Погребальные игры

Рено Мэри

Эвридика беседовала и с Филиппом. От нее он узнал, что рос болезненным ребенком, а когда окреп и возмужал, то Александр уже начал свое победоносное шествие, затмив, естественно, еще ничем не проявившего себя брата. Но сейчас тень Александра явно возрадуется, видя, что его брату больше не нужны никакие опекуны, что он сам, и по праву, станет заботиться обо всей Македонии, дорогой нашей родине, продолжая всемерно ее укреплять. Лишь пользуясь скромностью, присущей натуре Филиппа, Пердикка сумел выговорить себе опекунство над ним, а новые опекуны вообще не способны или не стремятся взглянуть в глаза правде, чтобы снять с себя полномочия, засвидетельствовав тем самым собственную никчемность.

Филиппу нравилось,

что во время верховых прогулок по лагерю многие сердечно приветствуют его. Он продолжал отвечать этим людям улыбками, и вскоре Эвридика слегка усложнила задачу. Филипп научился говорить в ответ: «Благодарю вас за преданность» — и с удовольствием увидел, как нравятся воинам его слова.

Ариба, проходя по своим делам, заметил пару таких обменов приветствиями, но не придал им никакого значения и не счел нужным сообщить о них Пифону. А Пифон, в свою очередь, расплачивался за ту отстраненность, с какой ранее воспринимал подавляющее превосходство Пердикки. Во время египетского похода он лишь молча пожимал плечами, отойдя от всех дел. А когда неожиданное обвальное поражение вызвало уничтоживший Пердикку бунт, он уже потерял контакт с подчиненными. Мятеж сделал войска агрессивными, и Пифону хотелось лишь одного — довести их в полном составе до места встречи с армией Антипатра. Там можно будет созвать новое собрание для выбора постоянных опекунов. А он с облегчением свалит с себя обузу.

Заботу о соблюдении воинской дисциплины между тем Пифон возложил на плечи младших командиров, а они в свою очередь, не мудрствуя лукаво, решили, что не стоит тратить силы на всякие пустяки. Под благотворным влиянием Эвридики процесс брожения в умах солдат бурно усилился. И когда они встали лагерем в Трипарадизе, заговор созрел окончательно.

* * *

Трипарадиз («тройной парк») находился на севере Сирии и был разбит по велению какого-то давно забытого всеми персидского сатрапа, видимо возмечтавшего превзойти в роскоши самого Дария. Небольшая протекавшая по этому огромному саду река снабжала водой пруды, каскадные водопады и фонтаны; берега соединялись мраморными мостиками, а извилистые дорожки устилали затейливые сочетания обсидиановых и порфировых плит. На пологих холмах пышно цвели рододендроны и азалии, кроны редчайших по красоте и причудливости деревьев, доставленных сюда вместе с родной почвой со всех краев света на бесконечных вереницах подвод, оплетали великолепными кружевами жизнерадостно-ясное небо. Дворцы гарема с зарешеченными балконами, нависавшими над обширными усеянными лилиями полянами, летом наполнялись щебетанием юных наложниц, а гости сатрапа располагались в охотничьих домиках, срубленных из кедровых стволов.

Правда, за годы войны предприимчивые окрестные жители успели поистребить тут оленей с павлинами и вырубить большую часть строевого леса, но издерганным и утомленным походом солдатам эти парки показались поистине божественным даром. В них обнаружились идеально пригодные для стоянок места, где усталые люди могли спокойно ожидать Антипатра, судя по сообщениям, находящегося всего в двух днях пути.

Полководцы с удобствами обосновались в добротном особняке, высившемся на центральном холме, с которого открывался отличный вид на рукотворные парковые красоты. Расселившиеся на полянах и лугах воины купались в сверкающих водных потоках, рубили деревья для кухонных нужд и ставили силки на кроликов и птиц, пополняя припасы.

Ариба неожиданно ощутил тягу к долгим верховых прогулкам и в приятной компании с восторгом обследовал местные живописные уголки. И по заслугам, и по командному статусу Пифон превосходил его настолько, что он счел более правильным — к своему, кстати сказать, удовольствию — предоставить тому единолично решать все вопросы.

Пифон, считавший Арибу пустым вертопрахом, едва ли скучал по нему, но с тревогой думал о том, что Александр нашел бы чем занять людей. Скорее всего, он устроил бы состязания с достаточно богатыми призами, чтобы заставить солдат встряхнуться и посвятить усиленным тренировкам свой вынужденный досуг. На этот счет хорошо было бы посоветоваться с Селевком, но Селевк, полагавший, что у него больше прав на опекунство, чем у Арибы, последнее время был мрачен. И Пифон решил пока оставить все как есть.

Филипп и Эвридика заняли летний дворец старшей жены заправлявшего здесь сатрапа. К этому времени к рядам царских сторонников примкнул и командир конницы, с готовностью предоставлявший в распоряжение Эвридики отличных лошадей. Она спокойно разъезжала по своим делам и уже открыто носила мужскую одежду. Пифон и Ариба, порой обозревая парк со своего холма, принимали ее за кого-то из вестовых.

Теперь о происходящем знали практически все, хотя не все одобряли новые веяния. Но и ворчуны не могли не учитывать, что Филипп как-никак царь; к тому же нынешняя пара начальников была не так уж приветлива, чтобы спешить с доносом к кому-то из них. Не важно, думали сомневающиеся, со дня на день явится Антипатр, уж он-то во всем разберется.

Но так уж случилось, что сильные ливни вызвали наводнение на реке Оронт, осложнившее продвижение армии Антипатра. Не видя никакой необходимости поторапливаться в мирной стране и щадя свои старые кости, восьмидесятилетний регент Македонии приказал разбить лагерь на возвышенности в ожидании спада воды.

Погода в Трипарадизе стояла прохладная, ясная. Однажды ни свет ни заря, когда хрустальные бусины росы еще блестели на лепестках весенних цветов, а птицы вовсю щебетали в кронах успевших вымахать за полвека деревьев, Пифона разбудил один из помощников. Он вбежал к нему полуодетый и, на ходу застегивая портупею, вскричал:

— Командир!

Его голос заглушили звуки труб, которые сбросили Пифона с постели. Он вскочил на ноги, обнаженный и потрясенный. Пропели фанфары, возвещавшие о выходе государя.

Прибежал Ариба, завернутый в какой-то гиматий:

— Наверное, к нам прибыл Антипатр. А какой-то сдуревший глашатай…

— Нет, — бросил Пифон. — Слушай. — Он быстро глянул в маленькое окно. — О эринии, да что же ты топчешься?! Скорее одевайся! И оружие не забудь!

С привычной сноровкой былые сподвижники Александра облачились в доспехи и вышли на балкон, с которого в свое время сатрап пускал стрелы в гонимую к нему дичь. Большой луг внизу был заполнен солдатами. Перед ними на лошадях восседали Филипп и Эвридика. Рядом с вызывающим видом стоял трубач, он раздувался от важности, как человек, сознающий значение своей миссии для потомков.

Эвридика держала речь. На ней был мужской наряд и все доспехи, за исключением шлема. Она вся сияла, ее чистая девичья кожа светилась, волосы отливали блеском. Исходившая от нее живая энергия безоглядной отваги словно бы озаряла округу. Она не знала, да и, наверное, не пожелала бы знать, что именно так сиял Александр в свои победные дни, зато это отлично знали солдаты.

Молодой и твердый голос ее, конечно, не походил на раскатистый бас Птолемея, так замечательно выступившего в Египте, но тем не менее он был очень звонким и доносился до всех.

— …именем царя Филиппа, сына Филиппа! Пердикка, выбранный ему в опекуны, умер. И Филипп больше не нуждается в новых опекунах. Ему теперь тридцать, и он способен править самостоятельно. Он заявляет свои права на македонский трон!

Филипп поднял руку. Его возглас потрясающе громко прогремел над толпой, покорно притихшей и ничего такого не ожидавшей от своего обычно как в воду опущенного царя.

— Македонцы! Вы подтверждаете мою власть над вами?

Собравшиеся разразились таким оглушительным ревом, что с верхушек деревьев испуганно вспорхнули птицы.