Пограничными тропами
Шрифт:
— Есть. Живет внизу, там, — Джантай махнул рукой на запад. — К нему я пошлю своего гонца.
— Вот и хорошо. Я всегда был в тебе уверен. Ты настоящий богатырь.
— А теперь время тоя, дорогой гость.
По сигналу хозяина в юрту внесли огромный таз с вареной бараниной, бутылки с напитками, стаканы, пиалы, баурсаки и другие яства. Вошли приглашенные к хозяйскому столу родственники и близкие друзья Джантая. Начался пир.
А в ночном августовском небе ярко сверкали звезды. Прохладой дышали громоздившиеся друг на друга дикие скалы. Пика Хан-Тенгри в темноте не было видно. Но
V
В ту ночь не сомкнули глаз земляки — пограничник и ученый. До рассвета проговорили о предстоящей экспедиции, то и дело заглядывая в карту. Уточняли маршрут, а Головин рассказывал все, что знал об особенностях дороги к подножию Хан-Тенгри. А ранним утром пошли к Николаю Васильевичу Набокову. Тот был уже на ногах, что-то мастерил на своем дворе.
— Принимай гостей, Васильич! — крикнул Головин, открывая калитку.
Старик оторвался от дела и бодро зашагал навстречу.
— Здорово, Иван! Не иначе как в горы собрался?
— Угадал. Только не я один, а вот с ученым товарищем. Знакомься. Это мой земляк Михаил Тимофеевич Погребецкий, начальник экспедиции.
— Очень рад, прошу до хаты, — пригласил гостей радушный хозяин, человек с широченной бородой и густыми, мохнатыми бровями, нависшими над не по годам молодыми глазами.
Вошли в дом, сели у длинного деревянного стола на такие же длинные некрашеные скамейки.
— Что, Васильич, пойдешь на Хан-Тенгри? — спросил Головин.
— Чего же не пойти? С удовольствием.
— Так это вы были проводником у Мерцбахера? — поинтересовался Погребецкий.
— У немца-то? Как же, помню! Чуть не погиб тогда вместе с ними у ледника Мушкетова, корова его забодай.
— Почему не поднялись они на пик? — спросил Погребецкий. — Погода испортилась, что ли?
— Нет, погода стояла отменная. Можно было подниматься. Только ладу у немцев не было. Раскричались. Каждый свое кричит, доказывают друг другу. А что — не пойму, не по-нашему лопочут. Мерцбахер свое доказывает, а этот, как его… Пфан — свое. И не слушали друг друга. Им бы сесть рядком да поговорить ладком, а они… Одним словом, ночь провели в палатках, а наутро тронулись в обратный путь не солоно хлебавши.
— Трудный был поход?
— Куда трудней! Куда ни сунься — нет пути. Долго мы кружили по горам. Сначала шли с Баянкольского ущелья. Шли, шли и наткнулись на сплошную отвесную стену из мрамора.
— Правильно. Мерцбахер назвал ее Мраморной стеной.
— Вот-вот. А потом поднимались на разные вершины. И выходило, что зря. Нет с них дороги на «Кровавую гору». Тогда пошли в долину Сары-Джаса. И там клин. Пошли на ледник Мушкетова. И чуть было не погибли. Начался снежный обвал. Мы в него и угодили. Однако немец был настырным. Экспедиция ушла в Китай, но на следующее лето снова вернулась. Теперь немец поднялся выше по леднику Иныльчек.
— Много интересного вы знаете, Николай Васильевич. С вами в экспедиции хорошо будет. А Джантая не испугаетесь? Во Фрунзе и Караколе нам про этого Джантая все уши прожужжали.
— А что Джантай, корова его забодай! Бандит с большой дороги. А мне боевая винтовка зачем дадена? — старик кивнул на стену, где висела подаренная пограничниками русская трехлинейка. — Сунутся — пулю получат. Я и на тигра ходил…
— Вы, Николай Васильевич, давно в здешних краях?
— Давненько. Сюда пришел с воинской командой границу с Китаем прокладывать. Понравились мне здешние места своей охотой. Поселились мы, село обосновали. Охотничьим назвали. Потом в Нарынкол переименовали…
Вдруг со двора послышался крик:
— Начальник! Начальник!
— Это наш Бердикул кричит, я его с депешей посылал, — пояснил Погребецкий.
— А как он попал в экспедицию? — поинтересовался Головин.
— Кажется, в Караколе нанялся. Нам люди нужны.
Бердикул, путая русские и киргизские слова, рассказал, что выполнить поручение ему не удалось. Река разлилась, подмыла телефонные столбы. А где связисты — Бердикул не нашел.
— Что же, придется самому ехать навстречу связистам, — решил Погребецкий. — Возьму с собой Бердикула. И к вечеру вернусь…
Но вернулся Погребецкий лишь через сутки. Ему удалось найти палатку связистов. Пока они соединялись с отрядом, пока там решали вопрос, прошло немало времени. Но зато Михаил Тимофеевич привез телефонограмму из отряда. Начальник заставы прочитал ее вслух Головину и Погребецкому. Она гласила:
«Начальнику фланговой пограничной заставы 14 августа 1929 года. Экспедицию на стык вашей заставы и соседней комендатуры пропустить. Разрешаю фотографировать Хан-Тенгри и окрестности. Обеспечьте всеми возможными способами оперативное обслуживание экспедиции. Для географического изучения участка получите один экземпляр фотоснимка Хан-Тенгри, а также тех местностей нашего участка, которые по дороге будут фотографированы.
— Что ж, раз начальство дает «добро» да еще приказывает оказывать вам всяческое содействие, значит, у вас важная задача! — сказал начальник заставы. — Но предупреждаю, что сейчас в горах опасно. Перевалы в долину Кой-Кап открыты и не исключена встреча с бандитами Джантая.
— Волков бояться — в лес не ходить.
— Джантай пострашнее любого волка будет. Отъявленный мерзавец! — начальник хлопнул кулаком по столу. — Я к вам прикомандирую для охраны группу пограничников во главе с вашим земляком. Головин! Подбери ребят понадежнее да повыносливее.
— Сколько?
— Человек семь… Нет, столько не могу. Возьмешь пятерых. Из тех, кто знает горы.
— Есть.
Головин зашел в казарму, где отдыхали бойцы, назвал:
— Копылов, Ноговицын, Медведев, Комаров и Маслов! Готовьтесь к выезду на правый фланг. Едем с научной экспедицией.
— А теперь давайте уточним состав экспедиции, — предложил Погребецкому начальник заставы. — Здесь вас трое. Остальные, вы говорите, в Каркаре? Нужно записать всех. Таков порядок на границе. Вас я записал. Дальше?