лежали в одной палате, и рассказал мне историю, которую обычной не назовёшь. Надо помочь им. Дима живёт на севере нашей области. Работает механиком в ремонтном цехе. Он нас с тобой приглашает в гости.

– Я же работаю. Отпуск у меня не скоро. – Я вопросительно посмотрела на него – А дело-то у него какое?

– Плохое у него дело. У него и у его семьи. Возьми в счёт отпуска пару дней. Наташа и одна справится, за два дня с аптекой ничего не случится. А по пути я тебе всё и расскажу. Я тут подобрал кой-какой материал. Завтра у нас электричка полшестого утра. Так что, поезжай домой и соберись. Тебе полезно практикой заниматься, нечего без дела сидеть.

Я подумала и согласилась. Конечно, и людям помогать надо, и практика должна быть. А то совсем обленюсь, и так все прошлые выходные пролежала у телевизора.

Утром я приехала на вокзал раньше назначенного времени, но Сакатов уже стоял у центрального подъезда. Увидев меня, помахал рукой. У него с собой была огромная, туго набитая вещами сумка.

– Ты что, до Нового года там решил остаться? – Спросила я.

– Всю литературу, которая нам может пригодиться, я захватил с собой. Но если надо будет, то тебя отправлю в город, а сам останусь. Билеты я купил. Пошли. – Он повесил свою сумку через плечо, подхватил мою, более скромную сумку, и мы пошли по переходу на платформу, потому что в это время объявляли нашу электричку.

– Едем до Верхней Салды. Там на вокзале нас встретит Дима. – На ходу информировал он меня – Он в пригороде живёт, в своём доме. С ним его жена и две дочери, вернее одна, так как старшую он полгода назад замуж выдал. В дороге четыре часа. Ты же любишь на электричках ездить, вот и покатаешься.

Да, это правда. Электрички – мой самый любимый вид транспорта. Я сразу заняла место возле окна, и стала ждать, когда машинист объявит, что двери закрываются. И мы тронемся навстречу засыпающему осеннему лесу и бескрайним полям, ждущим первый снег.

Сакатов только собрался мне рассказывать историю Димы Волкова, как к нам подсела молодая женщина с двумя близняшками. Сакатов пожал плечами и сказал:

– Ладно, Дима тебе сам всё расскажет.

Он всю дорогу, перебирал какие-то свои записи, периодически делал какие-то заметки, листал телефон. Соседи наши тоже уткнулись в телефоны, поэтому почти всё дорогу молчали. А я сидела и смотрела в окно, не отрываясь. Под сиденьем нещадно грела печка, собираясь меня к концу дороги зажарить до румяной корочки. Сакатов мне несколько раз предлагал пересесть с неё, но я стойко отказывалась, и дальше продолжала смотреть в окно. Потому что когда хорошо, тогда не надо ничего менять.

В десять часов мы прибыли в Верхнюю Салду. Дима Волков оказался довольно крупным мужчиной с густой седой шевелюрой, грустными глазами, лет так под пятьдесят.

– Дмитрий Семёнович. – Представился он мне – Спасибо, что откликнулись, мы вас очень ждём.

Он провёл нас к своей машине, серенькой Ладе, положил наши вещи в багажник и предложил заехать в придорожное кафе, чтобы спокойно там поговорить.

– Не думайте, моя жена очень рада гостям, и уже наготовила там всего. Но лучше нам сначала одним поговорить. Не хочется при Тасе снова всё ворошить, итак у неё глаза на мокром месте.

Придорожное кафе было рядом, в пяти минутах езды. Мы сели за крайний столик у окна. Дмитрий Семёнович заказал нам кофе, бутербродов, а себе взял стакан чая.

– Полгода назад, в апреле, только мы старшую дочь Алёнку выдали замуж, через неделю после этого умерла бабка моей жены, Феломена Спиридоновна. – Начал он свой рассказ – Ей было уже девяносто семь лет. Она всю жизнь прожила в деревне Костомарово, и только в последний год мы её к себе с Тасей взяли, так как она перестала ходить. Бабка Феломена была, сразу скажу, очень странной. В деревне её сторонились, ну, в общем, колдуньей её считали. Мать у Таси давно уже умерла, лет пятнадцать назад, а бабка Феломена крепкой была, курей до последнего держала, с огородом сама управлялась. Так вот. Привезли мы её к себе, поселили её в комнату младшей нашей дочери, Танюшки, а ту к Алёнке переселили. За бабкой все ходили, и жена, и дочки. И накормлена всегда была, и в чистоте лежала. Танюшка больше всех за бабкой ухаживала, и бабка привязалась к ней. Как только убежит Танюшка куда, а та уже глазами её ищет. А тут Алёнка замуж собралась, свадьба, хлопоты. Мы, то в город за платьем, то туфли ищем, то с парикмахером договариваемся, то одно, то другое. И получилось так, что за бабкой Феломеной одна Танюшка эти дни и смотрела. И в день свадьбы тоже. Мы с Тасей с утра и в столовую, и в загс, потом катали молодых полдня. Танюшка с нами побыла немного, и снова к бабке побежала. В воскресенье со свадьбы мы домой уже поздно пришли. Я в понедельник на работу с утра ушёл, а вечером на работе проставился мужикам, за дочку. Пришёл опять поздно, а наутро опять на работу. В обед сидим с мужиками, смотрю – Тася моя идёт. Вызвала меня на улицу и говорит, а у самой голос дрожит: «Бабка Феломена собирается Танюшке передать дар свой, говорит, умирает». А я откуда знал, какой дар, поэтому говорю: «Ну что, два века никто не живёт, она хорошо пожила, почти сто лет, так каждому бы». А Тася в слёзы: «Ты что, не понимаешь, не может она умереть, пока не передаст кому-то свой дар!» А я опять не понял: «Да что у неё такого ценного, пусть передаёт, ты-то, что ревёшь из-за этого?» Вот она мне и объяснила, какой дар собралась бабка передавать нашей Татьяне. Колдовской! А я спрашиваю Тасю: «А почему она тебе его не передаст?» И оказалось, что бабка Феломена только Танюшке хочет передать свои эти штучки. Я Тасе говорю: «Что плохого в том, что Танюшка людей начнёт лечить? Пусть бабка ей передаст свои знания, сейчас все увлекаются нетрадиционной медициной». А Тася говорит, что на сердце у неё очень тревожно, и Танюшка сегодня с утра с красными глазами ходит, переживает, а о чём переживает, не говорит. В общем, ничего мы с женой не решили, а вечером, когда я домой пришёл, Танюшка уже вроде весёлая такая ходит. Мы и не стали её больше спрашивать. Прошло так три дня. И вот, сидим мы в тот вечер дома, телевизор смотрим. Вдруг слышим, бабка Феломена Танюшку зовёт. Та соскочила, побежала к ней. И вдруг у нас в серванте посуда вся зазвенела, потом на кухне грохот раздался. Мы с Тасей в кухню забежали, а там со шкафов все тарелки, все стаканы на пол попадали, кругом осколки, вода какая-то разлита по полу. Мы давай всё убирать. Я пошёл за ведром и вижу, вроде в комнате у бабки свет замерцал, вспыхивает то ярче, то становится темнее. Я подошёл, и только шторку в комнату откинул, как увидел, что возле бабкиной кровати старик высокий стоит, а перед ним Танюшка моя на коленях и руку ему целует. И я услышал её слова: «господин мой Шифин». А за этим стариком, у стены ещё две бледные старухи стоят в чёрных платках. Я только хотел спросить, что тут происходит, как он взглянул на меня, и словно пригвоздил меня к месту. Ни сказать, ни пошевелиться не могу. Слышу, из кухни Тася мне что-то кричит, а я стою, как столб. Потом совсем у меня в глазах потемнело. Сколько я так простоял, не знаю. А потом очнулся, смотрю, а Танюшка уже сидит у кровати бабкиной и плачет. Я к ней подскочил, а она бабку за руку держит и говорит мне: «Умерла бабушка». Я её спрашиваю: «Кто это был тут, что за люди?» А она так удивлённо на меня смотрит и говорит: «Какие люди, ты что папа, никого кроме нас здесь нет». Тася подбежала к нам и говорит: « Что это было, я как будто в темноту провалилась, и ногой-рукой пошевелить не могла?» Ну, мы вдвоём давай Танюшку расспрашивать, а она одно твердит, что никого здесь не было. Отступились мы с женой от неё, да и перевозку надо было вызвать, похороны организовывать. Бабку Феломену похоронили, поминки устроили, всё честь по чести. Только когда повезли её отпевать в церковь, дождь такой ливанул, что за час дорогу размыло, мы так и не смогли её до церкви довезти. Только повернули всей процессией на кладбище, то сразу солнце выглянуло, дороги подсохли. Закопали мы Феломену. И поминки хорошо прошли, без всяких проволочек. Тася в эти дни сколько раз пыталась с Танюшкой поговорить, да та ничего матери не говорит, а знай только, как попугай повторяет, мол, ничего не было, привиделось вам. А потом всё вроде пошло как раньше, и потихоньку всё забылось. Летом мы решили с Тасей, что купим путёвку в Питер Танюшке на недельку, пусть съездит, развеется. Танюшка, понятное дело, обрадовалась. Я отвёз её в аэропорт, посадил на самолёт. Она нам из Питера каждый день звонила, очень ей там понравилось. Подружилась с девочками из Екатеринбурга. Пролетела неделя, мы её с женой встретили. Садится она ко мне в машину, а Тася, хвать меня за руку, и говорит, посмотри, у неё возле шеи как будто татуировка появилась. Я и спрашиваю Танюшку: «Дочь, а что это ты надумала, не спросив нас, татуировку сделать? Ты ещё не велика у нас, чтоб такие вещи самой решать». А Танюшка мне говорит: «Ты что, папа, я никакой татуировки себе не делала». Мы с женой пригляделись, а ведь правда, это будто родимое пятно появилось, и похоже оно на какой-то вытянутый овал с четырьмя отростками. Тася говорит, что надо врачу показать, раньше же не было такого. Приехали мы домой, Танюшка переехала опять в свою комнату, хоть Тася её и уговаривала, что лучше в Алёнкиной комнате остаться, она побольше. Но Танюшка ни в какую, опять в своей комнате захотела жить. Потом сентябрь наступил, школа. Танюшка хорошо учится, на красный диплом идёт, мы с Тасей никогда уроки у неё не проверяли, в школу ходим только на родительские собрания. И этот год она хорошо начала, одни пятёрки, поведение хорошее, беспокоиться не о чём. А двенадцатого сентября она первый раз пропала. Прихожу я домой, а Мишка, наш пёс, сидит пристёгнутый к самой будке. Мы так пристёгиваем его, когда кто-то в гости приходит. Он не кусается, но любит на людей прыгать, вот мы его до крыльца и не пускаем. Я прохожу, а дома никого нет. Тася у меня в больнице работает, приходит в восемь, поэтому её ещё не было дома. Ну ладно, думаю, может Танюшка по подружкам куда убежала. А потом смотрю, на столе кухонном записка, что, мол, не беспокойтесь, ушла по делам, не ищите, когда вернусь не знаю. Какие такие дела на ночь глядя! Я набираю её номер, а там говорят, что абонент не доступен. Я пока Тасю дождался, уже так кипел, что готов был с ремнём дочь пойти искать. Тася всех подружек обзвонила, никто ничего не знает, Танюшки ни у кого нет. Как мы ту ночь провели, сами понимаете, ни минутки не спали. Заявилась она на следующий день в десятом часу вечера. Понятно, дома скандал, она закрылась в комнате, я дверь выломал. Мать на неё кричит, я кричу, а она сидит и молчит. В следующий раз через неделю опять ушла из дома и только на следующий день пришла. Ну что нам тут делать? А шесть дней назад, третьего октября, ушла, и до сих пор её нет. Телефон дома оставила. Я бы может и не обратился к вам, а в полицию пошёл, да только на пороге её комнаты какой-то знак мелом нарисован, и мы не можем через него перешагнуть, и там у неё в комнате всегда светло, как днём. И днём и ночью. Тася сказала, что милиция нам не поможет. Вот такая вот чертовщина.