Пограничные зори
Шрифт:
Курбану до слез стало жаль рацию. Но человек, за которым они гнались от самых отрогов Копет-Дага, был здесь. Стоит его задержать — и конец этому жестокому, изнурительному походу. Курбан снова припал к прикладу винтовки, всматриваясь в гребень бархана.
Он еще и стрелять толком не умел, да и служил всего второй месяц, но в решительную минуту готов был нажать спуск.
Пустыня дышала жаром, как жерло печи. Перед глазами плыли красные круги. Курбану показалось, что саксаул на бархане, словно скелет поднял к небу костлявые руки и плывет в потоках раскаленного воздуха.
—
Не сразу расставшись с прикрывавшим его бугорков, Курбан осторожно отполз в сторону, скользнул в низинку.
Теперь он не видел ни бархана, ни куста саксаула. Переползая от укрытия к укрытию, обжигая руки о раскаленный песок, добрался наконец до обратного склона бархана.
Гулко раздался одиночный автоматный выстрел. Это стрелял Андросов, привлекая внимание на себя. Выстрел означал приказ ему, Курбану, немедленно двигаться вперед.
Чувствуя все возрастающую дрожь в руках, сжимавших винтовку, Курбан, словно ящерица, пополз по склону бархана вверх, не спуская глаз с видневшихся из-за гребня тонких веток саксаула.
В жгучем мареве ему почудился рядом с кустом силуэт стрелка с направленной в его сторону винтовкой. Здесь, на склоне, он был отличной мишенью, и он припал к песку, напряженно всматриваясь в гребень бархана.
Снова донесся выстрел Андросова. Еще раз выстрелит — и Курбан должен будет брать нарушителя живьем. Как это удастся сделать, он не знал. Был бы с ними радист Пономарчук — может, что-нибудь и придумали бы, но вчера у Пономарчука от нестерпимой жары пошла носом кровь, и ее никак не могли остановить. Пришлось отправить радиста со встречным караваном обратно на заставу.
Курбан подумал: почему у Пономарчука от жары носом кровь пошла, почему у него никогда не идет? Почему Пономарчук едет сейчас домой на верблюде, а он, Курбан, должен лезть под пули? Но ему тут же стало совестно: старшине Андросу, как он называл Андросова, наверное, никогда не пришли бы в голову такие мысли.
Останавливаясь каждую минуту, Курбан продолжал ползти. Пот горячими ручьями стекал по лицу, в голове стучало, перед глазами маячили сухие веточки саксаула, торчащие из-за гребня. Только бы не оглянулся лазутчик, не вздумал бы посмотреть, что делается у него за спиной.
Донесся еще один выстрел Андросова, третий, приказывающий идти и брать вооруженного нарушителя.
Курбан замер на секунду, поднялся и в несколько прыжков добрался до вершины. Упав на песок, мгновенно осмотрелся: где же лазутчик? И увидел распластавшегося под кустом человека в туркменской папахе, армейских брюках, легких чарыках.
— Бросай оружие, стрелять буду! — крикнул ему Курбан по-туркменски.
В следующую секунду он онемел от удивления, но вовремя спрятался. Перед ним был Меджид Мухамедниязов, хорошо знакомый парень. Это были его черные узкие глаза, плоский нос, прямой, словно прорубленный топором, рот. До войны Курбан чуть ли не дружил с Меджидом из-за его сестры Зохре.
Какую-то долю минуты Курбан думал, что обознался: земляк в один день с ним, в начале войны, был призван в армию и должен воевать сейчас где-то
«Папаха видна, — мелькнула мысль, — еще мгновение — и Меджид выстрелит». Не успел Курбан ничего решить, как рядом с Меджидом неизвестно откуда появилась широкая костлявая фигура Андросова, страшного в своем халате с развевающимися, словно крылья, полами. Прыжок — и Андросов всей тяжестью навалился на Меджида.
Тупо грохнул выстрел, зазвенело в ушах, винтовка Меджида ткнулась в песок. У Курбана на лбу выступил холодный пот. Опоздай старшина — пуля Меджида досталась бы Курбану.
— Шакал вонючий! — выругался он, бросаясь на помощь старшине.
Странное снаряжение валялось вокруг — местное, туркменское, вперемешку с армейским: кувшин для чая, две солдатские фляги с водой, вещевой мешок и в глиняном горшке расковырянная ножом ковурма, приготовленная в дорогу, обжаренная и залитая салом баранина. Курбан убедился, что вокруг никого больше не было: Меджид Мухамедниязов «гулял Каракумы» один. Но разве Меджид тот самый диверсант, за которым гнались они со старшиной от границы? Как могли завербовать Меджида немцы, когда живет он в селе за три тысячи километров от фронта? Или они с Андросом потеряли след того главного нарушителя, которого очень важно поймать, и случайно наткнулись на Меджида?
Курбан вспомнил, что говорил ему начальник заставы. «Нургельдыев, — сказал он, — вам поручается очень важное задание. Вы идете со старшиной Андросовым не только как солдат, но и как проводник-переводчик. От вас зависит успех операции».
Разве мог Курбан обмануть доверие? Шутка сказать, Курбан Нургельдыев — и солдат, и проводник, и переводчик. Вот тебе и проводник, когда след потерял, вместо беркута шакала поймал…
Курбан прикрыл глаза и вспомнил весь стокилометровый путь по пескам под палящим солнцем. Нигде, ни в одном месте не сбились они с Андросом со следа. Даже поднявшийся вчера ветер не очень им помешал: на песке все-таки видны были полузасыпанные, уходившие на север отпечатки ног.
Может быть, он ошибся. И этот стрелявший в него лазутчик совсем не Мухамедниязов, а именно тот, кого они искали?
Задержанный лежал, уткнувшись в песок плечом, подняв связанные за спиной руки. Лица его не было видно.
— Пускай отойдет, помял я его немного, — перехватив взгляд Курбана, сказал Андросов, с удовольствием отирая лоб папахой, нахлобучивая ее на мокрые щетинистые волосы. У него был вид человека, сделавшего трудную работу и получившего право выкурить папиросу.
Он потянулся к карману, где лежал кисет. Курбан сел рядом и тоже вытер папахой пот. У него еще дрожали руки: опоздай Андрос всего на секунду, не было бы Курбана в живых. И как только Андрос успел?
— Иди взгляни на верблюдов да захвати там мой автомат, — начав обыскивать задержанного, сказал старшина.
Он аккуратно выложил на песок завернутые в платок бумаги, наверное, деньги и документы, четыре обоймы патронов, складной нож, спички, папиросы и разную карманную мелочь: булавку, пуговицы, нитки, коробочку с солью. В пустыне соль необходима, Курбан помнил это с детства.