Пограничные зори
Шрифт:
Потом мы услыхали визг басмачей и выстрелы, и в облаке раскаленной пыли банда проносилась мимо нас, и тогда мы выскочили из оврага и ударили им во фланг.
Мы молча рубились с ними, а безжалостное солнце жгло нас. Ветра не было, и пыль неподвижно стояла над нами.
Вы знаете, что значит бой в такую жару? Если знаете, то вам все понятно. Рассказать об этом нельзя. Я думаю, ад должен быть примерно таким.
Ну, словом, мы взяли в кольцо, опрокинули их, захватили всю банду, и вот тут-то и выяснилось, что Шайтан-бека нет. Его нигде не было.
На потрескавшейся
Старик ничего не сказал. Он велел мне ехать с ним, и мы понеслись в управление отряда. Всю дорогу Старик молчал.
В отряде он приказал мне связаться со всеми заставами.
Не знаю почему — прежде всего я позвонил на тринадцатую. Мне долго никто не отвечал, а потом подошел дежурный. Я спросил его, где он был, и он ответил, что остался один на заставе и был снаружи. Я не понял и велел позвать начальника. Тогда дежурный повторил — он один на заставе, а начальник с бойцами уехал. Я разозлился и выругался: «Куда уехал? Почему ничего не доложили?» Дежурный невозмутимо объяснил, что этого он не знает, начальник ничего докладывать не приказывал.
Я побежал к Старику. Он выслушал меня и нахмурился.
Минуты три я ждал, а он молчал и пыхтел трубкой.
— Очень плохо, — сказал он потом и больше ничего не прибавил.
Через пять минут мы с ним неслись в автомобиле на тринадцатую заставу.
Это была бешеная езда. Мы задыхались от пыли, в радиаторе кипела вода, машина дрожала, как загнанная лошадь, и солнце, яростное солнце пылало на белом небе.
Я не спал уже двое суток, несколько раз тяжелая дремота овладевала мной, и я забывался, несмотря на сумасшедшие толчки. Я просыпался с таким чувством, будто сейчас умру, и видел перед собой сутулую спину Старика и сожженную землю, и снова засыпал на несколько минут.
Старик торопил шофера, и мы неслись по страшной дороге, со скоростью до восьмидесяти километров в час.
Думаю, только счастливой случайностью можно объяснить, что мы не разбились.
На тринадцатой заставе нас встретил дежурный, тот самый, с которым я говорил по телефону. Огромного роста и, очевидно, очень сильный, красивый украинец, он был на редкость хладнокровен.
Встретив Старика, он встал по команде «смирно» и доложил так спокойно, будто вообще ничего не случилось. По его словам выходило, что еще утром новый начальник поднял всех бойцов, велел седлать коней и вообще привел заставу в полную готовность. Днем пришло известие о бое в долине, и тогда начальник приказал садиться на коней, а сам сел на коня бывшего начальника и со всеми бойцами заставы, кроме дежурного, поскакал вдоль границы по направлению к двенадцатой заставе. Вот и все, что знал хладнокровный дежурный.
Старик очень встревожился и стал звонить на двенадцатую заставу. Ему ответили, что начальник заставы тринадцать не появлялся.
Мы ничего не понимали и больше ничего не могли узнать. Я предложил Старику возвращаться
— Нет. Позвони туда и предупреди. До утра я буду здесь.
Словно бы в каком-то мрачном оцепенении, Старик сидел возле стола, с погасшей трубкой в зубах.
Я больше не мог бороться с усталостью. Я расстелил бурку на полу, лег и уснул.
Мне ничего не снилось. Несколько раз я просыпался и видел, что Старик все так же сидит возле стола. Несколько раз звонили из управления отряда, и Старик говорил негромко. Он не спал всю ночь. Утром он сидел на том же месте, с потухшей трубкой в зубах, и глаза его были воспалены. Я уже сказал: было похоже, что он в каком-то оцепенении.
Ночью было прохладней, но вот ночь кончилась, небо стало красным, и опять из-за гор вылезло неумолимое оранжевое солнце.
Я встал и подошел к Старику.
Он вздрогнул, потер ладонью лицо. Мне показалось, что он сильно сдал за эту ночь.
Мы вышли из помещения во двор заставы. Уже было жарко. Шофер возился у запыленного автомобиля.
— Очень плохо, — тихо сказал Старик. Я старался не глядеть на него.
Он направился к автомобилю. Он шел медленно, сутулясь и устало волоча ноги.
И вот тогда-то мы услыхали топот копыт. Нас было четверо во дворе: Старик, дежурный по заставе, шофер и я, — и все четверо сразу услыхали быстро скачущую лошадь. Мы не успели добежать до ворот, когда всадник влетел в них.
Это был сын Старика. Да, именно он, но как непохож он был на того мальчика, с которым я прощался накануне утром. Сейчас он сидел на огромном вороном жеребце — я хорошо знал этого коня. Жеребец был от пота серым. Сын Старика на полном скаку осадил его, так что конь присел на задние ноги, подняв облако пыли. И сын Старика соскочил с седла, пошел прямо к отцу. Он шел кавалерийской походкой, легко покачиваясь. Его гимнастерка была изодрана. Загорелое лицо почернело и осунулось, и какое-то новое выражение появилось на нем. Лицо стало суровым, почти мрачным, и, вместе с тем, гордая веселость была в глазах.
Он тяжело дышал, подошел к отцу и сказал отрывисто и очень громко:
— Докладывает Тарасов, начзаставы тринадцать. Я самовольно повел всех бойцов заставы, кроме одного, в направлении заставы двенадцать.
Он замолчал и облизал запекшиеся губы.
Я посмотрел на Старика. Никогда раньше я не думал, что у него может быть такой вид. Он сказал хрипло, не спуская глаз с лица молодого Тарасова:
— Ну, и что же? Что же дальше?
Его сын молчал.
— Где твои бойцы? — неистово крикнул Старик. Он мертвенно побелел и шагнул к сыну.
Его сын улыбнулся. Да, да, улыбнулся спокойно и чуть-чуть снисходительно. Он смотрел на своего отца и улыбался ему в лицо. Когда он заговорил, мы снова услышали топот копыт.
— Вот они едут, — сказал сын Старика. — Они едут с пленными. Я поймал Шайтан-бека. Я поехал вперед, чтобы скорей сообщить тебе, отец…
Он вдруг назвал Старика отцом, и Старик бросился к нему, и обнял его, и поцеловал прямо в губы.
— Очень хочется пить, — тихо сказал сын Старика.